Ночь перед решающим боем

      Кай был всё ещё в чёрной, с серебряными нашивками имперской форме, в которой казался ещё тоньше, чем был на самом деле. Он закрыл дверь и прислонился к ней спиной, в упор глядя на Марка; свет нулитового ночника отражался в его чёрных глазах, играл на пряжке широкого ремня и в начищенных пуговицах. Почему-то первой мыслью было: что, если Кай сомневается и пришёл за утешением? К кому ещё? Остальным он никогда не показал бы сомнений, даже если впрямь их испытывал.       Впрочем, мысль эту Марк сразу отогнал: вряд ли Кай доверился бы ему настолько — не стоило даже мечтать. Но зачем тогда он здесь? Они разошлись полчаса назад, и Кай сам велел всем получше выспаться перед решающим днём…       — Марк. — Кай наконец заговорил, и голос его звучал тише и мягче, чем обычно. — Всё забываю спросить: сколько тебе лет?       Даром, что Марк был Судьёй — сделать выводов из этого неожиданного вопроса он не смог и, недоумевая, ответил:       — Нашему выпуску Судей — по двадцать пять.       У них, конечно, не было индивидуальных дней рождения: сложно было бы выяснить дни рождения всех похищенных детей, да и какой смысл? Каждый новый цикл был новым уровнем развития, новой ступенькой, приближающей к званию, а не личным праздником. Кажется, он перепрыгнул сразу через три ступеньки после Кэмдианской чистки, когда ему выдали броню — по крайней мере, остальные из его выпуска получили её гораздо позже — но сейчас, когда он стал перебежчиком, преступником и мятежником, эти цифры потеряли всякое значение.       — Двадцать пять, — повторил Кай с лёгкой улыбкой. — Не такая большая между нами разница. Но ты, наверное, успел за это время с кем-нибудь переспать?       Марк моргнул и попытался собрать мысли в кучу, как учили — отбросив всё лишнее и сосредоточившись только на фактах и данных. Таким образом можно было скрыть собственное смятение и выдать в ответ нужную — но зачем и почему нужную? — информацию.       — Да, — безэмоционально ответил он.       — Хорошо, — ответил Кай и опустил длинные ресницы. — Значит, хоть у одного из нас есть опыт.       Заскрипела кожа ремня, звякнула пряжка. Марк уставился на него, понимая, что нейтральное выражение лица сохранить не удаётся.       — Что ты делаешь? — голос против воли выдавал эмоции, которых Судья вообще-то испытывать не должен.       Кай отложил аккуратно свёрнутый ремень в сторону и принялся расстёгивать крючки мундира.       — Ты же вроде как умный, вот и сделай выводы, — сказал он, пытаясь держаться уверенно, но Марк вдруг заметил, что у него дрожат пальцы.       Кай… боится?       Он никогда ничего не боялся. Одна мысль казалась смешной и в то же время возмутительной, и внутри поднялась волна, побуждавшая немедленно защитить его — но от кого? От чего?       Кай повёл плечами, снимая мундир. Аккуратно повесил его на спинку стула и взялся за пуговицы рубашки. Взгляд невольно скользнул по его шее, по ключицам и ямке между ними, где лежала тень. Марка обдало жаром, но опомнившись, он шагнул вперёд и взял его руки в свои, останавливая. Кай замер, опустив глаза, и, кажется, даже перестал дышать на мгновение.       — Марк, — пробормотал он. — Мы, возможно, завтра умрём, а я ещё никого даже не целовал, — он вскинул взгляд и машинально облизнул губы — вряд ли думая о том, как это выглядит, но Марка прошило настолько мучительным возбуждением, что понадобилась вся выдержка, чтобы сохранить разум.       Его символ надежды, его свет и солнце, его недосягаемая звезда. Он влюбился в него в первую встречу, когда Кай, переломанный и окровавленный, валялся в подмёрзшей грязи у ног имперских офицеров. Потому что даже тогда в нём не угас яростный огонь — сила, заставлявшая его ненавидеть и сражаться до самого конца.       Кай, сам ещё подросток, собрал вокруг себя перепуганных, осиротевших детей и сколотил из них грозный отряд. Не задумываясь подставился под удар, чтобы прикрыть их отступление, когда всё пошло не так.       «Прикончите его!» — сказал тогда имперский командующий, и Марк возразил: «Не сметь», потому что это шло вразрез с его планом. Но когда командующий рявкнул: «Мы тебе не подчиняемся» и поднял лазган, он пробил ему грудную клетку и вырвал сердце рукой в перчатке Судьи — уже потому, что полюбил свирепость Кая, который с переломанными костями и разбитым в кровь лицом всё же ухитрился тяжело ранить нескольких имперцев.       Марк ни разу не видел его уязвимым или неуверенным. Невысокий, большеглазый, Кай казался хрупким ровно до тех пор, пока не начинал говорить или драться. Марк до сих пор помнил, как, в первые недели в убежище, Эрн бросил Каю вызов, оспаривая лидерство. «Как ты смеешь?! — кричала Брюн. — Он же прикрывал нас и едва не умер!». «И притащил сюда долбанного имперца! — зарычал Эрн. — Пусть защищает свой выбор с оружием в руках!».       Ровесник Кая, он был ростом с Марка и шире его в плечах, с кулаками величиной с детскую голову. Глядя на него, Марк проклинал их варварские обычаи и думал, что переломает Эрну по одной кости за каждый нанесённый удар. Он не верил, что Кай сумеет победить — сам он, не отличаясь высоким ростом и мощным телосложением, мог и без брони справиться с несколькими могучими противниками, но ведь он был Судьёй, а не недокормленным подростком-партизаном!       Но когда поединок начался, и Марк увидел, насколько быстро и ловко Кай двигается, как по-умному он изматывает Эрна, который всё больше злится и допускает всё больше ошибок, он понял, что ошибся и недооценил его.       Кай победил, приставил нож к горлу Эрна и заставил его отказаться от посягательств на власть до конца войны — куда более умное решение, чем идея Марка, намеревавшегося попросту переломать Эрну кости.       И теперь Кай, непривычно уязвимый и растерянный, просил — просил о том, о чём Марк запрещал себе даже мечтать и думать.       Он всё ещё сжимал его тёплые руки в своих, когда сказал то единственное, что пришло ему в голову:       — Ты несовершеннолетний. Я не могу.       — Ты серьёзно?! — Кай сделал движение освободиться, и Марк тут же его отпустил — только для того, чтобы его сгребли за воротник футболки и подтянули поближе.       Разница в росте у них теперь была совсем маленькая — меньше, чем когда они только познакомились — и всё же Кай смотрел на него снизу вверх. Впрочем, впечатление всё равно было такое, будто дело обстоит наоборот.       — По имперским законам меня бы за такое отдали под трибунал, — пробормотал Марк.       — По имперским законам тебя бы казнили, потому что ты предатель и мятежник! — Кай отпустил его и оттолкнул от себя, сверкая глазами. — Я жалею, что пришёл! — выплюнул он. — Зря я понадеялся, что ты…       Он осёкся, потому что Марк опустился на колени, схватил его руку и прижал к губам. Поцеловал сбитые костяшки и каждый палец, потом перевернул, жадно прильнул к ладони, к тонкому запястью, на котором билась венка. Его кожа под губами, его рука — ещё вчера он не осмелился бы её целовать…       — Кай, — прошептал он, поднимая на него взгляд.       Кай снова казался растерянным. Редкое зрелище, которым Марк насладился бы, останься у него в голове хоть капля разумных мыслей.       — Я боюсь тебе навредить. Я скорее умру, чем сделаю тебе хоть что-то плохое.       Пульс под его пальцами забился сильнее, когда Кай слегка охрипшим голосом ответил:       — Я не прошу тебя мне навредить. Я прошу меня поцеловать.       Марк медленно поднялся, и они потянулись друг к другу. Он почувствовал дыхание Кая у себя на губах, и его повело, реальность размылась, сердце бешено запрыгало в груди. Тёплая шероховатая ладонь легла ему на поясницу, вторая стиснула волосы на затылке, заставляя слегка наклонить голову и преодолеть то расстояние, что ещё осталось между ними.       Стена, которую он воздвиг между своими желаниями и реальностью, пошла трещинами и осыпалась, потому что он целовал Кая, а тот прижимался к нему и гладил его спину, и от каждого прикосновения по телу разливался жар, и остановиться было невозможно. Марк водил губами по его лицу — по щекочущим ресницам и длинным бровям, по переносице, по скулам и щекам, тыкался в него, как слепой, потом опять приникал к его губам и не мог насытиться, не мог оторваться.       — Мой мальчик, — сказал он, и Кай вместо того, чтобы врезать за такое, только застонал и прижался к нему всем телом. Гибкий, тоненький, сильный, жаркий. Марк подхватил его на руки и усадил на стол, впился губами в его шею, в ямку между ключицами. Марк потянул его рубашку из форменных брюк — руки дрожали, он путался в пуговицах, но всё же кое-как справился с рубашкой и прильнул полураскрытым ртом к его груди, лаская затвердевшие соски. Кай охнул и вцепился ему в волосы, выгибаясь навстречу.       — Марк, — простонал он. — Марк!       Кай обхватил его ногами за поясницу, сжимая как в капкане и ритмично двигаясь навстречу, потираясь через одежду; он ракраснелся, губы распухли, глаза повлажнели, и он был таким красивым, таким невозможно красивым… Марк со стоном впился ему в губы, внутри росло что-то огромное, больше него самого; что-то, чего он не мог выразить и удержать в себе.       — Марк, — прошептал Кай, — пожалуйста, я… хочу…       Такой прямой и бесстрашный, он всё-таки не мог сказать, чего хочет сейчас, но Марк бы никогда не заставил его просить или переступать через гордость; он расстегнул на нём форменные брюки, облизнул ладонь. Кай охнул и вцепился в его плечо одной рукой, а вторую запустил за пояс его штанов, и Марк на мгновение забыл, как дышать. Одна мысль, что это Кай его ласкает…       Одна только мысль.       Он целовал Кая в шею, в местечко у плеча, слыша его шумные, со всхлипами, вздохи, двигаясь ему навстречу и чувствуя ответные движения его бёдер, и ему казалось, что они стали одним целым, он чувствовал его наслаждение, как своё, пока они сжимали друг друга в объятиях, переживая волны сладкой дрожи.       После Кай размяк в его объятиях, как будто ушло вечно снедавшее его напряжение; он улыбался зацелованными губами и обнимал Марка, не желая отпускать.       — Ты даже не разделся. — Он подёргал его за футболку. — Сними.       — Отпусти тогда.       — Не указывай мне.       Кай засмеялся, как пьяный, и уронил голову ему на плечо, и в груди Марка поднялась такая волна нежности, что сердце заболело. Он поднял Кая на руки и усадил на край постели, полуголого, растрёпанного. Кажется, Марк оставил ему засос на шее. Ничего, под воротником мундира будет не видно.       — Эй, ты куда… — Кай попытался схватить его за руку, но расслабленность сказывалась во всём — не успел и упал на кровать с разочарованным стоном.       — Я сейчас.       Марк ушёл в ванную, мельком глянул в зеркало. Себя таким он тоже ещё не видел — со скул ещё не сошли красные пятна, контур губ будто размазался, взгляд ошалевший.       Наполнив таз тёплой водой, он прихватил мыло с полотенцем и вернулся. Кай приподнялся на локтях, с интересом следя за ним.       — Ну сейчас-то разденешься?       — Я сделаю всё, что ты захочешь.       Марк стянул футболку и штаны — в наготе он ничего особенного не видел, потому что рос вместе с несколькими десятками других будущих Судей, но вот Кай слегка покраснел, разглядывая его. Хотя ничего особенного в голом Марке не было и быть не могло.       Он опустился на колени, снял с Кая сапоги, стянул брюки. Тот наблюдал за ним из-под ресниц, по его лицу снова начал разливаться румянец, голая грудь вздымалась всё чаще. Марк мыл ему ноги — тщательно, массируя и поглаживая ступни.       — Не знал, что Судей этому учат…       Марк поднял на него взгляд и улыбнулся:       — Я самоучка.       Он прижался губами к его ступне, потом влажно лизнул между пальцев — Кай вскрикнул:       — Марк! Что ты…       — Тебе не нравится?       Кай не ответил, только прижал тыльную сторону ладони к губам. Марк бы всего его облизал и поцеловал, везде. Отодвинув таз в сторону, он поместился между раздвинутых ног Кая, целуя его колени, прижимаясь губами к нежной коже на внутренней стороне бедра, чувствуя, как перекатываются мышцы под кожей. Ему так хотелось доставить Каю удовольствие, так хотелось сделать для него всё, что только можно...       Пока он ему отсасывал, закинув его ноги себе на плечи, Кай извивался, охал, подавался навстречу и кусал собственную руку — Марк мог кончить от одного этого зрелища, но кончил чуть позже в ладонь Кая, уткнувшись ему в плечо.       Потом они лежали в обнимку и молчали. Что тут скажешь?..       Возможно, завтра они умрут. Возможно, умрёт только кто-то один из них. Марк и хотел бы сказать «я защищу тебя», но знал: это не то, что нужно Каю. Если он хочет сделать для него всё, то должен сосредоточиться на цели, а вовсе не на защите. Как бы ни разрывалось сердце от мысли, что Кай может умереть, а он, Марк, ничего с этим не сможет поделать, ради самого Кая он должен был справиться с этим страхом.       Но по крайней мере, у них была эта пара часов вместе. По крайней мере, Марк держал его в объятиях, целовал и ласкал. Хотя бы раз.       Когда Кай уходил, накинув мундир на плечи и взяв сапоги в руку, Марк сказал ему в спину:       — Я тебя люблю.       Он не ждал ответного признания — знал, что его не последует. Кай на мгновение замер, потом обернулся и тихо ответил:       — Спасибо.       Дверь за ним бесшумно закрылась.