Здесь всё, о чём ты мог мечтать.
Для Годжо Сатору выходные были редкостью, что исчислялись в большинстве своём часами перерывов между миссиями. Но выбить у старейшин отпуск длиной в неделю оказалось легче, чем депортировать Юту с другого конца планеты под собственное крыло. Встреча в аэропорту тёплая и липкая от нечаянных слёз; даже проводы в Африку были порядком сдержанней. Многострадальный второкурсник после десятичасового перелёта прямым рейсом отправился в учительские объятия, как в плетёную сумку из чужих длинных рук. Нос от недосыпа обмакивая в шипучем эспрессо из автомата с кофе, Юта коротал часы до следующего самолёта в кафетериях, в тесных для двоих кабинках общественного туалета, в залах ожидания, для габаритов Сатору явно не рассчитанных, в полусне перебиваясь подсчётом овец и часов до прибытия. Через семь часов в диалоговом окне чата с Инумаки высветилось сообщение о том, что добрался Юта вполне удачно, самолёт сел так же мягко, как приземляются листья на тротуар. С мелочами путается первый день законного отпуска; ключи от номера в отеле скрипят в потной ладони, кондиционеры шумят, а в сумках копается Сатору в поисках паспорта. Вопреки праздности Годжо апартаменты скромные даже для одного, или же Юта привык к широкой душе Мигеля, в квадратных метрах измеряемой. Сатору хмыкает и морщится, разбрасывает вещи по комнате, как праздничное конфетти. Столбик термометра упирается в отметку 35°C; кондиционер спасает, как официант на полставки в часпик, — не спасает вообще. Перед глазами Юты мутится, плывёт и всё ещё морщится Сатору, шлёпает его по бедру и закидывает полотенце себе на плечо. Мир затмевается панамкой, опущенной на лицо. Белые рубашки мокнут; вдалеке пунктирной строчкой залегает море — Сатору тянет к пирсу, который хлещут лазурные волны. Юта всего на полшага позади; топчется в тени раскидистых плеч, пока Сатору не подталкивает ближе к берегу, посеребрённому утренним солнцем. Каменистый пляж щупает ступни; в воде расплываются охристые пороги, вымпелами выступает скалистый берег в километрах двух от пляжа, закреплённого за отелем. Юту, как парусную лодку, штормит от тёплого ветра, развивается льняная рубашка, а цветную панамку приходится придерживать. В штанах, закатанных до колен, не страшно подойти к водяной кромке ближе. Море лижется, как бесформенный питбуль слюнявым языком, о щиколотки; резиновые шлёпанцы на волнах подкидывает вместе с Ютой. Солёный воздух забивается в нос, путается в волосах и стежок за стежком распарывает рубашку. Сатору толкает настойчивее; за тёмными стёклами очков плещется шалость и желание; пока вместе с юго-восточным порывом не валит второкурсника навстречу очередному приливу. И на месте Юты на поверхность всплывает панамка. Из морских глубин вместо Кракена выныривает белолицее тело в одежде в облипку, и не то чтобы Сатору жалел о своей дальнейшей участи. Море подхватывает их тела, как невесомые древесные щепки, щиплет в отместку за ребячество, но исправно обнимает со всех сторон. Пеной ерошит волосы; Сатору в воде по пояс, и это уже победа для того, кто промок насквозь, и не то чтобы Юта планировал останавливаться на достигнутом. Чёрные волосы водорослями ламинарии прилипли к лицу, а кожа чешется, стоит растереть её махровым полотенцем. В ушах шумит прибоем голос Сатору, то раздаваясь ближе к шее, то спускаясь к лопаткам. На языке застыла призрачная солёность. К обеду полотенце пришлось выжимать. На предплечьях выступили амарантовые пятна кожной сыпи; Юта яростно расчёсывает одну руку, пока другую стискивает Сатору в объятиях обратной проклятой техники. В томной тени пляжного зонтика вспоминаются неудобные места в самолёте, два ночных перелёта, а липкое плечо Сатору не кажется таким уж жёстким, чтобы конкурировать с подушкой. Когда контрастный душ в номере дополняется кондиционером и свежим постельным бельём, то сон смыкает веки; вечер наступает сам собой. В изысканном мерцании ресторана блекнут пляжные рубашки и штаны, закатанные до колен, Сатору это волнует настолько, насколько может волноваться море о красоте токийских башен. Негласным решением еда по тарелкам распределилась так, что на стороне Сатору кроме сладостей была только его фирменная улыбка; за остальное пришлось озаботиться Юте. Ночи не могут остаться незамеченными, необласканными. Губы льнут к лопаткам, как сплетаются пальцы в верёвочки симэнава. Юта жмётся к нависшей над ним груди и ему кажется, слышится, как гулко бьётся сердце Сатору, вот оно, прямо под боком, — протяни руку и впутай пальцы в аорту. Царапает широкую спину с завитками мышц, коленями обнимая бока; всё тонет в скулящих просьбах ускориться, размякает в крепких руках на тазовых косточках. Зубы цепляются за ключицы; Юта «подпевает» навстречу каждому толчку. Сатору так правильно в нём двигается, так метко хвалит за звонкий голос, так аккуратно гладит подтянутый живот, отчего кажется, что всё вот-вот рухнет. Мир истончается, и рвётся та ниточка сознания, что была за береговой линией наслаждения; удовольствие растягивается на устах и стекает по животу. Сатору целует, заполняя собой каждый уголок тела и даже выходя за вне, как дети играются с раскрасками. Юта где-то на подступах к орбите Земли греет ноги, что выглядывают из-под тени пляжного зонтика, а мысли растворяются в морской пене. Под кожей играют дельфины. По утрам фрукты со шведского стола, тайком пронесённые в крохотный номер, холодят зубы. Утром свет не режет глаза, потому что Сатору запахнул шторы, стоило ему проснуться. Утром губы тянутся, оголяя уздечку, в кусачем поцелуе. Днём прогулки вдоль велотрассы возбуждают чувство голода; к непокрытым рукам и ногам прилипает загар. Днём море отпечатывается в глазах Сатору; за поворотом направо: город — это хитросплетение коралловых рифов. Ночью густеют сумерки, теплеет дыхание за ухом; Юте хочется верить, что Сатору ежеминутно ворочается из-за жары, а сон его тих и спокоен. Утром — солнце не завтрак, днём — морская соль в махровом полотенце, ночью — сотни стонов, вплетённых в подушки.Я — всё, о чём ты мог мечтать.