Точка отсчёта

На собрание Сатору опаздывает. Иджичи растерянно оглядывается вокруг, но начинает брифинг без него. Недовольно морщится чей-то пожилой нос. Можно было бы и привыкнуть, Сатору всю жизнь такой. В его учебные времена за три года можно было по пальцам пересчитать занятия, куда он явился вовремя. Вот он стал учителем — и не изменилось ровным счётом ничего. Для разнообразия сегодня Масамичи почти рад его опозданию. Есть веская причина не смотреть на доску с материалами, а буравить взглядом часы над ней. Двадцать минут. Иджичи сбивается в какой-то дате. Представитель Киото — мелкая сошка, но мнит себя важным, раз шаман, а не координатор — отпускает ехидный комментарий и мигом сам получает отповедь от Мей Мей. Теперь попросит дополнительную оплату за перепалку, в которую сама и ввязалась, как пить дать. Тридцать четыре минуты. Минутная стрелка ползёт по циферблату. Ладони Масамичи со всей силы сжимают колени. Отвлечься на что угодно, лишь бы не взглянуть лишний раз на фото виновника торжества на доске. Высокомерного вида проклинатель в торжественных буддистских одеждах и школьник с тоннелями в ушах — это один человек, независимо от того, готов Масамичи смириться с этим или нет. А он ведь не готов. Помнится, директор Гакуганджи на обмене опытом между колледжами ворчал о неподобающем виде токийцев, а Масамичи отмахивался и говорил, что надо же им как-то протестовать. И вот они здесь. На сорок третьей минуте сёдзи раздвигаются и появляется Сатору. Входит тихо, а говорит громко, едва заняв место — сразу спорит со старейшинами. Приходится влезть. Масамичи пытается его осадить, но ровным счётом никакого результата нет, только ладони потеют. Он и на того, кто остался в колледже учителем в его подчинении, управу найти не может, как со вторым-то совладать? Пораженчество, ругается Масамичи на самого себя. Сейчас бы живительная встряска от набитой проклятой энергией игрушки не повредила. Неуверенность липнет к одежде, оседает испариной на шее. Масамичи дёргает уже расстёгнутый нараспашку воротник рубашки и гулким, жёстким голосом проговаривает план на 24 декабря. — …и мы изгоним проклятие по имени Гето Сугуру! Посреди фразы сёдзи раздвигаются снова: Шоко выходит, не говоря ни слова. Не дожидаясь финала речи. Кулаки непроизвольно сжимаются, по коже чиркают короткие ногти. На голосе никак не сказывается, но мысль, только что такая складная и вдохновенная, путается от того, как в проёме мелькает белый халат. Мелькает и удаляется прочь. Кто-то из присутствующих одобрительно выкрикивает, кто-то начинает аплодировать. Хлопки нарастают: всем приятно верить в победу. Вот Сатору так и подпирает стенку, засунув руки в карманы. Никакого радостного предвкушения на лице. Вспомнить его десять лет назад, когда Масамичи принёс вести о вырезанной деревне — так и не худший вариант. Тогда Сатору казался озлобленным зверьком, который того и гляди бросится в атаку. Горло перегрызёт, например, чтоб больше из этого горла никаких слов про Сугуру не вырвалось. А Шоко тогда только плечами пожала, да в телефон уткнулась. Масамичи находит её после собрания: Шоко дымит в одиночестве внутри одного из пустых додзё. Когда-то внутри было прикручено баскетбольное кольцо, но потом провели ремонт, и зал затих, ничем не отличавшийся от других школьных построек и потому ненужный. На окне, у локтя Шоко, стоит пепельница. Попытка пересчитать окурки заканчивается ничем: Масамичи сбивается уже на четвёртом. Полупустая пачка валяется рядом с пепельницей. Её глаза смотрят в небо стеклянным, усталым взглядом. Шоко никак не реагирует на то, что больше не одна. — Ты не послушала стратегию боя. — Мммм. — Тебе бы стоило вникнуть, учитывая, что твои обязанности… Шоко затягивается и прикрывает глаза запястьем руки с зажатой между пальцами сигаретой. Струйка дыма вылетает из-под маленькой ладошки. В самом-самом начале казалось, что их выпуск будет идеальным. Самые придирчивые старейшины не нашли бы повода для упрёков, с гордостью думал Масамичи. Сильнейший гений из клана Годжо, парень с уникальной способностью к манипуляции проклятыми духами и девочка, на высочайшем уровне владеющая обратной техникой. Изумительные таланты, природные алмазы. Превратить их в сияющие всеми гранями бриллианты должно было стать плёвым делом, минимум обучения — и баланс сил в мире шаманов изменится навсегда. Ничего не могло встать у них на пути. Кроме них самих. — Красиво вы придумали, да? Проклятие Гето Сугуру. Масамичи миллион раз думал — что же пошло не так? Что могло сломаться по дороге? Как они начали золотым набором — и пришли сюда? — Шоко, он объявил войну. — Я в курсе. Я всё знаю, что он сделал. С мальчишками всегда было проще. Они куролесили не в пример больше, да, но им можно было дать подзатыльник, наорать на них. Всегда работало безотказно — пока не перестало совсем. Да что там, до сих пор иной раз Масамичи казалось, что Гето Сугуру не хватает хорошей трёпки, и весь сказ. Схватить его за ухо, вывернуть лицом к себе и отчитать — тут-то всё вернётся на круги своя. Иногда так хотелось верить, что Сугуру по-прежнему его ученик. Шоко не творила и десятой доли их безобразий. Видать, именно поэтому теперь пустует голова. Ни единой идеи у Масамичи не рождается, как с ней такой вот совладать. Учитель, шаман, товарищ — всё мимо, ни одна ипостась не знает, как найти подход. — Я про него всё знаю, — повторяет она безучастным голосом и выпускает кольцо дыма в небо. — Поэтому я и говорю не с ним, а с вами. Вам это красиво звучит? Слова Шоко — такие же едучие и горькие, как сигаретный дым. Только вот дым растворяется бесследно, а вопросы повисают между ними. Жаль. Ответа у Масамичи нет. Мелкие стычки с Сатору случались постоянно, и благодаря активной практике он вроде как хоть немного поднаторел в том, как давать ему отпор. Шоко в школьные годы оставляла Сатору и Сугуру право огрызаться на старших, сама отмалчивалась. Теперь ставит бывшего учителя в тупик, как тем двоим и не снилось. Да где ж оступился-то? Что он сделал неправильно, как шаман и как их учитель? Иногда Масамичи заходил в свой кабинет, кабинет директора, кабинет с металлической табличкой на столе и ворохом игрушек вокруг, и думал: быть может, это он первым сделал не тот выбор. — Сугуру планирует ввергнуть в хаос и Токио, и Киото. — А вы планируете его изгнать как проклятие. Ничего не коробит, когда это выкрикиваете? Вот прям совсем ничего? Не стоило бороться за позицию директора, оттеснять других кандидатов. Стоило внимательнее вглядеться в доверенный ему идеальный набор первокурсников. Чтобы сейчас не избегать пересечения взглядами с одной из них. Чтобы не бросать всех шаманов Японии на бой с другим. — Я же не говорю вам: “Не идите”. Голос Шоко слабо трескается в конце, и она поспешно суёт в рот новую сигарету. Кликает кнопка на зажигалке. — Я просто хочу понять, неужели вам это всё нормально? Что всё… так. — О, Шоко, опять смолишь, а я-то думал, ты бросила! — Бросишь с вами. — На меня огоньку не найдётся? Сатору, как всегда, материализуется ниоткуда и не вовремя. Его длинная фигура хаотично мельтешит перед глазами: он присаживается на подоконник, чуть не падает сам, чуть не роняет пепельницу, притягивает её обратно техникой и растягивает губы в улыбке. Персональной, специально для Шоко. Масамичи мысленно проклинает себя за неумение находить нужные слова. Вечные улыбки и прибаутки Сатору, такие вроде бы неподходящие в серьёзной ситуации (они все в той ещё жопе, честно говоря), в итоге куда более верный ответ на все выпады Шоко. Куда там его потугам воззвать к рациональности. — На тебя только табак зря переводить. — То-то вы в школе всегда без меня курить бегали. — А ты до сих пор вспоминаешь. — Конечно, — со всей серьёзностью кивает Сатору. — Я никогда не забываю нанесённых мне смертельных обид. Совершенно, кстати, незаслуженных. Его — широкая — ладонь примирительно ложится на свободную руку Шоко — крохотную. Небось и бесконечность вырубил, позволил себе соприкоснуться кожей о кожу. Смотреть, как Сатору и Шоко пикируются вдвоём — странно. Воображение Масамичи, незваное и жестокое, так и рвётся дорисовать к ним третьего. Сугуру, наверное, сейчас непременно поддел бы Сатору за мелочность и притом демонстративно стрельнул сигарету у Шоко из пачки. Она вот не бросила. Бросил ли он? Меньше часа назад Масамичи всех призывал на бой с бывшим учеником, а теперь стало тоскливо, что он так мало знает о нём нынешнем. — Так значит, в память об обидах пойдёшь изгонять его как проклятие? — язвительно спрашивает Шоко под очередную затяжку. Сатору морщит нос — у него обычно такое выражение лица становится, если ненароком глотнёт чёрного кофе из чужой чашки. Он растопыривает пятерню перед лицом, трясёт длинными пальцами в стороны, разгоняя дым. И тогда только отвечает: — Не обращай внимания. Яга-сенсей просто играет в маршала из “Тихоокеанского рубежа”, — голос его становится глуше и ниже, копируя фильм, — помнишь, как там было? Сегооодня мы отменяем апокалипсис. Сама подумай, кому не хочется поиграть в Идриса Эльбу из “Тихоокеанского рубежа”? У Масамичи вырывается возмущённое, рычащее: “Сатору!”. Будто опять на уроке дисциплину восстанавливает. Сатору поворачивается в его сторону и задорно вскидывает руку салютом — будто только сейчас заметил и решил поприветствовать. — Речь была хороша, сенсей. Сугуру бы оценил. Такое признание… — На собрании даже тебе что-то не шутилось особо, — привычно вскипает Масамичи в ответ на подколы. — И 24 декабря, боюсь, всем будет не до шуток. — Так всё-таки, — упрямо повторяет Шоко, глядя на каждого из них по очереди, — вам вот правда всё это нормально? — Мы не можем ничего не делать, — от бессилия Масамичи разрубает воздух ребром ладони. — Ты же не предлагаешь просто наблюдать за тем, как он разрушает все основания магического мира? Да что же, что пошло не так и когда? Где она, та точка, в которой Масамичи совершил непоправимую ошибку и довёл троицу вверенных ему гениальных учеников до нынешнего состояния? Он никогда не был гениальным сам. Никогда не был великим шаманом. Да и учителем, вероятно, был посредственным. Будь Яга Масамичи великим преподавателем магического колледжа, он бы сейчас не топтался здесь беспомощно и не чувствовал, как скапливается пот на затылке. Смотрел ведь на них столько времени и думал, верил, надеялся. Что вот у этих-то, у этих точно не будет стандартного набора шаманских сожалений. Боялся в такое верить, но всё равно верил. Купался в отчаянной преподавательской наивности, что они изменят мир к лучшему. И друг друга тоже. Исправить Масамичи уже не смог бы ничего. Но хотя бы понять, где произошёл слом… Упрямо вздёрнутый подбородок Шоко мелко вздрагивает прямо напротив лица Сатору. Он сидит на подоконнике, она стоит — только так они и оказываются почти вровень. Рука соскальзывает с кнопки на зажигалке. С первого раза огонёк не загорается, и со второго тоже, и с третьего. Сатору протягивает ладонь, предлагая помощь. Но Шоко отдёргивает зажигалку в сторону, бормочет что-то под нос — наверняка бранное, и не разобрать, ругается ли она на непослушную кнопку или на Сатору, или на всё сразу. Всё-таки прикуривает сама. Когда Шоко заговаривает снова, её голос ровный и сухой. Таким же отрешённым тоном она сообщала шаманам о смерти их товарищей. — Ты же знаешь, я не требую, чтобы вы не шли. Просто… Просто неужели тебе это нормально? Она судорожно вздохнула. Ответа не находится даже у Сатору: он неподвижно молчит, больше и дым не пытаясь отогнать. Зажжённая сигарета упирается ему прямо в грудь. — Тебе нормально, что про него… Что про него говорят, как про проклятье? Как про главного злодея? Что вся эта толпа мечтает с ним разделаться? Миловидное лицо Шоко на миг искажается гримасой отвращения. Иэйри Шоко не смущалась голыми руками трогать чужие внутренности, Иэйри Шоко без лишних сантиментов вытирала размазанные по лазарету мозги. Сейчас Масамичи стоит и смотрит, как та же самая, всегда стоически спокойная, Иэйри Шоко нервно кусает фильтр сигареты. — Созвать всех шаманов, — цитирует она слова с собрания и хмыкает Сатору в лицо. — Встанешь плечом к плечу с Зенинами, лишь бы его одолеть? Со вшивым Наоей? — Шоко, не надо… — предостерегающе начинает Масамичи. К лицу приливает кровь. Должно быть, сейчас то ещё зрелище собой представляет — чуть не багровый от напряжения, а сделать ничего не может, только потребовать от бывшей ученицы не оскорблять представителей великих кланов. Сатору лишь прыскает в ответ: — Думаю, Наоя-кун скорее отгрызёт себе ногу, чем откликнется на любой призыв о помощи от токийского колледжа. И от его слов лицо Шоко внезапно освещается слабой улыбкой. Улыбка появляется — и пропадает почти сразу, но всё равно дорогого стоит его способность повеселить сейчас Шоко хотя бы на секунду. Три года Масамичи учил всех троих, потом несколько лет подряд работал с двумя — и никогда бы не пришло ему в голову, что впервые за сегодняшний день Шоко мало-мальски повеселеет от дурной шутки про наследника Зенинов. Когда придёт время умирать, сожаления шамана Яги Масамичи будут про этих троих. Весь клубок горьких и очень разных дум. — Я не думаю, что мы отменяем апокалипсис, — негромко произносит Сатору. — Я думаю, это всё — и есть апокалипсис. Хреновый, стоило признать, выходил из Масамичи маршал Тихоокеанского рубежа. В кино было проще. В кино был непонятный и чужой враг, а в жизни требовалось осознать врагом Гето Сугуру, отличника и хулигана, талантливого, вежливого, целеустремлённого. Поди вылепи из себя маршала-победителя, когда идёшь против бывшего ученика вместе с его же однокашниками. Не то чтобы Масамичи метил в спасители мира, но вставать лицом к лицу с сокрушительным поражением — не особенно приятно. Мечтал, как студенты Годжо, Гето и Иэйри засияют после выпуска — а в результате золотая тройка разбилась так звонко, что угрожала хрупкому балансу во всей стране. Двумя пальцами Шоко вытаскивает сигарету изо рта. Из кольца тонких губ вылетает такой же тонкий дымный круг. Где-то рядом с белыми волосами Сатору он растворяется в воздухе, как и не было ничего. — Хорошо, что тебе всё это не нормально, — с каким-то злым удовлетворением в голосе говорит Шоко. — Я боялась. — Я тоже, — смеётся Сатору и приподнимает повязку. Стоящему снаружи старого додзё Масамичи его глаз не видно, но Шоко явно любуется волшебной голубизной близко-близко, во всех деталях. — Сложно, знаешь, когда некого спросить, как правильно. Раньше я бы спросил. Масамичи ничего не понимает, но она кивает в ответ. В каждом их слове, да что там — в каждом жесте сочится взаимопонимание, закрытое даже для учителя, видевшего их глупыми подростками-первокурсниками. Вот — и тут Масамичи чуть пугается собственной мысли — маг-проклинатель особого уровня Гето Сугуру сейчас мог бы разделить с ними момент. Что-то пошло не так ещё десять лет назад, а может быть, и раньше. Масамичи не знал. Иногда приходило на ум, что каждый из них: и Сатору, и Сугуру, и Шоко, все они пришли в колледж уже со своими демонами. Было ли в силах простого учителя побороть тех демонов? Как-никак они были особенными — все трое, а он нет. И что-то пошло наперекосяк, а он мучительно не понимал, что. Редко-редко Масамичи сознавался себе в том, что куда мучительнее было не понимать другое — что же пошло не наперекосяк? Было ведь и такое, было нечто очень правильное, зародившееся когда-то в классе магического колледжа, где собрались новички Годжо, Гето и Иэйри. Было — и сохранилось. Для них. А для него осталось эфемерным и невидимым, как кольца сигаретного дыма. Шоко требовала от Сатору признания, Сатору подтрунивал над его вдохновенной речью словами Сугуру. Что-то было сделано на редкость правильно десять лет назад. То ли какой-то подзатыльник случился в нужную минуту, то ли он наорал в верной громкости. То ли они справились и без него, раз такие особенные. Нашли правильное для себя. Выросли, вдруг осознаёт Масамичи, глядя на них. Вот же они, его лучшие ученики, совсем взрослые. Сами выбирают, где их личный апокалипсис, сами решают, как с ним справиться. Какими бы они ни были: злыми, добрыми, ответственными или не очень, но они выросли. Все трое. Годжо Сатору и Иэйри Шоко, говорившие прямо перед ним, но как будто никто их не слышал. Гето Сугуру, пытавшийся перекроить мир под свой жестокий недостижимый идеал. Оказывается, не настолько внезапно понять, что взрослый — это теперь ты сам, как то, что взрослые — это теперь твои ученики. — И вам кое-что придётся запомнить, директор. Шоко отчаянно сминает в руке изжеванный окурок и заталкивает его в пепельницу. На Масамичи поднимаются усталые глаза. В школе тихую и низенькую Шоко легко можно было и вовсе не заметить между двумя долговязыми балбесами. Рядом с Сатору она по-прежнему смотрелась совсем маленькой. — Если во время сражения я увижу Сугуру раненого, я его излечу. Включите в своё стратегическое планирование. Я обязательно это сделаю, — она коротко жмурится и трёт лоб, а потом тихим монотонным голосом завершает: — Даже если мне придётся склеить Сугуру строительным скотчем, Яга-сенсей, я обязательно вылечу его, попадись он только мне на глаза.