Коноплюшка

      У Влада почти всю его сознательную жизнь было два отца. Не по документам, конечно. Они так же, естественно, не были в узаконенных отношениях, в России живём, сами понимаете. Но у него был родной папа Андрей и не менее родной папа Миша. Он даже шутил, что был бы не против поменять отчество на Михаландреевич. Дальше шутки это, конечно, не заходило, но обоих отцов очень забавляло, а Горшка так вообще выводило на какой-то немыслимый уровень умиления, которое он скрывал всеми правдами и неправдами.       Влад был тем ещё подарочком судьбы для Князя. По молодости, когда у Михи появилась Анфиса, Андрею тоже захотелось любви, взаимной, реальной, а не безответной и невозможной, но которую он бережно хранил глубоко-глубоко внутри. Она быстро вспыхнула и так же быстро угасла, не прожив и двух лет, благо, что разошлись спокойно. А через три года, когда Князев и думать о ней забыл, отдав всего себя группе и посильной помощи с михиной зависимостью, та женщина объявилась. Точнее, объявился не то её родственник, не то друг, но главное с трёхлетним кареглазым чудом с курносым носом, которого представил как андреевского сына. Полной истории Влад не знал и не особо стремился, строго говоря, поэтому такого объяснения было вполне достаточно. Ему и о биологической матери много знать не сильно хотелось, хватало слов отца, что она была хорошей, бойкой девушкой, её фамилии и непойми как данного от неё отчества. Андрею же ещё молодому и безбашенному поначалу было трудно смириться с тем, что у него есть сын. Маленький такой крошка, похожий личиком на мать. Ещё сложнее становилось от того, что сам он был тем ещё дитём, живущим у родителей. К тому же популярность группы росла, он разрывался между делом всей жизни и новым маленьким человечком, который в нём нуждается. А родители Андрюхи — святые люди! — раз, и взяли на себя большую часть забот о новом члене семьи, даже не подумав упрекнуть сына в хоть в чём-то. Поначалу Влада действительно воспитывали в основном дедушка с бабушкой, но отец уделял ему столько времени, сколько мог. И юный Коноплёв рос в любви и заботе, с одной стороны оберегаемый как нежный цветок, а с другой погружённый в панк-рок и папин сказочный мир с головой маленький чертёнок.       Первое знакомство с группой произошло, когда Владу было четыре года. Детский сад был закрыт на карантин, а у дедушки с бабушкой неотложные дела, и Андрей от безвыходности ситуации взял мальчика с собой на репетицию. В восторге, который очень быстро сменил собой удивление от самого факта существования «князёнка», были все, дядя Саша даже немного дал постучать по барабанам. Но больше всех был рад папа, тогда ещё дядя, Миша. Он опоздал на репетицию и сильно так прифигел, увидев мелкого растрёпанного пацанёнка за барабанной установкой.       — Это у меня глюк или вы взаправду домовёнка изловили, ё-моё?       — Не, Миха, дурачок, сын это мой, Владик. Поздоровайся с дядей Мишей.       — Сын?! Да ты гонишь, Андрюх.       — Ничего и не гоню, сын, мой, самый настоящий и родной.       — Охр… офигеть можно! И похожи ведь, на самом деле! Ну привет, микро Князь!       — Только он Коноплёв, а не Князев, Мих. Там история долгая, потом расскажу.       — Тогда будет Коноплюшкой!       Влад очень хорошо запомнил, как страшный на вид высокий мужчина с широкой улыбкой без передних зубов словно вихрь подлетел к установке, поднял мелкого его на руки и обнял сильно и нежно, как до этого обнимал только папа. И взгляд самого папы, такой тёплый, переполненный, как Влад понял позже, любовью. Захотелось вдруг, чтобы он тоже подошёл и обнял их с дядей Мишей крепко-крепко.       Горшок настолько полюбил андреевское чадо, что, казалось, готов был в любой момент взять того, зажать подмышкой и убежать с криками «Я не отдам свою Коноплюшку!». А Владику нравилось. И сам дядя Миша, и его отношение к нему, мелкой блошке, и, конечно, то, каким счастливым был папа. Нравились репетиции, на которых он бывал всё чаще и чаще и которые иногда заканчивались весьма несвоевременно, потому что «ребёнок же спит на ходу, ё-моё, домой уже вести пора, Дюх». Нравилось, как дядя Миша выпрашивал у папы для него разные вкусности, как возился с ним, чтобы у папы Андрея появилось немного времени в одиночестве.       — А чего мы домой не пошли, дядь Миш? — лопотал растрёпанный парнишка, едва поспевая за широкими, быстрыми шагами своего временного опекуна. Из садика его сегодня забирал Горшок, да и с утра он папу видел лишь мельком, когда бабушка собирала его в этот самый садик.       — Папке твоему поработать надо, Владь, я вчера музыку новую придумал, ё-моё, вот его и захлестнуло вдохновением, — немного самодовольно улыбнувшись, Горшенёв чуть сбавил шаг, покрепче сжав маленькую ладошку, — Так что мы с тобой это, погуляем пока, в парк хочешь?       — В парк хочу, — мальчишка немного покивал, от чего чуть растрёпанные волосы заколыхались вслед за движениями светлой головушки.       — Ну всё! Тогда идём в парк! — Горшок чуть сменил курс, идя в сторону одного знакомого парка, где, как он помнил, была небольшая детская площадка. Тут же он воровато осмотрелся и наклонился к мелочи, зашептав почти в самое ухо, — Я тебе мороженое даже куплю, ты только папке не говори.       — Ура! Мороженка! — Чуть насупленный до этого Влад тут же просиял, приложив маленький пальчик к губам, — А ты суп тогда за меня съешь?       — Ну тут уж как получится, ё-моё! — Миша расхохотался, с необъятной любовью наблюдая за развеселившимся пацанёнком, — Но я все усилия приложу, чтобы тайну нашу папка твой не раскрыл, понимаешь, да?       А ещё мальчику безумно нравилось, когда они по очереди, а иногда и оба сразу, когда могли, забирали его из детсада под восхищенными и испуганными взглядами других детей. Нравилось играть с ними, как когда зимой Влад с Мишей противостояли папе и едва не завалили его снегом с головой. А когда Владик потерял передние молочные зубы, дядя Горшок ходил неимоверно гордым, ведь теперь-то в мальчике и от него что-то есть. Любимыми, конечно, оставались объятия, особенно те, когда все они втроём, редкие, недостаточные, но от того такие ценные.

***

      Горшенёв, когда был относительно чист, таскался с мальчиком как с родным. Хотя почему «как»? Андрей для него самый близкий, самый родной человек в этом сером мире, даже если помнить, что вообще-то Миха женат. Так как сын Дюхи мог быть ему не родным? Миха рассуждал только так и никак иначе, а потому дарил маленькому солнышку почти всю свою любовь. Остатки он бережно хранил в самой глубине себя, будто в самой своей сути, по крупицам пряча в закоулках своей широкой души, чтобы… Чтобы что? Горшенёв знал, но страшился признаться даже самому себе. Поэтому вторым центром его мира стала маленькая курносая блошка, в глазах его, да и почти всех, кто был знаком с мальчуганом, похожая совсем не на мать.       Только вот главным центром всё ещё оставалось то, что холодом облизывало вены, давая блаженную простоту и пустоту. К чести обоих отцов, они искренне старались прятать от сына такое дерьмо, но всё не предугадаешь. Тогда Влад не понимал ничего, просто хотелось плакать и прятаться, когда оба родителя были не в себе. И если Князь как только мог старался скрывать от сына своё состояние, не переставая окружать его заботой и любовью, как умел, хоть и в меньших объёмах, то с Горшком всё было иначе. Страшные синяки под глазами становились всё темнее, и так узкое вытянутое лицо в глазах мальчика превращалось в ужасную костяную маску, а мутные глаза, ещё недавно смотрящие с необъятной любовью, становились блёклыми стекляшками. Владик не хотел видеть дядю Мишу таким, но он не убегал, нет, его уводили, прятали, а он хотел остаться, крепко обнять дядю Горшка и никогда-никогда больше не отпускать, а потом и папу притянуть и обнимать их обоих, чтобы им было тепло и уютно. Но в один момент бабушка не успела увести его гулять, в очередной раз спрятать от жёсткой реальности. Он впервые слышал и видел, хоть и краем глаза, как вернувшийся домой будто не живой отец рыдает. Никогда до и ни разу после ему не приходилось слышал такого отчаяния и боли в голосе папы. Как потом оказалось, это был первый раз, когда папа Миша чуть не умер.

***

      — Дядя Балу, а чего вы не играете? — Малыш, уже много раз заваливающийся вместе с вечно опаздывающим отцом после начала репетиции на точку, знал, что для музыкантов присутствие вокалистов не было таким уж критичным. Они всегда добросовестно следовали цели сбора, пока те два дурака опаздывают. Или не приходят. Только сейчас папа, оказавшийся вместе с мальчиком на месте даже раньше остальных, ушёл куда-то один.       — Мы ждём, малой, — Шура улыбнулся мальчику и потрепал его по голове, приводя нечёсанные волосы в ещё больший беспорядок, — Так что пока можешь, вон, дядю Яшу подоставать, всё равно он фигнёй мается.       — А я послушать хотел, — Влад невольно дуется, ковыряя какую-то потрёпанную наклейку на старом гитарном кейсе, под неловкие, но совершенно незлобные возмущения дяди Яши.       Балу лишь посмеялся, а Поручик резко поднял мелкого под подмышки и усадил за барабаны, дав немного побаловаться. Это дело Владик любил, и даже совсем немного повеселел, хотя куда больше ему нравилось делать это перед папой или дядей Мишей, особенно перед дядей Мишей. Тот сразу начинал приписывать мальчику какой-то безграничный природный талант, которого у того отродясь не было, но становилось очень приятно, в такие моменты Горшок смотрел на мелкого так согревающе, как умели только бабушка с дедушкой и, конечно, папа. Мальчику уже давненько хотелось и дядю Мишу так назвать, но поначалу Влад стеснялся очень. А сейчас тот и вовсе будто пропал, уже пару месяцев маленький Коноплёв не видел его совсем, будто он испарился. Становилось грустно и страшно за Горшка. Из мыслей вяло балующегося с установкой мальчика вырвал знакомый, нежный, хоть и немного сиплый, родной голос.       — О, Коноплюшка всё же решил свой талант развивать, умница, ё-моё!       Влад не помнил, как он выскочил из-за установки, не помнил, как быстро он бежал и обо сколько проводов споткнулся. Не помнил собственного заикающегося от внезапно полившися слёз крика «Папа!». Он помнил лишь обеспокоенный взляд отца из-за спины Миши, то, как крепко он вцепился в Горшка, как неуверенно поначалу его обняли большие мишины руки, как спустя пару мгновений они же подхватили ревущего мальчика и крепко прижали к груди. Как откуда-то сверху донеслись совсем тихие судорожные вздохи, когда папа Андрей прижался к сыну со спины и крепко обнял их обоих, его и папу Мишу. Мальчика успокаивали долго, он упорно отказывался слезать с Горшка, позволив лишь родному отцу отцепить его от другого папы, чтобы тот тоже немного пришёл в себя. Репетиция, конечно, не состоялась, но остальные участники группы и не подумали возразить, наоброт, весьма быстро оставили Князева и Горшенёва с их сыном наедине.       — Влад, Владик, — голос Миши действительно был сиплым и будто севшим, — Я тоже скучал, малявка, но я же не папа…       — Папа! — Маленький Коноплёв не сдержал судорожного вскрика, разворачиваясь прямо в руках отца и обнимая обоих взрослых за шеи, — Вы оба папы!       Мальчик снова сорвался на всхлипы, но крепкие руки мужчин, аккуратно его обнимающие и поглаживающие по спине и плечам, неимоверно успокаивали. Они молчали, давая Владу время присмиреть, изредка кидая друг на друга нечитаемые взгляды.       — Владюш, как ты? — Андрей погладил сына по голове, когда тот прекратил всхлипывать, и прижал его голову к своей груди, утыкаясь губами в макушку. Из-за того, что Мишу мальчик так и не отпустил, тот тоже подался вперёд, почти утыкаясь лбом в андреевскую грудь.       — Нормально, — тихо пробурчал маленький Коноплёв, потираясь щекой о кожаную куртку отца, — А… папа Миша больше не пропадёт?..       — Н-нет, чего ты, Коноплюшка, — подал голос Горшок, подавась вперёд и крепко обнимая мальчишку, сидящего на князевских коленях, — Но какой же я, на самом деле, папа? Твой папа — Андрюха.       — Двух пап быть не может? — Влад сдерживается изо всех сил, чтобы не хлюпнуть носом, — Я же обоих вас сильно-сильно люблю.       — Это сложно, маленький, — Князев тихо вздыхает, оставляя на макушке короткий поцелуй, — Поговорим об этом завтра, хорошо? Тебе уже пора спать…       — А папа Миша с нами? — Почти затерявшийся где-то в кожанке вопрос, полный надежды, звучит очень неуверенно, но так жалостливо, что у взрослых просто не было иного выбора, кроме как согласиться.       — Ну конечно, как я вас оставлю, ё-моё, — Влад не видит, но слышит, как Горшок улыбается. Становится чуточку легче. И совсем он успокаивается лишь когда повисает на папе Мише почти на весь путь до дома.       Коноплёва укладывает Горшенёв. Руку Андрюхи маленькая блошка тоже не хотел отпускать, но с Михи он действительно отказывался лишний раз слезть. Уже оказавшись в съёмной андреевской квартире, мальчик даже в ванную Горшка с собой потащил, когда папа отправил его умыться. Но вот, Влад, наконец, был уложен спать, убаюканный их же песнями, а выходить из его спальни Миша немного страшился. Он совершенно не знал, что же сказать Андро, что тот ему скажет и что они придумают, чтобы объяснить мальчику, что два папы… что так быть не может. Но, как бы этот момент не оттягивался, выйти пришлось. Выйти и встретиться с уставшим, растерянным Князем, сверлящим взглядом то свою, то михину, давно уже отведённую персонально ему, кружку с чаем. Горшенёв медленно подошёл к кухонному столу и сел напротив друга, притягивая к себе кружку. Молчание было невыносимым, тяжёлым.       — Он так любит тебя, — Князев тяжело выдохнул и потёр лицо руками, утыкаясь им в ладони, — Даже стыдно немного, что я совсем не порицаю, что он так на тебя вешается. Прости, Мих.       — Да чё ты фигню такую несёшь-то? Мне это не мешает, на самом деле, он же, мелочь такая, чудо, ну, — на лице Горшка расплывается нежная улыбка, — На тебя похож, что жуть.       С губ срывается тихий смешок, но они тут же крепко сжимаются, а взгляд, до этого смотрящий прямо на Андрюху, упирается в кружку, на которой крепко сжимаются длинные пальцы.       — Да уж, похож, — ещё один смешок, теперь князевский, но напряжённый такой, а после тяжёлый-тяжёлый вздох, — В том, что без ума от тебя, так точно. Ты не думай, я не надеюсь ни на что, можем напиться и забыть это. Но, блин, я так тебя люблю, Миха. Потерять тебя боюсь, охренеть как боюсь, Миш. Мы оба боимся…       Голос Андро срывается, и он крепко зажимает рот ладонью, сильно жмурясь. А опущенные плечи едва подрагивают, не от слёз, но от невысказанных слов, почти незаметно, но от этого у Горшенёва внутри сворачивается и холодеет всё. Он протягивает руку и, убирая из чужой кружку, сжимает тёплую ладонь.       — Дюх, блин, не забудем, я не забуду. Вы же для меня родные. Я Коноплюшку охренеть как люблю, и тебя… тебя, Андрюх, тоже, — Горшок прокашливается, поглаживая тыльную сторону чужой ладони большим пальцем, — С Анфисой всё было… было и было, жутко, блин, иногда было, ну, ты сам видел. А с тобой и Владом… хорошо, тепло. С тобой хорошо, Андрюш. Страшно даже от того, как хочется в этом всём остаться.       — Так может останешься, Мих? — Ладонь, закрывающая рот, немного разжимается, а вторая крепко стискивает горшенёвскую, — Он скучал по тебе, спрашивал постоянно. Мы оба скучали. Я чуть не одурел, когда…       — Прости, Дюш, — только и может выдавить из себя Горшок, уже обеими руками сжимая ладонь и роняя голову на грудь.       — Да за что мне тебя прощать, Мих? Главное, ты тут, живой, и… — вздыхает тяжело, — Если, ну, ты не против, потому что я-то вообще не против, чтоб ты Владюше папкой вторым был…       — Да я только с радостью, ё-моё, — тонкие губы расплываются в улыбке, но тут же снова сжимаются, — Но это же я, Дюх, Владу нахрен такой батя не сдался.       — А ну замолчи-ка, ты ж потрясающий, Миш, сколько раз мне повторять? — Андрюха фыркает, перегибается немного через стол и старается заглянуть в карие блестящие глаза, — Ты нужен ему, мне. Нам нужен, Мишка.       Горшок молчит. Но это молчание уже не такое тяжёлое и гнетущее. Он немного неуверенно приподнимает голову, тут же встречаясь взглядом с голубыми, яркими, светящимися любовью глазами Князева. Дыхание перехватывает на раз-два. Может, Владик и был почти точной копией отца, но глаза… такие были только у Андрея. Два прекрасных сапфира, которым Миха никогда не мог соврать, не намеренно так уж точно, в которых хотелось утонуть, но нет, это не затягивающий буйный океан, скорее море, иногда беспокойное, но неизменно тёплое, успокаивающее. Любимое. Он подаётся вперёд, чувствуя чужое дыхание на своих губах. Князь не двигается, замер, будто статуя. Он ждёт. Чего угодно ждёт, он даёт Мише выбор, даёт свободу. Только он ещё не знает, не понимает, что михина свобода это он сам. Горшенёв сокращает расстояние между ними, мягко касаясь чужих губ своими. Поцелуй едва ощутимый, совершенно невинный, но Миша тут же получает почти такой же в ответ. Только Андрей чуть смелее, он едва прихватывает чужую нижнюю губу своими, совсем немного прикусывает её и тут же отпускает, едва отстраняется и утыкается своим лбом в чужой.       — Мне всего моего словарного запаса не хватит, чтобы сказать, как сильно я тебя люблю, — Князь тихо усмехается, лучезарно улыбаясь и всё так же влюблённо смотря в бездонные тёмные глаза напротив.       — Да ты это, ты и не говори, за тебя вон, — Горшок чуть дёргает головой в сторону комнаты, — Коноплюшка всё скажет.       Они тихо смеются. Сейчас всё как-будто хорошо, как будто, так и должно было всегда быть. Они вдвоём, переполненные любовью друг к другу, которой, наконец, можно дать волю, а в соседней комнате тихо сопит и ворочается их маленькое чудо.