Тили-тили-бом, закрой глаза скорее

Каталину Эстeрхази называли незрелой, капризной, чрезмерно наивной и глупой. Зачастую ей это говорили за спиной и прямо в глаза мужчины, которые себя видели старше, благороднее, проницательнее и мудрее девушки. И отчасти Каталина могла согласиться с нелестной критикой в свой адрес. Она была юна и действительно избалованная хорошим положением в обществе. Это и объясняло некоторую недальновидность и поспешность её решений. Однако Каталина твердо отрицала обвинения в глупости: уж что-что, а она точно не была дурой. Когда Ирвинг решил отправиться в одно глухое трансильванское поселение, Каталина сразу напросилась ему в сопровождение. Девушка понимала, что разделяться не выход, — особенно, когда никто не знал истинного врага в лицо. Когда Ирвинг опрашивал местных жителей далекой деревни о разных странностях, Каталина заметила беспокойство сельчан. Казалось, что они знали нечто больше, чем хотели рассказать непрошеным незнакомцам. Когда Ирвинг сообщил, что должен проверить странные следы, ведущие из деревни, Каталина опять изъявила желание присоединиться к нему. Однако юноша попросил остаться её в поселении, настаивая на своей одиночной вылазке. Каталина Эстерхази не была глупой: она понимала, что не следовало им разделяться и в этот раз. Но Ирвинг Торнби уже твердо решил пойти один. В итоге он и ушел. День клонился к вечеру, а Ирвинг так и не возвратился. Каталина, стараясь отвлечься от гнусных мыслей, бродила по деревне. Жизнь здесь текла по собственному порядку, и приезжая из города никак не была способна на самую малость изменить направление привычного уклада. Каталина Эстерхази не могла напугать жителей деревни до смерти. В отличие от них. Наверное, этот день закончился бы иначе, если бы Ирвинг и Каталина отправились в поселение сутки спустя. Но вот по злому року судьбы их путешествие случилось аккурат перед самой темной ночью месяца — в новолуние. Именно когда на небе разливался словно деготь, а звезды ярко, но молчаливо сияли, приходили они. Вампиры. Луна, конечно, не могла им навредить, однако её отсутствие лишь усугубляло для людей и без того темные ночи в деревенской глуши. Ирвинг как-то обмолвился, что страх делал кровь слаще, и вампиры старались всеми силами извести своих жертв, запугивая до смерти. Тогда Каталина безрадостно подумала, что, скорее всего, стала бы нежнейшим десертом для вампирского застолья. Солнце стремилось к очередному закату. Едва оранжево-красный диск коснулся верхушки леса, обрамляющего деревню с одной стороны, в небо поднялась стая ворон. Противно каркая, птицы описали круг вокруг поселения и улетели прочь. Во дворах надрывно залаяли цепные псы. Лошади, которых вели в стойло, неожиданно обеспокоенно заржали и принялись вырывать уздечки из рук конюхов. По воздуху как будто разлилось отчаяние — Каталина всеми клеточками тела чувствовала, что что-то было не так. Голос внутри неё зашептал страшные вещи, но она постаралась отмахнуться от встревоженной интуиции. Увы, эти страшные вещи были произнесены — во весь голос, чужими устами, так, что услышала вся деревня. — Vampiri! — надрывно прокричал кто-то из мужчин. — Vampiri! Каталина не говорила по-румынски, но и без глубоких познаний языка можно было понять, о чем велась речь. Прислонившись к забору, она наблюдала, как суетились люди вокруг. Они, не замечая замеревшую девушку, криками направляли друг друга, поспешно закрывали ставни на окнах, загоняли детей по домам и прятали скот в хлевах. Какие-то мужчины хватали вилы с сеновалов и забирали их с собой в жилища. Откуда-то донесся плач, и Каталина впервые в жизни пожалела, что из её глаз не скатилось ни слезинки. С каждым мгновением чувство бессилия росло, и девушка хотела разрыдаться во весь голос. Но ей оставалось стоять безмолвной статуей около забора и смотреть, как люди спасались. А время поджимало. Солнце уже на четверть выглядывало из-за черной полосы леса, и по деревушке стали разбегаться размашистые тени. Все спрятались по собственным домам, позабыв о чужачке. Каталина чувствовала себя ужасно: покинутая всеми, она оказалась предоставлена сама себе. Паника неприятно растекалась внутри, мешая свободно дышать. Уши заложило, а перед глазами начало всё плыть. Желудок скрутило в тугой узел, и чувство тошноты накатило на девушку вместе с испариной. В голове у Каталины промелькнула мысль о последующем обмороке, и её закачало. Наверное, она бы и упала на землю без чувств, и досталась на растерзание тем, кого скрывали тени, но вдруг её взгляд нашел ближайшую лужу. Отражение было грязным из-за воды, однако лицо, смотрящее на Каталину снизу, казалось необычайно четким. Тошнота отступала, дышать стало легче, а на ровной мутной поверхности застыла мать девушки. Нет, Каталина понимала, что видела в луже саму себя, но в ней по-прежнему жила та, кто покинула мир живых давно. А что бы сказала мама, видя свою дочь в таком жалком состоянии? Каталине полегчало, однако теперь внутри неё буйно распускался стыд. Когда-то её родная мать рискнула и пошла поперек всему и всем, ничуть не боясь. Каталина Эстерхази носила имя своего отца и лицо своей матери. Однако чья именно кровь текла в ней? И Каталина, проглотив липкое чувство страха, решила брать собственную судьбу в собственные дрожащие руки, как когда-то до неё это сделала мать. Стучаться к сельчанам было бессмысленно — они уж точно не впустили бы к себе незнакомку, — как и бежать прочь. Нестройная линия еловых верхушек постепенно сжирало последние солнечные лучи, а за стеклами жилищ начал загораться свет. Путаясь в юбке, Каталина бежала по деревенской дороге в поисках укрытия. В руках она сжимала сумку из сукна, предусмотрительно собранную Адой. Знакомая Каталины казалась странной, но зато она была не лишена сострадания и предусмотрительности. Прекрасно понимая, за чем пытался угнаться Ингвар, Ада выбила из юной Эстерхази обещание носить сумку с собой при любых условиях. Неожиданный подарок выглядел неказисто и нелепо на фоне богатой ткани платья, но Каталина, видя настоящую тревогу в глазах девушки, не смогла ей отказать. К счастью, Ада не прогадала насчет опасности. К сожалению, на открытой местности содержимое сумки не особо было способно помочь. Однако Каталина Эстерхази, вцепившись в грубую ткань, как за единственное спасение, бежала по деревенской дороге в поиске места, где дар Ады сумел бы сохранить ей жизнь. Дыхание сбилось с ритма, в боку начало колоть. Взгляд девушки лихорадочно скакал от одного освещенного окна к другому, как вдруг зацепился за темнеющее в отдалении пятно. Сердце забилось быстрее, но не от страха, от внезапной радости: это был нежилой дом. Заброшенная избушка стояла на краю деревни, недалеко от леса. С тяжелым сердцем Каталина понимала, что из-за такого расположения один из первых ударов пришелся бы именно на неё. Однако другого выбора не было: либо остаться без крыши над головой, либо скрыться там, куда без приглашения не попасть тем, кого еще скрывала глухая чаща. Дом выглядел давно покинутым — с заросшей крышей и серым мхом, расползавшимся по деревянным брусьям. Стекла и дверь были целы, одно окно даже закрывали заколоченные ставни. Несмотря на то, что время не было благосклонно к внешнему облику жилища, избушка не походила на руины: она выглядела крепко и надежно для убежища. Отринув сомнения, Каталина со всех ног бросилась к заброшенному дому. В её голове билась единственная мысль: только бы успеть… Каталина вбежала в избушку, когда на небе догорали последние алые пятна заката. Внутри была одна просторная комната, служившая когда-то и спальней, и трапезной, и кухней. Пахло плесенью и старостью. Половицы скрипели под ногами, и Каталина не без опаски провалиться вниз быстро осмотрела дом на предмет второй двери. Удостоверившись, что в избу вел лишь один вход, девушка на миг остановилась и сделала глубокий вдох. Обратный выдох последовал не сразу. Сердце тяжелело под ребрами, его каждый стук набатом бил в ушах. Бок по-прежнему болел, желание лечь на пыльный пол казалось непреодолимым, но Каталина сумела себя пересилить. Отдышавшись, она заправила выбившиеся из косы пряди волос за уши и принялась готовиться к ночи. Вспоминая наставления Ады, Каталина заперла дверь на засов и рассыпала перед порогом соль. Из сумки она достала несколько свеч. За окном уже изрядно потемнело, и яркие язычки пламени, охватившие фитили, больно резанули по глазам. Мрак в комнате заметно рассеялся, и на сердце стало поспокойнее. Однако одних свечей и запертой двери, чтобы пережить ночь, было мало. Требовались еще некоторые приготовления. Каталина опустилась на колени и принялась чертить круг в центре избушки. По заверениям Ады это могло послужить преградой от нечисти, если вдруг каким-то чудом она сумела бы проникнуть в дом. Каталине не хотелось проверять этот способ защиты на собственном примере, и ей оставалось надеяться, что ничья нога не перейдет порог избушки, кроме её собственной. Начертив круг на полу, Каталина принялась снова рыться в сумке. Испачканные мелом пальцы нащупали еще два предмета и быстро вытащили их наружу. Обычный серебряный крест на длинной цепочке сразу оказался на шее девушки, а небольшая иконка осталась в руках. Каталина никогда не отличалась тягой к вере, но любила изучать религии, подпитывая свой академический интерес к познанию разного толка. И, будучи девицей образованной, она знала, что освященные предметы служили не только символами веры, но и щитом от дьявольских сил. В эту ночь ей особенно хотелось надеяться, что это было правдой. И вот, сидя на полу в заброшенной избе и держа иконку, Каталина Эстерхази напряженно смотрела в темное окно и ждала. К сожалению, её томление не было долгим. Сначала пропали звуки. Каталина не сразу поняла, что на улице всё затихло. Единственным источником шума вокруг стала она сама — со своим глубоким, надрывным дыханием. Изредка трещали сгорающие фитили свеч, но за собственными вдохами и выдохами Каталина даже и не замечала их. А затем раздался плач. Так обычно вопили голодные младенцы, требующие внимание кормилицы. Девушке стало не по себе. Интуиция осторожно подсказывала, что там, вдали плакал далеко не ребенок… Потом зашуршала трава. Кто-то тихо шел к дому, шагая легко, но при этом предостерегающе. Ирвинг ранее предупредил, что вампиры передвигались абсолютно бесшумно. Внутри Каталины вдруг всё оборвалось: значит, кто-то желал, чтобы она могла услышать его приближение. Пламя свеч дернулось, шаги остановились прямо около избушки. Ритм сердца стал быстрее, и наверняка острому слуху хищника было легко заметить панику жертвы. Кто-то прерывисто задышал за дверью. Каталина, напротив, и вздохнуть не могла. Ужас побежал по венам вместе с кровью, заставляя холодеть пальцы. Деревянная иконка, впитавшая тепло девушки до этого, отдавала его обратно. Ощущение чего-то материального в руках успокаивало и словно заземляло. Но глаза впитывали страх, и душа Каталины так и стремилась покинуть тело и раствориться в вечности. В окне виднелась темнота, слабо разбавленная отблесками свеч. Скованная тревогой, Каталина упрямо всматривалась в черноту, стараясь разобрать хоть что-то в ней. Внезапно тьма стала гуще: по ту сторону глади кто-то стоял и смотрел на девушку. Мурашки неприятно побежали по всему телу, и Каталина невольно задержала дыхание. Она чувствовала себя мышью, загнанной в угол котом. Ланью, что окружила стая волков. Добычей, которую выбрал охотник. Тень снаружи качнулась и исчезла. Через какой-то жалкий миг по избе пронесся неприятный скрежет. Чьи-то когти глухо скреблись о дверь. Каталина задрожала. Прижав иконку к груди, девушка пыталась успокоиться, но этот звук никак не заканчивался, раздирая её душу на куски. Опять зашевелились тени в окне, и снова стало слишком тихо. Сделав рваный вдох, Каталина постаралась успокоиться. Ночь едва началась, ей нужно было держаться изо всех сил. И Каталина Эстерхази не догадывалась, насколько она была права. Этого ничего не предвещало. Стояла звенящая тишина, в окне отсутствовало даже малейшее движение. Возможно, им была на руку внезапность. Выбить почву из-под ног, внести смуту в мысли, заставить ошибаться под давлением — всё это могло быть прекрасной тактикой для охотника. Однако откуда было знать это девице, которая столкнулась с вампирами чуть ли не вчера? — Каталина… Каталина… — вдруг зашептал притягательный медовый голос. — Каталина… Каталина… Каталина часто заморгала от неверия. Вдруг ей почудился этот приятный зов? — Каталина, открой дверь… Нет, не почудился. Манящий голос раздавался снаружи, и провалиться Каталине на месте, если она б солгала, что услышанные слова не пробудили в ней что-то запретное. Кем бы ни был тот, кто звал её с улицы, но Каталина Эстерхази бы без раздумий встала, подошла к двери, отворила засов и отдалась бы в его руки. Если бы, конечно, была бы малодушнее. Однако Каталина Эстерхази всё еще хотела быть дочерью своей храброй матери и упрямо держала деревянную иконку в пальцах. — Открой дверь, пригласи в дом, будь умницей, — раздался новый голос, более взрослый, глубокий, пробирающий до самого нутра. — Каталина, ты же хочешь этого, я вижу желания твоего сердца… Каталина зажмурилась, тряхнула головой, сбрасывая наваждение, и начала произносить вслух молитву. Она была простой и короткой, но, как сказала Ада, даже немудрёные слова могут нести в себе невероятную силу. И снова деревенская девушка оказалась права: едва Каталина принялась читать молитву, на улице кто-то сдавленно зашипел. Послышался звук поспешных шагов, а затем — падения на землю. Возликовав, Каталина повторяла заученные слова снова и снова, и шевеление вокруг избушки становилось всё громче и громче. И что-то сильно ударило в дверь. Девушка от неожиданности подпрыгнула на месте, из пальцев чуть не выскользнула иконка. Сердце замерло на миг, а затем пустилось галопом. К щекам словно прилила вся кровь, и Каталина ощутила, как сильно загорелось её лицо. Опять раздался громкий удар — дверь мученически заскрипела, но выстояла. Забыв о молитве, Каталина вновь тряслась от страха. Её минутный успех был безжалостно растоптан и раздавлен, и девушка стала сомневаться в силе других способов защиты от вампиров. А что, если соль против них бесполезна? Или нарисованный круг на полу? А вдруг и серебряный крест не нес никакого вреда? Отчаянные, пропитанные болью мысли шевелились червями в голове девушки. По спине пробежал холодок. Сомнения грызли её, а те, кто был снаружи, это прекрасно чувствовали. — Каталина, пригласи нас, — тотчас же мелодично пропел баритон. — Я чувствую, ты хочешь этого… Пригласи нас… Очередной голос звучал убедительнее всего. Он как будто гипнотизировал, но Каталина упрямо оставалась в кругу. Прижимая иконку к бешено колотящемуся сердцу, она снова принялась проговаривать молитву. — Каталина, пригласи нас, — баритон стал строже. — Или ты пожалеешь. Но Каталина Эстерхази хоть и не была самой храброй девушкой на свете, но она точно была одной из главных упрямиц. Зажмурившись, она представила, что ей всё наговаривал барон своим привычным снисходительным тоном. И страх, мучивший Каталину изнутри, сменился ненавистью, что разожгла в девушке невиданные доселе силы. Последний голос ничего больше не говорил. От избы кто-то пошел прочь — Каталина поняла по удаляющимся шагам. Надеяться на то, что её вот так просто отпустили, равнялось глупости. А Каталина Эстерхази, как известно, точно не была дурой. Где-то вдали послышался грохот, раздался звук крошащегося дерева. Несколько голосов одновременно истошно завопили, а затем умолкли. Каталину замутило. Перед глазами опять всё поплыло, и девушка, нащупав крест на груди, резко сжала его. Острые грани впились в ладонь, моментально отрезвляя. Горящие язычки свеч вокруг приобрели прежнюю четкость, и Каталине заметно полегчало. В дверь в который раз настойчиво заскреблись. По ту сторону мутного стекла выросли очередные высокие тени. Молитва вновь сорвалась тихим, но уверенным шепотом с девичьих губ, и кто-то недовольно зарычал. — Впусти… Впусти… Впусти… — шипяще угрожал один голос. — Открой… Открой… Открой… — уже нежно вторил ему другой. Каталина громче начала проговаривать святые слова. Из-за этого на улице произошла очередная возня, после чего вернулась обманчивая тишина. Каталина напряглась, стараясь приготовиться к дальнейшему. Увы, сколько она ни храбрилась, её сердце проваливалось в пятки, а по телу пробегала волна дрожи. Казалось, около избушки никого не было. Они оставили убежище Каталины, чтобы добраться до следующего дома. Они знали, что она слышала буквально всё. И поэтому опять до слуха Каталины долетели крики, скрежет дерева и звон стекла. Какая-то женщина надрывно заголосила и через мгновение умолкла навсегда. Где-то заплакал ребенок, но и от него вскоре осталась тишина. Ненавистью пропитались ругательства сельских мужиков, отчаянием звенели женские визги, страхом отдавали детские слезы. Однако их конец оставался един: исчезнуть в мертвом безмолвии. Страданиям жителей деревни не было видно конца. Дверь за дверью, окно за окном, жизнь за жизнью — всё ломалось под натиском когтей и клыков. И каждый грохот, каждый звон, каждый предсмертный возглас оставался невидимым шрамом на сердце Каталины. А она искала в себе силы дожить до утра, в одной руке держа иконку, а в другой сжимая крест. Счет времени был давно потерян. Каталина пожалела, что забыла взять с собой карманные часы: так могло легче пройти ожидание рассвета. Поэтому девушке оставалось вглядываться в окно, чтобы попытаться заметить первые признаки приближающегося солнца. Свечи медленно догорали. Одна из них уже восковой лужей стыла на полу, и от остатков почерневшего фитиля вился едва заметный дымок. С улицы не доносилось больше никаких леденящих кровь криков, но блуждающие тени около окна напоминали о присутствии зла рядом. Во рту пересохло так сильно, что Каталина перестала повторять молитву. Губы также стянуло, из-за чего девушка то и дело облизывала их совершенно не как воспитанная леди. Тянуло в сон, глаза болели от усталости. Та часть Каталины — слабая, безвольная, мнительная — подняла голову и принялась нашептывать абсолютно страшные вещи. Она хотела сдаться, покориться судьбе и подталкивала Каталину к необратимому. А те, кто был за дверью, тут же оживились, почуяв сомнение, как будто хищники свежую кровь. — Каталина, открой, молю, — слова текли медом, настоящей амброзией, услаждая слух девушки. — Каталина… Каталина… Открой… Каталина, цепляясь за остатки благоразумия, вновь потрясла головой. Это немного взбодрило, и усталость отступила. Со стороны двери послышался шорох, опять зашуршала трава. Но сейчас кто-то не ушел от избушки, а наоборот приблизился к ней. — Каталина, впусти меня, — мягкий женский голос заставил девушку замереть. — Каталина, прошу, мне так холодно. Нутро сжалось, чувство тошноты подкатило вновь. Слова на родном языке резали кинжалом. Каталина сглотнула, не мигая смотря в сторону окна. Там, за мутным стеклом темнела изящная фигура. — Милая моя, впусти меня, — жалобно раздалось снаружи. — Впусти меня, прошу, впусти. — Мама… — тихий шепот невольно сорвался с уст, и Каталина подалась вперед. — Мама… — чуть громче сказала она и внезапно закрыла испуганно рот рукой. Если бы Каталину кто-то увидел, то подумал, что перед ним находилась покойница, — настолько вот была бледна девушка. Казалось, что последняя кровинка отлила от её лица, что будто белилами вымазали всю кожу. Каталина не сразу поняла, что задрожала. Голоса, звавшие юную госпожу Эстeрхази ранее, вызывали страх и возбуждение, но сейчас нечто приобрело форму той, что действительно могло погубить девичью душу. Оно говорило голосом умершей матери, на их общем родном языке, и звучало так убедительно, что Каталина точно бы открыла дверь, не успев заметить ловушку. Сжав крепче в пальцах иконку, она вновь принялась проговаривать молитву. Что-то зашевелилось под окном и тут же замерло. Стало подозрительно тихо. Все звуки снаружи моментально исчезли, словно на избушку опустили купол. Внутренний голос вопил об очередной опасности, и Каталина инстинктивно сжалась. Через несколько считанных мгновений дверь содрогнулась от удара. Он был намного сильнее первых, и от него неприкрыто несло обыкновенной звериной яростью. За ним последовал повторный удар — еще громче, жестче и настырнее. Дерево завибрировало, но не сдалось под натиском. Третий удар заставил дверь заскрипеть. Каталина к тому моменту уже перестала дышать, с ужасом в глазах наблюдая за входом в избушку. От следующей атаки на пол посыпалась пыль. А с пятым ударом дерево начало крошиться. У Каталины от шума заложило уши: настолько мощным оказался грохот. С каждым новым ударом дверь всё пронзительнее и пронзительнее скрипела, но держалась на старых, ржавых петлях. Кто-то гортанно зарычал и вновь поразил вход. Дерево треснуло, и один кусок отвалился и упал прямо на соль, рассыпанную около порога. В образовавшейся щели мокро блеснули чьи-то окровавленные зубы. — Каталина, я вижу тебя… — шипящий голос довольно рассмеялся прямо в дыру. — Каталина, Каталина, Каталина, я вижу тебя… Выходи, Каталина, Каталина… Каталина с отчаянием подумала, что вот и наступил её конец. Она безысходно смотрела на пробоину в двери и неожиданно услышала крик петуха. Он прокукарекал единожды, но этого хватило, чтобы тени за окном замерли, а в сердце Каталины расцвела надежда. Второй крик петуха заставил кого-то сдавленно зашипеть. Раздался топот. В воздухе разлилась паника, которая принадлежала уже не простой смертной девушке, а тем, над кем не была властна смерть. Затем петух пропел в третий раз, и за окном забрезжил свет. На улице всё затихло. Наступило утро. Не выдержав радости, девушка безвольным мешком упала на пол и разрыдалась. Каталина была спасена. Она не поняла, когда перестала плакать. Слезы закончились внезапно, как начался спасительный рассвет. Каталина села и вытерла рукавом платья мокрые щеки. Чувство страха, мучившее её всю ночь, исчезло, дыхание выровнялось. Внезапно пришла рассеянность: девушка задумчиво рассматривала сгоревшие свечи и выбитый кусок двери на полу. Успокоившись окончательно, Каталина поднялась. После ночи на коленях, ноги безбожно ныли и плохо слушались. Девушка аккуратно вышла из круга и, дойдя до сломанной двери, оперлась о косяк. Руки мелко дрожали, но утренние солнечные лучи, пробивающиеся из расщелины, придавали уверенности. Онемевшие пальцы через силу сжали ручку и открыли замок — дверь со скрипом отворилась. Около входа трава была безбожно вытоптана не одной парой ног, а порог оказался глубоко изрезан следами когтей. Каталина вышла из дома. Петухи надрывно кукарекали, из леса доносилась звонкая трель соловья. Деревню укутало чудесное весеннее утро, и о ужасах прошедшей ночи ничего не напоминало. Кроме разбитых окон, выбитых дверей, чьих-то размашистых следов на земле, залитых кровью дорог и дюжин бездыханных тел, оставленных за пределами домов, откуда их выбросили. У Каталины закружилась голова. Глядя на окружающий её кошмар, она поняла, что только ей хватило силы духа пережить эту ночь. Остальных обитателей деревушки смогли загнать в угол те, кого скрывали непроходимые трансильванские леса. Обескровленные, замершие навечно, с разорванными шеями, мужчины, женщины и дети лежали около своих домов, словно в назидание Каталине. Может, ей следовало открыть дверь и впустить их, как они хотели? Нет, тогда бы девушка оказалась бы на земле около заброшенной избушки, как и все те несчастные, чья воля была сломлена древнейшим злом. Борясь с тошнотой, Каталина шла по центральной дороге и запоминала каждое неживое лицо на своем пути. В деревне оставаться было опасно: воспоминания о возвращении отца после его похорон отзывались ярко в памяти девушки. Однако ей следовало найти Ирвинга. Если, конечно, ему посчастливилось дожить до рассвета. Шагая по бурой, окровавленной земле, Каталина почувствовала горечь: она снова осталась одна. Но ей еще пока не открылось озарение, что ночью в этой деревне погибли буквально все, даже она сама. Та слабая Каталина Эстерхази умерла в самую мрачную ночь своей жизни, сгорая в страхе, и с первыми солнечными лучами родилась та храбрая Каталина Эстерхази, которой только предстояло противостоять злой силе, что безжалостно пролила кровь невинных в новолуние. А они уже поняли, с кем им предстояло иметь дело. И чье-то желание обладать Каталиной Эстерхази только возросло. Как и сомкнуть зубы на изящной девичьей шее.