Радость

Dear Lord, when I get to Heaven Please let me bring my man When he comes, tell me that you'll let him in Father, tell me if you can... *** Дверь открывается и закрывается по несколько раз. И каждый из них — как лезвие по и без того шаткой, хрупкой нервной системе. Словно ещё один хлопок, и все полетит очень далеко, к чертям, в тартарары, всё разом. Абсолютно. Наверное, если бы он курил, то сейчас закурил бы точно. Ведь не может же всё настолько идти отвратительно, из рук вон плохо? Может. Кому, как не ему, это знать? И дверь в очередной раз открывается. Очередной кто-то, которому понадобилось очередное что-то. Да Никита этого кого-то, блять, впервые в жизни видит. А может, второй. Да, вероятно, второй, лицо смутно знакомое, соответственно, уже где-то встречавшееся ранее. Где и при каких обстоятельствах — другой вопрос. Совершенно ни коем разом не волнующий. — Никита Романович, можно? Нет, нельзя. Никому нельзя, никуда нельзя, никогда нельзя. Просто оставить его одного. Не Никиту Романовича, — просто Никиту, Ника, обычного, простого, наедине с собой. Пять минут. Ему нужно пять минут, и всё. Нет. Он врёт. Ему нужно больше. Ему нужно пятьдесят. Или, возможно, пять часов? Боже, он уже сам не знает. Никита Романович устало трёт виски, хмурится, молчит. По его молчанию ясно, что этому кому-то стоит уходить. Но этот кто-то не уходит, ждёт ответа. Никита умирает внутри. Он хочет орать, метать, швырять предметы. Он сжимает в руке карандаш. Карандашу это не нравится. Карандаш всем своим деревянным существом сопротивляется, но не может. Он же всего лишь карандаш, что он вообще может-то? А этот большой и грозный владелец такого бизнеса, Никита Романович, зачем-то так его не полюбил. А может, карандаш хотел, чтобы его полюбили. Может, Никита тоже хотел. И карандаш уже стремится издать свой последний писк, в последний раз выполнить перед смертью свой долг — полоснуть что-то на бумаге, как грозный Никита Романович меняет гнев на милость. Откладывает карандаш. Карандаш спокоен, карандаш не пострадал. Повезет ли в той же мере вошедшему и все ещё стоящему здесь человеку? — Карина, — начинает Никита Романович. Никита хочет, чтобы его любили и понимали. Никита Романович хочет, чтобы его беспрекословно слушались. Почему-то Никита теряется, сдувается, как воздушный шарик, становится маленьким и ничтожным человеком среди больших великанов. Никита Романович стойко продолжает. — Что ты хотела? — Я принесла Вам документы из отдела продаж за последний месяц. Вы вчера просили принести. Карина Дмитриевна стойкая. Карина Дмитриевна статная. Перед Никитой Романовичем Карина Дмитриевна, директор отдела продаж, становится просто Кариной. Карина тоже сдувается, как воздушный шарик. Она держит подбородок чуть вздёрнутым. Но она смотрит загнанно, смотрит в неизвестности, не знает, что делать, как поступить. Она смотрит как будто в страхе, что ей сделают выговор, но идёт напролом. Точнее, сейчас она словно стоит напролом. Вся из себя гордая. С волосами-пружинками. С косметикой на лице. С явно открытой зоной декольте и юбкой на пару сантиметров короче стандартной. Но все ещё по строгому дресс-коду. Как и соответствует директору. Карина Дмитриевна молодец, она хороший сотрудник, она работает, она полезная. За это Никита Романович ее хвалит. Карина зачем-то выделывается. Ни Никита Романович, ни Никита Карину не замечают. Но Карина Дмитриевна удобна обоим. — Хорошо, положи мне на стол. Дальше ты свободна. Никита Романович командует. Он говорит спокойно, с небольшим нажимом, но этого всегда достаточно. Никита Романович требователен, он не скуп на замечания, если что-то не так, но он не повышает голоса всегда, как грозный дядька начальник, из-за какой-то просечки. Если эта просечка небольшая. А если большая — то сдерживаться не станет. Но это Никита Романович. Никиты в те моменты просто нет. И Карина Дмитриевна выполняет все указания. Кладет документы на чужой стол и удаляется. Просто Карина удаляется вместе с ней. Никита Романович смотрит на часы — почти половина первого. Больше никто не стучится. Минута, вторая, третья — тишина. Никита Романович расслабляется. Появляется Никита. Никита устало ложится на стол. Двадцать минут. Пожалуйста, пусть никто не случится. Пожалуйста, двадцать минут. Двадцать минут, и у него встреча. Все документы подготовлены. Только отдых. Покой. Пожалуйста. Двадцать минут, чтобы без всего. Даже карандаш жалеет Никиту. Никиту Романовича карандаш всё ещё побаивается, но первого, вроде как, на горизонте пока нет. И на пару минут Никита правда забывает про всё. В голове только появляется образ того, к кому действительно хочется. А хочется к тому, кто одинаково знает и Никиту Романовича, и Никиту. Хочется к тому, кто ведёт себя и с тем, и с другим одинаково. Хочется к тому, кто обоих одинаково любит. И этого кого-то также любят в ответ. Остаётся пятнадцать минут до встречи. В мозгах что-то сверкает. Просыпается Никита Романович. Карандаш пугается. Никита Романович начинает шариться в сумке, по ящикам стола, на самом столе, и опять по кругу. И ничего. Никита Романович выдавливает: «да ёб вашу мать», и Никита опять с концами умирает, как и не появлялся. Карандаш, кажется, сжимается. Но как он может сжиматься? Он же дерево. А может, и может. Кто его знает. Никита Романович тоже хочет сжаться. Потому что Никита Романович — это всё ещё Никита. Но в форме Никиты Романовича Никита не позволяет себе сжиматься. Он смотрит на телефон. Ровно половина первого. Он колеблется. Он понимает — уже не успеет. Смотаться в другую часть города не успеет, как бы ни хотел. Через пятнадцать минут одна встреча. Через сорок минут после той — другая. До этого «кого-то», у кого Никита оставил документы для второй встречи, ехать по хорошей дороге-то минут тридцать. Никите Романовичу ничего не остаётся. Словно были ещё варианты? А Никита колеблется. Но тяжело вздыхает. Никита Романович опять негласно побеждает и выходит на первое место. Никита надеется, что, если позвонит, не разбудит. Что Кто-то уже встал. Что время то, в какое он может встать. Потому что основная жизнь у этого Кого-то начинается где-то после двух-трёх дня. И продолжается она до тех же часов, только уже ночи. Этот Кто-то слишком любит репетиции, съемки, интервью и выступления. За два с половиной года этот Кто-то стал до безумия родным. Никита набирает номер. Никита слушает гудки. Один, второй, третий. Трубку, наконец, берут. — Да? — слышится все ещё сонное, но, кажется, не настолько, чтобы этот Кто-то только что проснулся. — Разбудил, Дань? — Никита интересуется с ходу. Никита становится мягче, аккуратнее, нежнее. Никита наслаждается чужим голосом. Никита всегда наслаждается всем ним. Карандаш успокаивается: Никиты Романовича больше нет. Надолго ли? — Да не, я встал минут десять назад.. А ты чё звонишь-то? — Данил зевает на последней фразе. В трубке шуршат одеяла и подушки. Значит, ещё даже с кровати не поднялся. Никита улыбается. И завидно ведь, не скроешь. Но смог бы Эллинский так долго валяться? Точно нет. Вот только в квартире Данила одни его правила, и везде его чары там витают. Так что, хочешь не хочешь, — проваляешься больше положенного. — Я документы у тебя забыл, походу. — А, бля.. Какие? Где они? — уже более резво. Данил начинает винить себя, это слышно по изменившемуся тону. Собственно, это он забрал лишние полчаса на сборы у Никиты с утра, уговорив полежать ещё. Сказано же уже: его квартира — его чары, подвластные только ему. Никита не мог не поддаться. Кто он такой? Никита не винит Данила. Никита Романович винит себя, что не собрал все нужные вещи заранее. — Я не знаю, вообще без понятия. Но где-то по периметру явно, — Никита пожимает плечами. Никита берет в руки карандаш. Карандаш мягко повинуется. Но повинуется не потому, что это Никита Романович вернулся, а потому, что это всё ещё Никита, который осторожно начинает чиркать какой-то набросок чего-то на лежащем перед ним белом листке бумаги. — А, я вижу. Да, тут лежат. Бляяя... нужны тебе сегодня, да? — Данил готов дать себе подзатыльник. Никита явно против. Данил сам это чувствует, поэтому Никита не проговаривает вслух. — Как поэту муза. — хмыкнув, соглашается Никита и смотрит на часы. Десять минут осталось. Никита Романович начинает собираться, ставит звонок на громкую связь. — Короче, Радость. Ты сможешь подъехать к двум в мой офис? Ну или просто до двух когда-нибудь, когда удобно? Завести мне их. У меня в 14:20 встреча, я заберу у тебя листки эти несчастные. Никита Романович шарит на столе в поисках ключ-карты от кабинета. Бесится, что вечно кладёт её в места, где не может после нормально отыскать. Наконец, находит её на собственном ежедневнике, закатывает глаза. Пора идти уже, но вопрос не решён. — Да, конечно, я подъеду. К двум, — Данил соглашается быстро, Данила уговаривать не нужно. Груз вины по неизвестным причинам все ещё лежит на его плечах. Кажется, он хочет от него избавиться. — Всё равно у меня нечто типа отпуска. Никита растягивает губы в улыбке. Ему бы тоже отпуск, но некогда. Никита Романович занимается расширением своего предприятия, заключает договоры о новых продажах и поставках, Никита Романович посещает встречи, заключает сделки. Никита Романович сам себе начальник. Проблема в том, что, кажется, чересчур строгий. Никита и Данил, ровно до вчерашнего дня, не виделись на протяжении нескольких месяцев. У Данила были запланированные весенние гастроли, туры, так что в Питере он банально не появлялся. А Данил для Никиты сродни антистрессу. Или антидепрессанту? Вероятно, оба варианта одинаково правдивы. Конечно, ежедневные переписки никто не отменял, однако этого мало, так ничтожно мало. Особенно для тактильного Данила. Особенно для чересчур нервного, местами, Никиты. Конечно, как только Данил приезжает, Никита срывается. К нему срывается. Где бы он ни был днём, вечером Эллинский обязательно будет в такой родной, уютной квартире на Невском. В квартире, где существуют чары, подвластные только Ему. — Завидую черной завистью, — Никита смеётся. Никите спокойнее в разы. Он настроился на встречу за эти короткие три минуты их короткого диалога. Только и всего. Право, это то, что ему требовалось. — Тогда напиши мне, когда подъедешь. Я отправлю помощницу свою, чтобы встретила. Так что не заблудишься. — А, окей, хорошо. — сквозь экранные оковы Никита чувствует, как Данил согласно кивает. — Отлично. Всё, Радость, я пошел. Люблю. — И я тебя. Никита улыбается и отключает звонок. Никита Романович звонит нужному человеку и договаривается, чтобы Данила точно встретили и провели в помещение, где он сможет дождаться Никиту. Никита Романович договаривается. Затем в личных сообщениях переписки с помощницей — Олесей, исполнительной, в целом, девушке лет тридцати, — заранее набирает сообщение, в котором говорится, что Данил на месте. Останется лишь нажать на кнопку отправки, когда это будет нужно. *** Данил чувствует себя раскованно. Ему, кажется, даже дышать спокойнее. Поначалу, когда Данил с Никитой решили раскрыть свои отношения общественности, было страшно. Однако оба к этому шагу были готовы. Тема сие обговаривалось не раз, отчего под ногами почва становилась твёрже. И это дало привилегии. Вот как сейчас, например, когда Рубецких спокойно может завести что-то на работу к старшему, и вопросов с шокированными взглядами со стороны не возникнет. Нет, точнее, они возникнут, подобное — само собой разумеющееся, однако в обморок от шока никто явно не упадет, образно выражаясь. «Я подъехал» — кидает Рубецких сообщение Никите, на что сразу же получает ответ, и движется по направлению к зданию. Всего несколько этажей, однако офисная часть разветвляется на ещё несколько зданий, стоящих рядом друг с другом. Данил не раз проезжал мимо, однако ни разу не бывал внутри. Что же, всё случается впервые. Апрельская погода в Питере не спешит радовать: моросит дождь, своими маленькими капельками попадая словно в самые нервные узлы и окончания. Завывает ветер, чуть ли не унося бедных, спешащих скрыться куда-нибудь от назойливых погодных явлений людей. Пускай и наступила весна, пускай и проглядывали уже не раз погожие, ясные дни, всё не хочет мерзлота и холод отпускать этот город, как, вероятно, и многие другие. Не хочет отдавать власть свою какому-то там теплу. А зря, ведь бо́льшая часть населения голосует именно за это. Данил подходит к главному входу здания и видит на крыльце невысокую девушку, кутающуюся в своё пальто, надетое явно не по погоде. Никита сказал, что его встретят. Это и есть его «провожающая»? — Олеся? — предполагает Рубецких, подходя ближе. Понимает рядом стоящую, ибо сам за эти пару минут, которые он добирался от стоянки до входа, замерз до хруста костей. Ещё и нёс в одной руке документы Никиты в файле, отчего рука, кажется, отмёрзла настолько, что сейчас отвалится. Перчаток Данил никогда не носил. — Да, я. Вы Даниил, верно? — девушка дежурно улыбается, достает из кармана пропуск и открывает дверь, в целом, уверенная, что именно Даниил это и есть. Пускай Даня особо не любит своё полное имя, он благодарен Олесе, что она способна впустить его в тепло здания. — Да. Можно просто Данил. Олеся кивает. Дальше они идут молча. Минуют пост охраны благодаря всё тому же пропуску и двигаются вглубь помещений по коридору. Данил понятия не имеет, куда его ведут, и по мере движения с живым интересом осматривает интерьер внутри. Где-то закрытые кабинеты, где-то большое пространство коридора, образующее собой открытые уголки отдыха или ожидания. Они движутся к лифту и поднимаются на последний — четвертый, если Данил правильно понял, — этаж. Здесь всё уже совершенно иначе. Одно большое пространство, где вовсю кипит рабочий процесс пошива одежды. Везде лежат разнообразные ткани, оттенки и названия большинства, Даня уверен, и в жизни не слышал; где-то висят уже готовые изделия. Компьютеры и прочая аппаратура гудят, люди ходят туда-сюда в известном лишь им направлении. Это завораживает. Данил невольно улыбается. Улыбается пониманию, что все это сейчас существует благодаря Никите и его общим усилиям с ещё одним человеком. В какой-то мере даже завораживает. Они проходят до конца всего этого огромного помещения то под заинтересованными взглядами кого-то, то даже незамеченные кем-то. Сворачивают направо. Вновь появляется пространство то ли для отдыха, то ли для ожидания; закругленный стол с некоторым количеством небольших шкафчиков, заставленных какими-то папками — вероятно, место обитания секретаря, которое пока что пустует, — и одна-единственная дверь. То, видимо, и является кабинетом Никиты. За два с половиной года их отношений Данил ни разу здесь не был, а теперь выдалась возможность. Пусть и незначительный, но важный пунктик в голове Рубецких, напротив которого он довольно ставит зелёную галочку. — Никита Романович сказал здесь подождать. Олеся опять мягко улыбается. Милая девушка. Симпатичная. С большими серыми глазами и пышными волосами цвета ржи. Такая маленькая, аккуратная, с мягкими чертами лица и чуть вздёрнутым носом. И ведь действительно невысокая, едва выше плеча Данила, с его-то 178 сантиметрами роста. Одним словом — милая. Данил тоже улыбается и садится на большой диван, расстёгивая куртку. — Да, хорошо. А стрелки часов тем временем подходят к двум. Сейчас без пяти. А Олеся всё остаётся. Смотрит на Данила, поджав свои губы, отчего те превратились совсем в блеклую полоску на ее лице. Но ей такое даже идёт, почему-то. И в воздухе витает недосказанность. Данил ждёт вопроса, понимает, что он должен быть, что она должна его задать. Данил, кажется, даже подозревает, какой. Олеся ломается некоторое время, ей неудобно, но интерес рвется на поверхность. — А могу я вопрос один задать? Она не напирает. Она чуть тише, уже более робко начинает. Данилу нравится эта искренность, исходящая от человека. Данил усмехается, ведь знал, что в конечном итоге она сдастся своему интересу. — Конечно. — А... — мнётся. Ей как будто и страшно, и неудобно, и стыдно одновременно. До удивительного стеснительная девушка для своих тридцати. Может, ей немного поменьше. Но основного дела это не меняет. — Вы с Никитой Романовичем правда вместе? «Никита Романович» непривычно скользит по слуху. Ложится искажённо. Данил, если и называл Никиту так, то редко, да и того в шутку, чтобы поиздеваться. А здесь к нему так всерьез обращаются, с уважением, начальник ведь. Руководитель. Данил улыбается мягче. Для него что Никита Романович, что Никита — всё одно. Нет между ними различий. Что один, что другой безбожно Дане нравится, и черты каждого он любит. И как их можно различать, если всё это — один человек? Удивительный человек, которому Данил благодарен за многое-многое-многое. — Думаете, было бы неправда, был бы я здесь? Данил слегка поднимает руку с документами, указывая тем самым на них. Вместе. Они вместе уже два с половиной года. Сначала Данил сам не верил, что он действительно может состоять в романтических отношениях с этим человеком. Он ждал подвоха, подножки судьбы, которая вот-вот выставит свою корявую ногу и полетит всё к чертям. Но нет. Не случилось. Не суждено. А суждено обратное: их взаимная любовь друг друга, что крепнет с каждым днём. Олеся улыбается мягко в ответ. Кивает. Ответом она удовлетворена. И девушка уже хочет удаляться, как по небольшому коридору, сквозь все остальные, раздаются приближающиеся шаги. — Привет, Радость. Раздается бархатный баритон, когда Никита появляется в поле зрения. В руках у него два стаканчика с кофе, один из которых он протягивает Данилу. На нем серое драповое пальто и шарф оттенка чуть темнее. У Никиты красные от уличного холода пальцы, что держали два стаканчика пускай и с горячим, но не настолько греющим содержимым. И это с учётом, что встреча у него проходила в этом же здании, где они сейчас находятся. Никита специально сходил в кофейню и купил по стаканчику каждому. Он никогда не ходит в эту кофейню один, ведь внизу стоит кофе-автомат. Просто Никита знает и помнит, как как-то раз Данил упомянул, что кофе в том месте делают действительно вкусный, и Дане он очень нравится. — Господи, как я тебя обожаю. И правда, единственное о чем действительно можно мечтать — так это хотя бы пару глотков горячего капучино в эту отвратительно холодную погоду. Рубецких поднимается со своего места и в два шага оказывается рядом с Никитой. Забирает свой стаканчик и награждает старшего теплым поцелуем в его холодную щеку. Место касания губ сразу нагревается, да и Никита сам, кажется, начинает согреваться быстрее. Но это не только из-за всё ещё греющих батарей в здании, нет. Это ещё и что-то, что идёт изнутри. Вырывается из сердца, из самой души. Что-то, что заставляет сердце качать кровь быстрее. Никита мягко улыбается. — Спасибо, Олесь, что проводила его. Можешь теперь быть свободна, — Никита Романович вновь командует. Всё так же спокойно и без напора, но при этом более мягким тоном. Потому что что в присутствии Данила Никита Романович не может выходить на передний план. В присутствии Данила Никита Романович по всем фронтам проигрывает Никите. Олеся, конечно, удаляется, не спуская с лица улыбки, как бы ни пыталась ее скрыть. Действительная милая девушка. Никита достает ключ-карту от кабинета. Данил делает глоток и всё внутри сразу согревается ещё быстрее. — Но ты лишил меня романтики сходить вместе с тобой. — Данил не может не поддеть чем-то, не может не бросить наигранно разочарованной фразы. — Во-первых, мы бы не успели, — начинает Никита. И правда ведь, не успели бы. Он пропускает Данила в кабинет первым. — Во-вторых, кому ты заливаешь здесь, никуда бы ты не пошел в такой холод. Данил не видит, но спиной чувствует, как Никита по-доброму закатывает глаза. Слышит, как дверь закрывается. Даня отмечает, что в кабинете Никиты очень уютно. Достаточно большой стол, и все как обычно на своих местах. Только на столе раскиданы некоторые бумаги, которые ещё, видимо, не успели найти себе домика в этом царствии порядка. Данил смотрит на большие окна — практически до пола. Множество шкафов с расставленными в них по порядковым номерам и названиям папками. Небольшой диван, уютно вписывающийся в уголок кабинета рядом с подоконником. Данилу нравится. А ещё здесь очень пахнет Никитой, даже несмотря на приоткрытое окно. — Радость. Даня слышит, как шуршит упаковка чего-то. Оборачивается и видит, как Никита протягивает ему шоколад. Данил всегда пьет кофе без сахара с чем-то сладким. Никита знает. Рубецких благодарно принимает презент. Он подходит к Никите вплотную и заглядывает прямо в дремучий, едва пропускающий лучи света лес его глаз напротив. Никита смотрит в ясную синеву летнего неба. Они видят в друг друге то, чего не видят остальные. Они видят целый мир, мир бесконечности и гармонии вокруг. Такого не существует, они знают. Но рядом друг с другом они начинают верить во всё, что бы то ни было. Просто потому что появляется желание верить. Желание воплощать в жизнь. Желание быть рядом. Никита сдается первым. Их негласная игра, в которой, на самом деле, нет ни победителей, ни проигравших, да и никогда их не будет, — после нескольких секунд гляделок накрыть поцелуем губы партнёра своими. И целовать сначала мягко, словно пробуя на вкус, а потом, распробовав и ощутив желанную сладость, продолжать напористее. Никита сдался первым и Никита ведёт по своим правилам: он покусывает и оттягивает чужие губы. Он старается осторожнее, чтобы не оставить никаких ранок и не слышать после ворчания Данила. Затяжной и глубокий поцелуй с привкусом несладкого капучино. Данил теряется — ему некуда деть руки. Проблема, которая правда начинает заботить. Непривычно. Он старается переместить шоколад и стаканчик в одну лишь правую руку, с чем успешно справляется. Наконец, чувствует свободу хотя бы левой руки. Он запускает пальцы в растрёпанные из-за уличного ветра волосы Никиты. Трепет пряди ещё больше. Укладке Никиты пришел полный конец. Никите всё равно. Они наслаждаются друг другом. Наслаждаются во всевозможных смыслах. Смыслах, непонятным остальным. Несуществующих для остальных. Они видят друг в друге миры, которые не могут существовать. Но при каких-то магических обстоятельствах они разделяют эти миры. Только они вдвоем. Ведь это миры совместных чувств и эмоций. Миры поддержки и понимания. Миры нежности и тепла. Миры, полные любви.