devils’ exultation

кажется, это было ещё вечером. когда в воздухе догорали громкие прощальные уличные крики, а соседские чёрные коты бежали сквозь пожелтевшую траву домой. дым сигарет растворялся в вечерней дымке и свете фонарей.  тогда сквозь тонкие прозрачные занавески пробивались закатные лучи яркого солнца. лёгкие наполнялись прохладным ветром, сердце — внутренним спокойствием, а на языке оставался вкус горячего горького кофе. пока небо красочно заливалось кроваво-оранжевыми красками, он сидел на деревянной кухонной столешнице, медленно болтая длинными ногами, отбивая незнакомый ранее ренджуну бит. надо бы зажечь свечи, пылящиеся в коробке на платяном шкафу, время уже близилось к сумраку, а спать вовсе никак не хотелось.   вот, донхёк со своими причудами, то ли малоизвестную симфонию сейчас пытается сыграть по дереву, то от скуки импровизирует. ли тянет рукава тёплого свитера до фаланг пальцев. словно пытается что-то скрыть от чужих глаз, либо очень волнуется.   поэтому ренджун сверлит его диким взглядом, чуть печально вздыхая.  — ты сказал, что бросил.  говорит тихо, медленно, теряя воздух. после долгого молчания голос охрип, рен сморщился от него: каждый раз с хёком он ломается. так легко и непринужденно, будто летит с края пропасти, но уже куда-то в новый мир его счастья и белых облаков. донхёк лишь тихонько лениво тянет сладкую улыбку, кусая губу. хозяин квартиры слишком любопытен с незваными гостями.  — я это и сделал, — шепчет мягко, оглядываясь вокруг от смущения, — а ты же сказал, что перестанешь сверлить меня взглядом. скажешь что-нибудь в оправдание?  на это ренджун всё же промолчал, но подошёл поближе к хёку, заглядывая ему в карие глаза, чтобы утонуть и забыться.  кухня была достаточно необустроенной и небольшой, ведь хуан чаще заказывал доставку, а ли любил сидеть на столешнице, глядя в пустой белый потолок, мысленно считая бабочек.   если кто-нибудь из них умел бы играть на гитаре, тогда хёк пел бы о своём бескрайнем наслаждении.  рену казалось, что в волосах парня застряли блики светлого рассветного солнца, а в глазах — танцующие черти и ренджуновское отражение. прямо сейчас ему улыбался сахарный демон, сводящий разум с ума.  в сумрачной кухне они слышали звенящую тишину, прерывающимся лишь тяжёлыми вздохами донхёка от усталости и неизвестного страха.  — хочешь снова их утопить?  ренджун наклоняет голову, вспоминая, как со злости залил в раковине ледяной проточной водой сигареты хёка на его последнюю зарплату.  — у меня их нет.  хотя и мало верится, но от донхёка больше не несёт удушающим запахом смерти, только тяжёлыми толстовками с мишками и огромной нежностью, а ренджун больше не задыхается от едкого дыма. глаза устают от длительного фокуса зрения, от чего всё сильно расплывается и двоится. где-то в разуме весёлые черти собираются в один круг и разжигают яркий горячий костёр, на котором будут жарить нервные клетки рена, чтобы аппетитно съесть их на поздний ужин.  донхёк лезет с мягкими объятиями, укутывая своим ласковым тёплом, которое течёт в его крови. слишком убийственное тепло. тело же слабеет в чужих цепких руках. ренджун глубоко вздыхает, утопая в собственных чувствах.  обычно хёк приносит китайские кассеты, чтобы хён не скучал, а хуан готовит чёрный чай, напевая свой мотив — из английских слов младший разбирает только «hey, cookie», но вообще не отчаивается, а лезет в телефон заказывать английский словарь.  но только не сегодня.  чаще всего хёк пьёт без сахара, ведь он сам как одна большая сладость, которую ренджун всё хочет укусить за щёку, в другом случае — затискать и не выпускать из рук.   но всё же снова не сегодня.  этим вечером донхёк крепко цепляется за ренджуна. они не вылезают из объятий, пока рен не тянется за мимолётным поцелуем, а внутри медленно умирает мучительный страх. на языке остаётся кислый вкус смешанный с горечью, но и жизненным удовольствием. на мгновение утихает гул раздражающих машин за окном. после донхёк громко смеётся от неловкости, вдыхая забытый воздух.  всю ночь проведут тихо рассказывая друг другу о новых историях, создавая свою.  хёк, как и всегда, будет заходить с кассетами, но уже не только за согревающим чаем. пусть ренджун и не скажет ничего, лишь крепко обнимет, потому что немного боится. но донхёк понимает и не торопит.  черти в чужой голове отправляются в долгое празднование, пока в желудке медленно перебираются жуки, мечтающие стать красивыми бабочками.   сигареты же в раковине они больше не топили, потому что больше действительно их не покупали, кухня так и осталась в их памяти сумрачной, но самой уютной.  донхёковская любовь теперь направлена полностью на ренджуна, пока навигация того всё так же не сбивается с маршрута — подарить взамен всё своё тепло.