Лесная хтонь

Василиса Прекрасная жила в столь же красивом росписном тереме, как и она сама. Был он ярче лучей солнца, краше первых созревших колосьев пшеницы, крепче бравых мужей из царской дружины и больше сердца самого доброго человека. Василиса жила там одна: не было ещё никого, кто пришелся бы ей по вкусу. Никто не был ей люб. С терпением выполняла все дела по дому девка - таскала воду бля бани, рубила дрова, за скотом ухаживала, есть готовила... Но даже после самой тяжёлой работы руки ее оставались такими же женственными, какими были только у младенцев, нежные и белые. Лицо ее, овальное и правильное, даже в поту после тяжкого труда оставалось милым и красивым. А глаза... В глазах всегда плескалась небесная лазурь. Однажды, идя с реки домой, Василиса повстречала прекрасного юношу. Тот скакал на вороном коне, был он в красном кафтане, шитом золотыми нитками, да прочей одёжке, не стоящей внимания. Василиса Прекрасная, увидав его, чуть ведра не выронила. Кольнуло сердце, заныло тяжело... И подумала Василиса, что, вот, наконец влюбилась... И сразу испугалась. Как это? Как это - влюбилась? Попыталась она прочь мысли эти отогнать, однако юноша заметил деву и поспешил к ней. – Ну, что за красавица! Разве ж положено таким красным девам ведра таскать? - и засмеялся, а Василиса не могла отвести взгляда от его ямочек на щеках. Помог он девушке тяжесть до двора донести. Увидев топор и груду нерубленных дров, нахмурился юноша, засучил рукава... И совсем скоро этими самыми дровами, уже порубленными, натопил ей баню. Смущалась Василиса, да приятно ей было. Догадывалась она, что знает он, кто она, - видимо, царский помощник какой мимо проезжал, - но отказать ему и себе не могла. Пригласила она его на чай. С радушием согласился он, до в дом зашёл. Напоила девушка его душистым чаем, пока Иван, - так представился мо́лодец, - истории всякие ей рассказывал. – Нравишься ты мне, Василиса, - вздохнул он. – И... Мне ты тоже нравишься, Ванечка, - пропищала Василиса, отчаянно краснея. А в груди, почему-то, тревога поднималась. И такое волнение ее захлестнуло, что на секунду подумалось Василисе, будто задохнётся она сейчас. Будто сердце остановится. Хорошо ж то было, как бы. Богатый, красивый, добрый молодец и хозяйственная коасна девица... Что лучше может быть? Но чувствовала Василиса что-то не то. Может, то вовсе не влюбленность была? Может, это был... ...страх? Глянул Иван на нее исподлобья, и Василисе не казалось уже, что ямочки на щеках его столь красивы. Видела она в них ямы свои погребальные. Но Иван молчал и только загадочно улыбался. Расспрашивал про их деревню он, мол, как живут здесь. – Хорошо живём. По весне помогаю всем в поле, летом же, когда жара и совсем невмоготу, мне не дают помогать, поэтому я больше на рынок и базар городской хожу. Бывает, иной раз, от жары плохо станет... Но этим летом холоднее стало, да и год неурожайный, так что не только холодно, но и голодно становится. Раньше лучше было, теперь труднее. Но ребятня радостная бегает, с окраины леса то ягоды принесет, то диких кислых яблок принесет. Так мы с другими девками компот да варенья сварим, а на блины наскрести немного... Спросил, не одиноко ли ей здесь. – Ох, Ваня... - вздохнула девушка и сложила бровки домиком, поджав губы, - Хорошо мне здесь, с людьми добрыми, помогают они мне. Но сердце болит у меня. Не хочу я в старых девах оставаться, любви желаю... Но не люблю я парней наших деревенских, простые они слишком, - Василиса отвернулась к окну, выискивая что-то глазами между листьев деревьев, - да и страшно мне бывает, защитить некому... мой терем, все ж таки, не так уж близко к другим избам. Вот так зверь какой злой нападет, не услышит никто криков моих. Иван глядел пристально в блестящие влажные глаза Василисы. Золотые нити кафтана сверкали в свете свечи. За окном вечерело: красное солнце почти закатилось за горизонт, но лучи его пока что нежились в колыхающейся воде речушки. – Грустно тебе здесь одной, да? - спрашивает он в тишине, задумчиво глядя, как небо становится темнее. - Любви хочешь? И вопрошал он без злобы какой, без издёвки. Без насмешки. Но чудилось Василисе, что не все так просто. И страшно ей стало. Не смотрела она на него, а разглядывала свои старые лапти на ногах. Лицом она, может, и красавица, но за годы жизни в деревне среди простых людей богатства поиссякли. Те гроши, что удается заработать ей, идут на пропитание: на новую обувку не хватает. Разве что платьице залатать. Вдруг показалось, что земля под ногами дрожит. За окном заржал пришпоренный вороной конь, а Иван будто уши навострил. Василиса всем телом чувствовала вибрацию, исходящую от земли. Нет, что-то точно не то... Подошла Василиса к окну. Глянула с опаской во двор... Там, все как один, чем-то похожие на Ивана, красивые сильные мужи на конях прискакали. Все в окно заглядывали, то на Василису, то за плечо ей. Обернулась девица, а дверь в сени хлопнула. Словно студёной водой окатило ее... Что такое, что случилось? Почему Иван ушел? Кто эти люди? Подбежала она к двери, а та снаружи заперта. Подпёр Иван ее чем-то тяжёлым так, что у Василисы сил открыть не хватает. Что происходит? В смятении отошла Василиса назад, к окну: смотрит, а молодцы то все к ее двору идут... И ведёт их Ваня... Может, сослуживцы его, ночлега попросят? Да вот только сама не верила она в это. В страхе, в проклятом ужасе заметалась она, слыша топот ног в сенях. Рванула Василиса на второй этаж, спотыкаясь... Да не успела. Схватил ее один воин за косу длинную, на кулак намотал и к себе прижал крепко, рукой поперек обхватив. Внутри, само сердце будто бы, всё сжалось у девушки. Дыхнул он ей противно, жарко на ухо. А перед ними Ваня возник, и без всякого стыда и раскаяния говорит: – Ты, Василиса, прости уж. Таков приказ царя был - от Василисы Прекрасной избавиться. Многие молодцы мечтают о тебе, в жен обычных девиц не берут. А колдуны проклятые пользуются глупостью их и губят молодцев. Сказали нам, убить тебя надобно, безо всякой жалости... - почесал он затылок, задумавшись, и поняла всё Василиса, оттого задержалась беспомощно, - ...да больно красива ты. А мы в пути устали очень. Правда, мужики? И улыбнулся он так, что не верила Василиса тому, что жалко им ее. Нет, не убьют они девушку... А лучше бы именно это и сделали. Мужики, откровенно пялясь на девицу красную - с длинной золотой косой, худым лицом и голубыми глазами - загоготали в ответ на разные лады. Василисе захотелось плакать. Она впервые подумала, что смогла влюбиться. А юноша этот обманул ее, дожидаясь собратьев, чтобы надругаться... Воин, держащий ее, резко схватил Василису за воротник старенького платья и дернул его в сторону, делая надрыв. Оголились острых ключицы и белые плечи. – Да-а, красивая баба... Худая только - одни кости... - сказал кто-то из толпы, пока дева, плача, пыталась прикрыться. Подошли вплотную ещё трое - ударили ее наотмашь тяжёлыми сапогами по рукам до синяков и ссадин, чтобы не пряталась. Кристаллы слёз бесшумно скатывались по щекам, пока девушка неверяще смотрела на них всех. За что? Почему? Подхватив Василису на руки, мужи стащили грязное от следов сапогов и рваное платье, крепко держа зудящие от боли ладони девушки - кто-то даже затыкал Василисе рот, чтобы не кричала, хотя то было бессмысленно. Раздели догола. Щупали во всех местах, причитая о том, какая она тонкая. После многочисленных болезненных ударов по рукам, ногами, в живот и даже по лицу, болело всё... Сил сопротивляться не оставалось. Но Василиса отбивалась от бессовестных мужиков отчаянно, не жалея хрустящих запястий, не обращая внимание на горячую влагу, бегущую по щекам. Ей даже удалось разбить небольшой кувшин о чью-то голову и отправить этого воина в небытие. После этого кричащую, рычащую и воющую от боли девушку схватили по рукам и ногам. – Довольно забавляться, мужики, - рыкнул Иван, сделавшись острым, как лезвие, и мрачным, как темная туча, - начнем же. Один из воинов подошёл к Василисе и, ударив вновь сапогом в лицо, прижал ее голову к половицам, и затем некрепко связал. Она бы и так уже не выбралась. Девушка, резко затихшая, безмолвно рыдала. Двое мужиков пристроились спереди и сзади. И органы, вывалившиеся мерзкими кусками плоти из штанов, неприятно пахли мочой и прелостью. Василиса неприязненно скривилась и попыталась отвернуться, пока ее не ударили по лицу. После этого девушку вновь схватили за косу и силой притянули к члену, прошептали что-то угрожающее про выбитые зубы и заставили взять в рот. Давиться. Плакать. И скулить. Сзади кто-то злорадно толкнулся, заставив девушку вскрикнуть и зарыдать сильнее. Спереди насаживали глубже. Сзади толкались сильнее... Боль слилась воедино. Воспоминания в голове расплывались. Один мужчина сменял другого. Все они бесстыже пользовались ее телом, как хотели. Каждый считал своим долгом ударить ее, да побольнее. Все они просто издевались. Василиса, лёжа животом вниз на холодных половицах в почти полной темноте, нарушаемой тусклой свечкой, не чувствовала тело своим. «Бравые мужи», справившись с ещё одним приказом царя, разбрелись по терему Василисы и спали. Разболтав слабые веревки на руках, запястье медленно выскользнули из узлов. В темноте синяки и ссадины казались черными. Василиса - Прекрасная ли теперь? - неспеша поднялась сначала на колени и, чувствуя, как по бёдрам стекает липкое и противное, зажмурилась. Превозмогая боль и слабость, поднялась на ноги. Боясь шуметь и разбудить воинов - вдруг опять замучают, уже до смерти? - подошла к лавке, отыскала старое рваное платьице. Шмыгая разбитым носом, натянула то еле-еле на себя и, тихонько поскуливая от боли, бесшумно вышла во дворик. Оглянула свой бывший дом в последний раз. Спрыгнула с крылечка и босыми ногами прошла до предбанника: там всегда спала Мурка. Попрощалась с кошкой... А потом, выйдя со двора, хромая на обе ноги, ощутила внезапное равнодушие за себя. Вот, сейчас она плакала, боясь разбудить хотя бы одного мужика, боясь, что умрет, боясь, что... И теперь ей плевать на всё. Внутри, за ребрами, что-то засвербело. Будто рыболовным крючком зацепило, ее тянуло в лес. С неба глядели кокетливо звёзды, перемигиваясь, а сама мать-луна жалела свое дитя. Василиса, не разбирая дороги и наступая на острые камни и ветви, безбожно царапая и раздирая ступни в кровь, шагала прямиком в чащу леса. Там ей всяко будет лучше. Свои ноги она перестала чувствовать несколько часов назад: в раны набилась земля и мелкий сор. Коса уже не мешалась, ведь ее попросту не было. Мужики, трахая ее во все дыры, решили поиздеваться, и отрезали под самый корень. Продираясь сквозь деревья, Василиса не боялась, что ослепнет. Она могла - ветви деревьев и елей хлестали ее по лицу, царапая до кровяных болячек. Везде хлестали, если честно. В голове было мутно у Василисы. Она, кажется, почти забыла все, что было. Почти разучилась говорить. Василиса и лес были едины, пусть лес пока что и отторгал ее. Он примет ее. Это точно. Глубокой ночью, когда даже со свечой в руке не видно ничего дальше собственного носа, Василиса вышла к поляне. Она увидела свет - маленький огонек вдалеке. Не вспоминая больше никакой боли, яркими вспышками оглушающей ее, Василиса ускорила шаг. Хромая, она вышла на поляну. Внезапно споткнулась и, с удивлением для себя обнаружила, что ухватилась за что-то. Оглянулась. Вокруг были вбиты в землю колья с нанизанными человеческими черепами. Внутри черепов ютились светлячки. Те самые, на свет которых Василиса пришла. Широко открытыми глазами Василиса смотрела, как из дряхлой избушки на облезлых курьих ногах, согнувшихся в три погибели, выходит молодая женщина. Баба Яга. Больше некому. Женщина призывно махнула рукой к избе, приглашая Василису зайти. Василиса зайдет, можно не сомневаться. У преданных и обманутых, некогда верящих, только один путь. Все они, преисполненные обиды, злости и непонимания, однажды уходят. Настал тот день, когда Василиса станет лесной хтонью. Девушка с красными глазами, - с разодранными ветвями веками,- с синюшными изломанными руками, с исцарапанными ногами, в порванном платье и вся в собственной крови медленно, шатаясь из стороны в сторону, шла к женщине. Баба Яга ее не обидит, нет. Она, наоборот, лишь поможет отомстить. Потому что эта улыбчивая женщина, ласковая в некоторой манере, тоже прошла через это. Зайдя в избу под руку с убаюкивающей ее женщиной, Василиса перестала быть человеком. Сердце, закончив свой бешеный танец, тихонько остановилось. И на почерневшей душе Василисы стало спокойно.