Будь нашим светом

— Да блять! — вскрикивает Чан и с силой откатывается от стола.       Он с самого утра работает над песней, но то тут, то там что-то не сходится. Альфа в бессилии утыкается лицом в ладони, покачивается взад-вперёд. Силы остаются только на то, чтобы добраться до дивана в углу студии и, свернувшись на жёсткой обивке, уткнуться в спинку.       Он даже песню свести не может, но называет себя вожаком целой стаи? Как он сможет защитить их, если что-то случится?       Чан стискивает челюсти до боли в висках, притягивает колени к груди. Так он будет занимать гораздо меньше места, так он никому не помешает своей бесталанностью. Так он хотя бы для самого себя создаст иллюзию объятий, потому что тактильный голод душит и плакать хочется, а плакать Чан ненавидит и попросить кого-то обняться не может. Потому что недостоин. Потому что отвратительный слабый вожак.       Он всё же не сдерживается и содрогается в беззвучном плаче, молясь, чтобы никому из мемберов не пришло в голову поздно вечером заглянуть в студию. Перед ними он должен быть невозмутимой скалой, плечом, на которое можно опереться, а не бесполезной размазнёй. Но ладно, за эту минутную слабость наедине с собой он позже накажет себя дополнительной силовой или внеочередной ночной работой в студии, а пока альфа кусает ладони до багровых следов, лишь бы не издать ни звука.       Как же он себя ненавидит. Этим вечером он больше не прик      асается к ноутбуку. Сохраняет наработки, подписывая их как «Неудачливое дерьмо», и отправляется в общежитие. До него рукой подать — всего пара улиц — но всё равно немного жутко от того, насколько ночью пустынный город. Или утром?       Чан достаёт телефон, зажигает экран. Почти пять утра — он здорово засиделся. В шторке уведомлений мелькают пропущенные от мемберов, несколько сообщений от Минхо с угрозами утащить его домой силой и тут же — с пожеланиями удачной работы и заверениями, что «дети накормлены и уложены, не переживай».       Чан вздыхает, закидывая голову, чтобы подступившие слёзы не вырвались наружу — если слёзы не коснулись щек, то, вроде, и не проиграл своей выдержке?..       Звёзды над спящим городом сумасшедшие. Если бы не вывески и фонари, можно было бы разглядеть грозди самых разных созвездий и, наверное, даже Млечный путь. Он, вообще, огромная мечта Чана последние несколько лет: бросить бы в один момент всё, сорваться, уехать на первом попавшемся поезде в глушь и ночью рассматривать далёкий небесный бисер. Тогда он был бы самым счастливым человеком.       Но у него работа — песня вот незаконченная в ноуте за плечами — и стая. Его стая, да. Которой он доставляет одни проблемы.       Блять.       Чан сгибается пополам, упираясь ладонями в колени, грубо дышит, глотая злые слёзы. Когда же всё это закончится?! Когда он наконец-то доживёт до момента, когда будет знать, что внёс действительно важный вклад, что стая довольна, что агентство довольно, что доволен он сам?!.       В общежитие он входит неслышно. Разувается, не включая света, тут же направляется к своей комнате. — Чан, — тихо шелестит его имя голосом Минхо. — Наконец-то пришёл.       Лидера останавливают мягкие ладони, сразу обвиваются вокруг его талии, в спину утыкается лицо одного из самых важных его людей. — Минхо-я, я устал, — бесцветно отвечает Чан, его голос не звучит громче шёпота: так проще скрыть хрипотцу после нескольких часов слёз. — Я знаю, Чан-и. Поэтому я здесь. — Иди спать. Я разберусь со всем сам. — Поцелуй на ночь? — спрашивает Минхо, но Чан лишь качает головой, не поворачиваясь: он не заслужил близости со своей стаей, ему нужно лучше работать, нужно что-то делать с собой, чтобы наконец-то достичь хоть чего-то. А до этого момента — ни ногой. Поэтому он без слов выкручивается из объятий Минхо и уходит в свою спальню. Да, так будет лучше. Пусть Минхо идёт к более стоящему мемберу.       Стая тревожится. Обычно, когда на Чана накатывает желание уничижать себя, он запирается в студии и несколько дней никого не впускает — только выходит, чтобы дойти до туалета и забрать контейнеры с едой, которые мемберы всегда оставляют у двери.       Однако сейчас, видимо, дела совсем плохи: с ночи, когда Чан вернулся в общежитие в подавленном состоянии, он не выходит из своей комнаты. Иногда притихшие члены стаи слышат из-за двери глухое рычание и жалобное поскуливание, но на оставшееся время спальня вожака погружается в тишину. — Я, судя по всему, видел его последним, — говорит Минхо, когда они собираются в гостиной на общий совет. — В смысле, он выходит в туалет, но только когда уверен, что не столкнётся ни с кем из нас, я слышал. И я не понимаю, ест он хоть что-то или нет. Я пытался дозваться до него, предлагал принести чего-нибудь, но он только рыкнул, чтобы его никто не трогал. И тогда, ночью, был очень отстранённым и оттолкнул меня.       Парни тревожно переглядываются, Чанбин поднимает на Минхо тяжёлый взгляд. — Оттолкнул? — глухо спрашивает альфа. — Отчасти, — отзывается Минхо. — Вроде, объятия принял, но потом вывернулся и просто ушёл.       Чанбин вздыхает, приобнимает Феликса, который испуганно ластится к нему. Вообще, все омеги встревожены: Джисон нервно перебирает пальцы Чонина, к которому с другой стороны жмётся Хёнджин. Сынмин держится лучше всех, но его выдаёт подрагивающая ладонь, которой он держится за руку Минхо. — И что нам делать? — ломким голосом спрашивает Хёнджин. — Он заболел? — Пока не знаю, Джинни, — отзывается Минхо, — но нам нужно во всём разобраться, потому что он наш альфа и вожак. Без него мы едва ли сможем нормально функционировать. Чан для всех нас очень важен, и очевидно, что он сейчас ужасно страдает, так что наша поддержка нужна ему, как никогда. Вопрос только в том, с какой стороны к нему подобраться, если он продолжает всех гнать. — Ну вообще, не всех, — проговаривает Сынмин. — Чанбин ещё не пробовал.       Минхо ловит задумчивый взгляд омеги, смотрит на Чанбина. — Ты не пробовал? — Нет. Все эти дни замещал Чана на работе и совсем замотался, прости. — Я ни в чём тебя не обвиняю, — мотает головой Минхо. — Речь вообще не об этом. Если ты не пытался, у нас может быть шанс? У тебя самые успокаивающие феромоны из всех нас, да и Чан в принципе всегда к тебе прислушивался, так что, может, попробуешь?       Чанбин потирает лицо ладонями, на некоторое время замирает. — Хорошо, я попробую. — Спасибо, родной, — улыбается Минхо и окидывает остальных взглядом. — Идите всех поцелую перед сном: я сейчас за старшего.       Мемберы тут же подтягиваются к альфе, расслабляются, когда Минхо мягко касается их губ своими, а особо разнервничавшихся омег целует дольше и глубже. — Всё, теперь идите спать. Мы со всем справимся, обещаю. Просто нужно время, — он поворачивается к Чонину. — Йени, заберёшь к себе омег на ночь? Им так будет спокойнее. Я побуду здесь, пока Бинни будет разговаривать с Чаном.       Чонин кивает, тут же подзывая к себе омег, которые жмутся к нему тревожной толпой и тянется к каждому, чтобы мягко прикусить их железы. Минхо благодарно мурчит, когда видит, что омеги от этого расслабляются.       Младший альфа уводит парней к себе, и Минхо переключается на Чанбина: знает, что омеги обязательно сделают большое уютное гнездо, в котором спокойно заснут. А если им будет тревожно, их храбрый Чонин увлечёт их какими-нибудь рассказами и зацелует до смеха. — Переживаешь? — спрашивает Минхо, и Чанбин рвано выдыхает. — Иди ко мне.       Он тянет руки к альфе, утягивает его к себе на колени, сразу тычется ему в шею, проверяя запах. Чанбин пахнет настороженно, но не тревожно, и это радует: ему хватит сил разобраться с их проблемой.       Минхо отрывается от вылизывания железы, тёплыми пальцами ласкает щёку Чанбина. — Ты всё сможешь, Бинни. Я с тобой.       Чанбин мелко кивает и льнёт к его губам, сразу просится внутрь настырным языком. Минхо ухмыляется и зарывается пальцами в волосы альфы, лижется так же настойчиво. Наконец Чанбин отрывается от Минхо, вытирает мокрый подбородок ладонью. — Люблю тебя, Минхо-я. Спасибо, что всегда поддерживаешь. — Не за что, — просто отзывается Минхо и напоследок чмокает Чанбина в висок. — Я думаю, пора. — Пора, — кивает Чанбин и направляется к спальне Чана.       И только теперь, когда альфа замирает у двери и понимает, что за ней мёртвая тишина, ему становится по-настоящему страшно. Что происходит с их лидером? Это что-то, что можно изменить или…       Нет, никаких «или». Он всё сделает, чтобы избежать плохого исхода. — Чан, — зовёт он, но за дверью по-прежнему тихо. — Чани.       Чанбин прислушивается, легко стучит в дверь. Никакой реакции. А что если… — Альфа, — низко произносит он, и в глубине комнаты сразу слышится копошение. — Альфа, я пришёл, потому что ты нужен мне. Позволь войти.       На несколько минут снова наступает тишина, но потом Чанбин различает глухое: — Уходи.       Он так и думал: у Чана должна быть веская причина не впускать даже его. — Нет, альфа, я просто так не уйду. Твоя стая нуждается в тебе, и ты сам — часть этой стаи, поэтому делай, что хочешь, а я буду здесь, пока ты не откроешь.       Из-за двери слышится недовольное ворчание, но Чанбин напирает сильнее: — Открой.       Злобные звуки перерастают в рык, слышатся быстрые шаги — и дверь распахивается.       Чан выглядит болезненным. На нём только шорты, поэтому Чанбин сразу замечает, как тот схуднул за последние несколько дней. Альфа рвано дышит и, стиснув челюсти, исподлобья смотрит воспалёнными глазами. — Чанбин, я сказал тебе уходить. — Но я не уйду. — Это воля твоего вожака. Ты должен подчиниться. — Нет. — Чанбин! — взрыкивает Чан, и младший альфа видит, как тот до белых пальцев стискивает косяк, сдерживаясь, чтобы не броситься вперёд. — Я сказал. Тебе. Уйти. У меня свои причины, просто возвращайся к остальным. Я разберусь с этим сам и вернусь, когда всё закончится. — Чан, — тихо, но твёрдо произносит Чанбин. Он не может выдержать взгляд своего альфы, но не собирается отступать. — Я знаю, что ты хочешь защитить нас и ты всё делаешь для этого, но кто тогда защитит тебя? Кто, Чан? Ты все силы тратишь на свою стаю, но ни капли не оставляешь на себя. Так чего ты хочешь? Чтобы у тебя оставались ресурсы на жизнь? Их не будет, Чани!       Вожак хмурится, но не перебивает. — И если ты не можешь позаботиться о себе сам, мы позаботимся о тебе. Потому что мы твоя стая — самые близкие твои люди. — Но вы… — наконец-то подаёт голос Чан. — Вы… я… Вы не можете любить меня!       Чанбин замирает и ловит загнанный взгляд лидера. — Но мы тебя любим. Чан, любим всем сердцем. Все мы.       Он делает шаг ближе, но Чан отшатывается. — Не подходи! Не подходи ко мне, блять! Ты даже не понимаешь, с чем имеешь дело, но лезешь! Я могу навредить тебе!       Чанбин медленно вдыхает, выдыхает и наклоняет голову, обнажая шею в знак покорности. — Что бы ты ни сделал, Чан, я это приму. Я доверяю тебе как своему альфе и вожаку и знаю, что любой из нас тоже доверился бы тебе. Откройся мне, Чани, пожалуйста.       Вожак всё ещё смотрит хмуро, глубоко дышит, но шире открывает дверь, отступая в комнату, освещённую слабой лиловой подсветкой. Чанбин входит внутрь, нерешительно опускается на кровать и пытливо смотрит на Чана. Тот не садится рядом, а устраивается в кресле у рабочего стола, и Чанбин замечает, как выступают вены у него на руках от странного внутреннего напряжения. — Чани, ну что случилось? — мягко спрашивает Чанбин, и Чан, зло рыкнув, в момент бросается вперёд и прижимает альфу к кровати. — Бин, я… — он тут же отпускает его руки и всхлипывает. — Прости, я последнее время не в себе. — Ну что ты, родной? — отзывается Чанбин и поглаживает его по плечу. — Давай, расскажи: вместе проще разобраться, чем в одиночку — ты же знаешь.       Чан кивает и снова хлюпает носом. — У меня не получалась песня… и я загнался… И это полбеды, — проговаривает лидер. — Потом я отлежался и у меня появилось странное желание… мне захотелось доказать всему миру, что я на что-то способен. И захотелось над всеми доминировать, даже… завалить и трахнуть альфу, чтобы показать, что я по силам превосхожу кого-то, кто сильного пола… Я не знаю, что со мной, — заканчивает он тихо и растерянно смотрит на Чанбина.       Тот притягивает его к себе, заставляя всем телом улечься сверху, продолжает ласково гладить, целует его заплаканное лицо. — Чани, я говорил, что приму от тебя всё? — спрашивает альфа, и Чан вскидывает голову и смотрит с недоумением. — Если тебе нужно подоминировать над альфой, я готов помочь тебе. Хоть сейчас. — Но Бини… — шепчет Чан. — Ты же никогда не был нижним, тебе будет больно… — Ничего, — улыбается Чанбин. — Я знаю, что ты будешь заботливым, как и всегда.       Чан утыкается альфе в плечо и наконец-то хихикает, а потом смелеет и уже громче смеётся. Чанбину кажется, что он готов расплакаться от этих лёгких счастливых звуков. Наконец-то Чан доверился ему. — Тебе нужно в душ? — спрашивает лидер, отстранившись.       Чанбин качает головой: — Недавно был. — А я схожу, — бросает Чан с ухмылкой и, потеревшись носом о нос Чанбина, осторожно выходит из комнаты: видно, что всё ещё не хочет сталкиваться с кем-то из мемберов. Бини-милый-свинолик 20:06 Сработало, хён Иди спать Надеюсь, мы вам не помешаем (^з^) Минхошка 20:06 Иду, иду Спасибо, Бини Хорошо проведите время ^В^       Чанбин откладывает телефон, вслушиваясь в шум воды, и чувствует, как начинают дрожать руки: он слишком распереживался, пусть и старался держаться перед Чаном, и теперь его наконец-то начинает отпускать.       Он приподнимается на звук защёлки и зачарованно замирает: на лидере только полотенце, обёрнутое вокруг бёдер, поэтому Чанбин видит рельефный пресс, выступающие грудные мышцы, которые очень хочется потрогать.       Чан замечает его взгляд и устало, но довольно улыбается. И как же сильно Чанбин скучал по его улыбке — такой простой, но от этого не менее красивой!       Чанбин раздевается до трусов и потом, поразмыслив пару секунд, стягивает и их: чего уж тянуть, когда он сам предложил помочь Чану. — Ты уверен, что хочешь сейчас? — спрашивает альфа. — Тебе хватит сил после голодовки? — Всё нормально, — отвечает Чан и стягивает полотенце. — Я ночами выходил запастись едой. — Хитрюга, — усмехается Чанбин и щёлкает лидера по носу.       Чан смеётся и наваливается на альфу, который покорно укладывается на кровать и лижет вожака в губы. Мокро, липко, но приятно до дрожи между рёбрами. Чан гулко ласково рычит и лижет в ответ, прикусывает его губы, соскальзывает ниже, к запаховой железе. — Бини… Бини… — шепчет он между довольными урчащими звуками. — Я так этого хотел… наконец-то могу… — Да, Чани, можешь: я приму твою метку, давай, мой славный.       Чан стонет, лапает бока, бёдра Чанбина, оглаживает его торс и долго, с упоением лижет его шею. Скользит зубами по коже, примеряется и наконец кусает. — Бля!.. — вскрикивает младший альфа: это больно, но как же хорошо!       Вожак зализывает укус, невольно качает бёдрами, трётся членом о член Чанбина. Тяжело дышит усилившимся запахом альфы и возбуждённо поскуливает, обхватывает себя и Чанбина и принимается быстро дрочить. — Чани, подожди, ну — ах! — подожди же! — он перехватывает ладонь лидера и тянется к тумбе за смазкой. — Мы так быстро закончим, на!.. — Чанбин вкладывает альфе в свободную руку бутылёк и разводит ноги шире.       Чан стонет, срывается губами по торсу ниже, задевает головку языком и, разведя в стороны ягодицы, мажет по входу, заставляя Чанбина сдавленно прошипеть. — Пожалуйста, ну пожалуйста, — хнычет альфа, подставляясь под пальцы лидера, который, капнув смазкой между плотных половинок, начинает осторожно проминать сжимающиеся мышцы. — Расслабься, Чанбин. Доверься мне, — мурлычет Чан, возвращаясь к губам младшего альфы, и тот честно старается принять в себя один палец, а позже — и два.       Чан правда заботится о Чанбине: отвлекает от новых ощущений поцелуями, добавляет ещё пару пальцев, чтобы хватило наверняка. — Мне можно, родной? — шепчет Чан, толкаясь головкой между ягодиц альфы. — Конечно, можно, Чани, — задушено отзывается Чанбин и всхлипывает, давясь воздухом, когда лидер наконец-то медленно входит.       Это ни на что не похожее чувство, даже болезненное, но терпимое, потому что Чан размеренно водит по его члену и целует шею, скулы, веки, снова добирается до губ. — Я пока буду медленно, — неожиданно низко проговаривает Чан, — но чувствую, что скоро не сдержусь. — Всё в порядке, — улыбается Чанбин, откидывая назад слипшуюся от пота чёлку вожака. — Возьми темп, который тебе нужен.       Чан правда начинает размеренно покачивать бёдрами, по чуть-чуть входя глубже, и Чанбин понемногу расслабляется, привыкая к ощущениям. — Можешь… ускориться, — наконец-то скулит он и зажмуривается, когда Чан внезапно попадает по простате. — А-ах, мать твою!..       Чан глухо порыкивает, вбиваясь внутрь, и снова лижет шею альфы, оставляя яркие красные пятна. В нём клокочет желание подчинить, и разбитый покорный Чанбин под ним возбуждает и без того заведённого внутреннего альфу.       Он толкается резко, шлёпаясь бедрами о покрасневшие ягодицы, добиваясь от альфы стонов, срывающихся в фальцет. — Бини, люблю тебя, очень люблю… Можно… можно пометить тебя полностью? Наполнить собой? Ты примешь меня до конца?       Чанбин скулит ломкое «да» и обхватывает поясницу Чана икрами, чтобы притиснуть его ближе. Лидеру хватает пары минут, чтобы, низко прорычав, наконец-то кончить внутрь альфы и быстрыми движениями довести Чанбина до края. — Тебе лучше? — спрашивает младший альфа, когда ослабевший Чан ложится ему на грудь. — Гораздо, — отвечает вожак и ласково водит языком по проявившейся метке. — Это хорошо, — шепчет Чанбин, прочёсывая закудрявившиеся от влаги волосы Чана. — Мы всегда с тобой, помни об этом, родной. Мы твоя стая, которая любит тебя любым, мы знаем твои бесконечные таланты, поэтому не позволяй внутреннему критику обижать тебя. Будь нашим светом, Чани, а мы всегда будем рядом с тобой.       Чан устало прикрывает глаза, наконец-то медленно выдыхая тревоги последних дней, млея от размеренных поглаживаний своего альфы.       Он будет их светом. Будет.