Aus reiner Quelle

*** …когда мы улетали, дул страшный ветер. У Эльзы, дорогой моей подруги, были очень длинные ярко-рыжие волосы, которые этот невероятный шквал всё развевал и развевал в разные стороны, то назад, как будто превращая их в подобие снопа багрового пламени, то вперёд, застилая лицо, того и гляди, что она сама утонет в огне аки птица феникс. Сейчас, когда-то прекрасные ухоженные, локоны превратились в причёску «проснулась, а расчёски то и нет». Это поэтическое пламя волос, казалось, было единственным, что нас грело. На планете было холодно. Очень, очень холодно. — Зигмунд… — невольно, как бы навзрыд, обратилась она ко мне, пытаясь хоть что-то сказать сквозь респираторную маску и перекрикивая ветер. Я был не в силах повернуть свою очкастую голову со скрытой респиратором бородой от вида развернувшейся катастрофы. Я застыл как вкопанный, смотря без чёткого фокуса куда-то вдаль, взглядом на две тысячи световых лет, которые мы проделали сюда, чтобы узнать, что все наши усилия оказались тщетны. Моё незастёгнутое чёрное пальто то открывал, то распахивал ветер, его подол принимал разные положения, но никогда не опадал вниз. Было холодно. Очень, очень холодно. Мы, двое терраформистов, были тут последними, теми самыми, кто пытался всё спасти, но не смогли. У меня не получалось скрыть уносимых ветром слёз, глядя на остатки брошенного города. Где-то ветер переворачивал забытые матрасы кроватей, где-то прямо посреди улицы стояли раскрытые шкафы, где-то между домами вместо машин и людей спешили свободно летящие предметы одежды и перекатывающиеся шины. Я заметил лежащую на одной из лавочек мягкую игрушку, которая не спешила никуда улетать. Триста миллионов. Триста миллионов человек, которые когда-то тут жили и теперь больше не вернутся, потому что мы их подвели. Эльза не могла меня больше ждать. Она буркнула что-то неразличимое сквозь ветер и фильтры, злобно топнула ногой и засеменила в теперь уже никому, кроме нас, не нужный челнок до корабля. Больше она не вернулась на поверхность. С болью в сердце осознавая, что же я натворил своей безалаберностью, я дрожащей рукой достал из кармана маленький полукадрик. К трёхтысячным годам люди всё ещё любили фотоплёнку по одной простой причине: это крайне надёжный способ долговременного хранения архивной информации. Ни один магнитный диск и тем более ни одна флеш-память, ничто не могло похвастаться теми столетиями сохранности, которую давала простая серебряная плёнка на хорошей синтетической подложке. Медленно, как будто боясь сломать камеру, которой тысячи раз пользовался, я сфокусировался на бесконечность и, не в силах поднести видоискатель к глазу, щёлкнул заранее взведённым затвором от груди. Вместо когда-то прекрасного мира теперь останутся только такие фотоплёнки… *** …разные планеты и космические станции жили устройством, которое мы называли «коммуна». Какое-либо понятие о государстве было настолько чуждо и непонятно современному человеку, что вызывало диссонанс при попытке объяснения его из уст учителя истории, например. Дети скучали на истории древнего мира, примерно до 2500 года, не понимая, о чём вообще идёт речь. Им было очень сложно объяснить такие термины, как «Россия» или «Латвия». Им было непонятно, зачем это знать даже в общеобразовательных целях. Дети обычно спрашивают учителя: «Страны? Что это такое? Это как опорные сети?», имея в виду современные способы более или менее формального объединения коммун по принципу разных способов передачи информации между ними, но учитель со вздохом отвечал: «Нет, ребята. Можете ли вы представить, чтобы сети воевали друг между другом?», на что дети хлопали в ответ глазами и молвили: «А что значит: "воевали"? Что это такое — "воевать"?». И, конечно, если какой-то коммуне требовалась помощь, будь то простая просьба позаимствовать лишний ящик зерна для посадки культур или серьёзная, требующая напряжения целого сектора, чтобы адресовать, просьба (как грандиозное строительство масштабов звёздной системы или ужасная катастрофа, когда нужно спасать миллиарды людей), коммуна посылала в опорную сеть сигнал. Откликались всегда. Чаще всего почти сразу. Терраформингом занимались редко. Причина на то была проста: зачем создавать планеты с нуля, если можно просто найти подходящую для заселения простым перебором из миллионов вариантов? Это был принцип опять же незнакомого для нашего века пулемёта: стреляй побольше пуль, когда-нибудь попадёшь. Но всё же иногда требовалось «подрихтовать» действительность. Для этого существуют такие люди как я и Эльза, и мы в этом деле практически незаменимы. На планете почти идеальная атмосфера, но в ней избыток метана? Не вопрос, откачаем и сожжём. Что-то пошло не так с уже существующим проектом? Мы поможем. Когда на Ферне остановилось магнитное динамо, ядро стало холодеть, а атмосфера — улетучиваться, сразу же несколько станций и планет вызвались на выручку. Но наша старая добрая станция была выбрана из разных вариантов по причине большого опыта специалистов. Я терраформирую планеты двадцать лет. Это не совсем обычно для этих годов. Люди любят менять свою деятельность; они получают несколько корочек в институте, и сегодня парень возит людей, а завтра строит дома, а ещё послезавтра занят конторскими бумагами, чтобы сменять умственную и физическую деятельность. У меня была одна корочка. Я терраформист, и 4 дня в неделю даже больше положенных мне 5 часов в день я вкладываю в это дело свою «душу». Так обычно делают только космические пилоты. Это происходит из-за безумной сложности профессии: учиться на пилота очень тяжело, набираться опыта ещё сложнее. Пока ты станешь в космосе, как рыба в воде, пройдёт лет десять напряжённого труда. Попробуй тут сменить деятельность! И всё же, пусть я и не пилот — нас привёз сюда ждущий сейчас на орбите фрахтовик, — зато отдаю всего себя профессии Но я провалился. Ядро планеты, её пламенное когда-то сердце, не застучало вновь. Сколько бы мы ни били его ядерным «дефибриллятором», какие бы ещё безумные планы ни выдумывали, чтобы спасти положение, ничего у нас не вышло. Мир становился всё холоднее. Дышать становилось всё труднее. Когда стало невозможно находиться на поверхности без респиратора с кислородом, началась эвакуация. Она проходила не самым организованным образом. Я помню плач людей, не понимающих, почему надо покидать свои дома, помню, как плакали даже кошки, когда их в последний раз уводили с родной лужайки, где они резвились с хозяевами, помню, как Эльза грубо обозвала теперь уже не жителей умирающего мира — грязными предателями. Она не могла поверить, что у нас не получилось. До последнего придумывала новые планы и марала ими бумагу, чтобы придумать, как склеить разбитое. Но беда в том, что осколки не складывались… *** …фрахтовик (кажется, её звали Кали) сетовала, что очень редко берёт заказы на перевозку людей, пока поила нас горячим кофе. Кофе был совершенно не сладким (я обычно такой не пью), но невероятно вкусным. И даже в маленьком кораблике, где мы были гостями, Эльзы нигде не было видно. В последний раз глядя на закатный терминатор уходящего в никуда, мёртвого, холодного мира, я вспомнил строки с древней Колыбели первой планеты человечества: Und aus reiner Quelle In wunderschöne Ferne Den Weg beginne ich