Аромат кукурузной грозы вместо слов

      — Ничтожество, — бросает Мария вместо приветствия, и Сестра старается не шевелить ни одним мускулом на лице, кроме тех, что нужны для речи, застыть, обратиться в статую.       — Извини.       — Дурак.       — Извини.       — Бестолковый.       — Извини…       Каждая их встреча примерно одинакова. Мария атакует, Сестра в глухой обороне. Мария стреляет, и ее выстрелы должны быть сбиты системами его ментального ПВО, но все до одного летят в цель, и она это прекрасно знает.       Сестра — главная мишень для ее атак, и он никогда не жалуется. Только, когда не в силах терпеть — падает, как подкошенный, и кровь хлещет из шрама на щеке от долгого перенапряжения застывших мышц.       Никто не знает его слабых мест. Никто, кроме Марии.       Потому что Мария — одна из них. Она стала его слабостью еще до Аракавы, задолго до того, как они поселились под мостом, войдя в общину дружных веселых фриков. Еще тогда, когда его звали не «Сестра», а ее — не «Мария». Во время войны.       Именно поэтому Мария может как угодно оскорблять Сестру, он бровью не пошевелит — сам виноват.       — Я вот думаю, — тянет она. — Ты вообще мужчина?       Удар ниже пояса. Он мужчина, она и это прекрасно знает — но Шеф дал ему это идиотское имя «Сестра», и потому он стал носить женскую монашескую рясу и отрастил волосы, и все равно, даже так не походил на женщину. На трансвестита и то не походил, сам это видел, глядя в зеркало.       — Может, твое мужское достоинство такое микроскопическое, что размером с атом?              Другими словами: мужского достоинства у тебя нет совсем. Сестра терпел все, но это оскорбление бьет наотмашь, и вместо обычного «извини» он роняет:       — Неправда.       Мария вскидывает бровь.       — Неправда?       Их видят только овцы, мирно пасущиеся в своем загоне. Овцы никому не расскажут, они молчаливые и не любят выдавать чужие секреты.       — До сих пор неправда? Я думала, нацепив эту рясу, ты вдобавок стал скопцом. Неужели нет?       Сестра качает головой. Следующее, что он говорит, крайне смело, и за это его как минимум могут снова за одно мгновение лишить всех волос, как в первую их встречу, но вдруг становится все равно. Вдруг очень хочется, чтобы хотя бы в этом Мария не считала его ниже микроба в своей иерархии.       — Я могу доказать, — четко произносит Сестра. Выражение лица Марии не меняется, но в глазах вспыхивают какие-то странные огоньки… непохожие на злость.       И она говорит нечто еще более невообразимое:       — Докажи.       И шагает к Сестре, резко дернув его за воротник, чтобы наклонился. Ее скорость всегда превышала его, но целует он все равно первым, жадно, как путник, спустя долгий переход через пустыню припавший к источнику свежей холодной воды. У Марии горячие мягкие губы с легким привкусом клубники, она целует, исследуя рот, кусается, когда ей что-то не нравится, и, не прекращая поцелуй, стаскивает с Сестры такую раздражающую рясу.       Без этих тряпок он определенно лучше; Мария оценивающе осматривает мускулистый торс, чертит кончиками пальцев по шрамам — их много, не только на лице. Этот придурок умудрился словить много выстрелов.       Он ужасно нелепый в таком виде — полураздетый очень высокий мужчина, все еще в рясе, волосы длиной ниже плеч, и много-много оружия, прикрепленного везде. Мария начинает задумываться, что в выборе одежды свою роль могло сыграть и это.       Но мужчины-священники тоже носят просторные балахоны.       Когда Сестра целует ее еще раз, Мария уже не думает про его облачение — хочется просто все снять, с него и с себя. Это весна так действует — проносится не мысль, а смутная догадка на периферии сознания. Весна и то, что Нино привела сюда парня, которого назвала своим возлюбленным.       — Куда ты меня тащишь? — возмущается Мария; Сестра, разорвав поцелуй, подхватил ее на руки, так, что она инстинктивно обвила ногами его за талию.       — Мы же не будем делать это на газоне.       — Кто тебе сказал, что мы будем что-то делать? Думаешь, я снизойду до инфузории?       Уже получше; он растет в ее иерархии. Сестра усмехается.       — Ты же сама попросила доказать.       — Я не попросила, я разрешила.       — Извини. Разрешила.       Задумавшись, Мария приходит к выводу, что правда разрешила, и если так, то он не делает ничего противозаконного. И правда, не на газоне же? На них смотрят овцы; они молчаливые и никому не скажут, но лучше не давать им повода получить компромат.       Внеся Марию в хозяйственную пристройку — то ли амбар, то ли сарай, здесь приятно пахнет сушеными травами — Сестра опускает ее на ноги. Ряса наконец полностью слетает с его тела, покрывая сено — так, что можно лечь сверху. Мария снова оценивающе его осматривает, скользит взглядом вниз, туда, где напряженным колом каменеет доказательство, что несмотря на маскарад, он мужчина, который ее хочет.       — Ух ты, — тянет она. — Наверное, я тоже разденусь. Сделаю особое исключение, снизойдя до тебя.       — Позволь мне тебя раздеть, — говорит Сестра, и Мария пару секунд размышляет, достоин ли он этого. Наверное… да?       Она едва заметно кивает, и Сестра медленно тянет за края ее блузки. Мария поднимает руки, помогая; под блузкой — черный кружевной лифчик и нежно-розовая кожа. Расстегнув лифчик, Сестра снимает и его, припадая губами к груди, втягивая сосок, от чего у Марии вырывается первый стон — и она этому удивлена: почему ей приятно? То, что делает такой, как он… ей приятно…       Опустившись на колени, Сестра снимает ее юбку. Переступив, Мария остается почти совсем без одежды, но скоро лишается всего — трусиков, туфелек и белых гольфов. Сестра целует внутреннюю сторону ее бедра, поднимает глаза, молчаливо спрашивая разрешения. Мария сжимает волосы на его макушке, тянет, вынуждая приподнять голову, и командует:       — Лижи.       Его язык скользит горячим теплом между ее ног, он старается, как умеет, а умеет он внезапно… превосходно, так, что у Марии дрожат колени, так, что она вся дрожит, и как же ей хочется большего, но она скорее убьет Сестру, чем ему об этом скажет. Он крепко удерживает ее бедра (но осторожно, так, что на коже не останутся синяки от пальцев), выписывает языком узоры прямо внутри, а когда она кончает, слизывает и глотает все соки.       Мария — садистка; как только способность мыслить снова возвращается, она думает, что могла бы уйти прямо сейчас, и так его здесь и оставить, да еще рясу с собой прихватить, чтобы ему нечем было прикрыться.       Сестра — тот еще мазохист, и ему такое могло бы даже понравиться, и Мария так бы и сделала, но ей недостаточно его языка, и она ложится на расстеленную тряпку. Сестра нависает над ней, опираясь на руки; у него какой-то безумный взгляд. Дикий. Очень мужской. Очень…       — Твоя тень падает на меня, — говорит Мария. — Ты уверен, что твоя тень этого достойна?       — Извини.       — Только не возомни о себе ничего, песик.       — Конечно.       Только что его повысили от инфузории до млекопитающего — невероятный карьерный рост. Сестра разводит ноги Марии в стороны, устраиваясь между ними, направляет член рукой, входит — она тугая, горячая и узкая, и отзывается на каждое движение, и он готов взорваться, как от прямого попадания гранаты, от одного понимания, что происходит.       То есть, что происходит не в каком-то сне, а на самом деле, здесь и сейчас. Если бы это был сон, он не чувствовал бы боли от ногтей Марии, которые так сильно впиваются в плечи.       — Тебе… хорошо?       Мария молчит, и это лучший комплимент. Ускорив движения, Сестра вбивает ее в мягкое сено, в покрывало, которым стал его наряд, и то, что она стонет с каждым толчком — комплимент еще лучший.       У него правда… есть, чем удивить, думает Мария. Не скопец, наоборот, он способен заполнить ее глубоко, так, что нет нужды просить и желать еще глубже. Он ведет себя нежно, но не так бережно, чтобы это раздражало, и он знает, где касаться, гладить и целовать, чтобы доставить особенное удовольствие.       Он все еще ничтожество и далее по списку, но… может, не безнадежен. Не совсем безнадежен.       Еще несколько толчков, и горячее семя брызгает ей на живот. Сестра падает на спину рядом, ему не достается покрывала и колючие травинки щекочут кожу. Мария потягивается, как сытая кошка.       — Ну, — говорит она, — будем считать, что ты попытался.       Какого угодно мужчину такие слова женщины сразу после секса уничтожили бы, но Сестра прячет улыбку — он прекрасно знает, какая Мария, и на ее языке это значит «было прекрасно, и я хотела бы еще».       — Я тебя не убедил?       — Не очень. В следующий раз попробуешь снова, — говорит Мария, и Сестра окончательно убеждается — его любовь к ней взаимна.