И эти разговоры двух влюблённых, Неповторимою сияют красотой. И звёзды слушают слова заворожённо, Рождённые в тиши ночной. — Ты мне веришь? — Конечно верю! И жалею… И очень люблю. В этом мире полном обмана Верить только тебе могу. — Ты ответишь? — Конечно отвечу, Если сам ответы найду, Если в этом мире беспечном До конца свои тропы пройду. — Не покинешь? — Нет, не покину. Нас связала навеки судьба, Даже если от нас все отринут, Мне для счастья лишь ты нужна. — Не забудешь? — Что не забуду? — Тобой сказанные слова. — Я всегда помнить их буду, Лишь бы память не подвела! Лишь бы с нами свои злые шутки Не сыграла злодейка судьба… — Обещаешь? — Обещаю, Что я выполню, всё что сказал… Я пройду через тернии к звёздам, Но гореть будет только одна, За которую даже может Я легко свою жизнь отдам. — Засыпаешь? — Да, засыпаю И хочу увидеть во сне, Только сцену ночную эту, Как беседуем мы при Луне. Как устраиваешь мне допросы, И лежишь на моём плече. И твои простые вопросы, Не дают уснуть долго мне. — Ты мне веришь? В ответ тишина, И слова больше не возникают. Но в любимых до боли чертах До сих пор улыбка блуждает.
(@Дмитрий Говоров)
Время уже приближалось к полуночи, но в шумном зале не было тех, кто хотел спать. Напротив, присутствующие казались такими бодрыми, что, если бы не луна, бледнеющая на тёмном небе, можно было перепутать местами день и ночь. Эти переговоры должны были начаться давно, еще когда стали понятны главные фигуры партии, постепенно вытиснившие множество пешек с шахматной доски. Одинаково сильные, противоположные, как земля и небо. Каждая из семей действовала, руководствуясь своими убеждениями и желаниями, и если для одних большее значение имели деньги и роскошь, то для других — человеческая жизнь. И как иронично, что они, переходя путь преступникам, сами же становились частью преступного мира. Ставки были слишком высоки, чтобы оставить без внимания свою помеху, однако скользкий змей, так часто огибающий закон, не появился в доме семьи Лу. И я больше всех имела право злиться на Дона, так подло поджавшего хвост и сбежавшего от собственной ответственности. Консильери оставалось лишь холодно молчать в затянувшемся ожидании. В противном случае никто не придёт к согласию, и долгая вражда грозится вылиться в постоянную. Но волновало меня не это. Главная причина, по которой я до сих пор появляюсь на важных встречах, остаюсь частью семьи и продолжаю приносить для неё пользу, — желание отомстить. Не просто обычному человеку, а собственному Дону. Своему бывшему примеру для подражания. Человеку, которым я восхищалась и по шагам которого попала на этот путь. Сейчас его смерть так отчётливо вырисовывается в мыслях и несказанно радует глаза. До блеска сумасшествия, до холодной улыбки, тронувшей уголки губ. Кажется, только я могла наслаждаться хоть чем-то среди неприязни, пропитавшей просторную комнату. Но раздражение с каждой секундой побеждало, ведь Дон позорно сбежал, когда я смогла незаметно пронести пистолет под вечерним платьем! Ненавижу его и тот факт, что мы — родственники. Поймав на себе чей-то внимательный взгляд, я отвернулась к окну, подавляя желание ещё раз проверить надёжно закрепленное оружие на бедре. Мир мафии слишком жесток и не прощает ошибки. Слишком многие давно потеряли себя в пучине отчаянья, боли и равнодушной жестокости, погрузились с головой в омут и больше не видели света из-под толщи тёмной воды. Той, что медленно прожигает сначала кожу, а уже потом добирается до костей и остаётся навсегда вкусом крови на языке. От волнения горло свело судорогой, и лишь коснувшись пальцами до кожи, я поняла, насколько сильной была жажда. — Похоже, сделки не будет. Голос Капо невозможно было перепутать ни с чьим другим. Он давно уже стал ещё одной частью моих ночных кошмаров и очередной причиной всей душой ненавидеть мафию и собственную принадлежность «семье». Я обернулась не сразу, не любила смотреть на знакомые лица. Когда-то давно этот мужчина души не чаял в живом и задорном смехе активного ребёнка. Улыбался каждый раз, кружа на руках ту маленькую девочку, которой я больше никогда не смогу стать, ведь она так сильно восхищалась своим дядей… Сейчас я стала совсем взрослой и давно закрылась от всех под толстой скорлупой. «Семья» ненавидит меня так сильно, как можно только человека, превзошедшего все ожидания и поднявшегося по карьерной лестнице сразу через нескольких ступенек. Но наша ненависть не односторонняя. Она — обоюдная. Пусть я всего ещё солдат, самая низшая ступенька семьи, выполняющая грязную работу за Дона и его приближенных. Но в отличии от всех прочих нескольких десятков человек я — его любимая игрушка. Это и давало мне право находиться на важных встречах в качестве охранной единицы. Пришлось многое вытерпеть, чтобы подобраться к этому ублюдку так близко. Капореджиме окинул меня вопросительным взглядом, прежде чем с непринуждённой улыбкой приподнять пару бокалов вина. — Расслабься. Сегодня можешь забыть про охрану Дона. Его здесь нет. — Что тебе нужно? — Зачем же так грубо? Я буквально чувствовала кожей, как он медленно оглядывает меня с ног до головы. Оценивает внешний вид? Пытается отыскать взглядом спрятанное оружие? Читает мысли? Его глаза замирали всего несколько раз, и я старалась держаться и не прикрыть руками настолько интересные участки тела, но мужчина потерял интерес также внезапно, как и проявил его. Он что-то задумал? Я старалась следить за движениями Капо, но взгляд предательски возвращался к вину. Дышать стало трудно от кусочка позабытого счастливого детства на винограднике… — Я просто подумал, что ты захочешь расслабиться. Возможно, вернуться к былым дням. — Они давно в прошлом. Мне нечего вспоминать. — Разве? — Потревоженный в бокале напиток нашёл отклик в моём сердце, и, кажется, он это заметил. Я поспешила отвести взгляд. Уверена, Капо достаточно успел изучить меня за столько лет. — И даже откажешься от любимого вина? Взгляни, оно такое же, как тогда. В твоём детстве. «Вино из папиной коллекции…» Кивок со стороны мужчина подтвердил мои догадки, а бокал незаметно оказался в руках. Я сжала тонкую стеклянную ножку до боли в пальцах, чтобы утихомирить внутреннюю горечь. Настолько остро одиночество ещё ни разу не ощущалось за эти годы. Так давно, но кажется, будто вчера нам с папой всё ещё принадлежал огромный виноградник и большая коллекция вина собственного приготовления. Помню, мне так нравилось рассматривать мутные тёмные бутылки в деревянных ячейках на стене, проводить пальчиками по холодному стеклу и часами слушать его голос. Отец рассказывал множество тонкостей виноделия, хоть знал, что я почти ничего не понимала. И эти минуты, проведённые вместе, сейчас казались бесценными. Сейчас, медленно покручивая в пальцах бокал и всматриваясь в жидкость сочного оттенка красного винограда, я подумала, что это единственное, кроме воспоминаний и пистолета, осталось от папы. — Прости. Это последнее. — Всё в порядке. Я и не надеялась, что всё останется, как раньше. Неспешными глотками я опустошила бокал, и тонкий изысканный вкус алкоголя, перемешанный со сладостью, остался на языке, согрел озябшее горло. «Разве он всегда был таким?» В попытках вспомнить каждый глоток я вглядывалась в мутное стекло, но вкус совсем не откликался в памяти, не вызывал никаких эмоций. Лишь оставил растерянность в качестве послевкусия. Да, этот напиток был по-своему хорош, благороден, наполнен нотками дорогого винограда, но рецепт, доведённый до совершенства, как будто был изменён неумелыми руками. — Необычный вкус. Капо с улыбкой отдал мне второй бокал, и тогда я поняла, кто был тем самым неумелым виноделом. — Оно твоё. Наслаждайся. Я смотрела ему вслед тяжёлым взглядом, но даже не думала окликнуть или последовать за ним. Капо волновал меня меньше всего. Все мысли сосредоточились на вине и странном ингредиенте, так повлиявшем на вкус. В том, что этот алкоголь из папиной коллекции, не было никаких сомнений.***
— Всё случилось, как ты и предполагал. Я на секунду отвлёкся от своего занятия и встретился взглядом со своим Консильери, человеком, которому мог всецело доверять и которому выпала честь играть роль Дона. Формально лидерство всё ещё принадлежало мне, но мои планы начали немного разниться с обязанностями главы семейства. Они там, незаметно стоят сейчас у окна. Да и к тому же я не хотел рисковать своими товарищами, поэтому предпочитал находиться в гуще событий, предоставив более мирную и официальную сторону своему лучшему другу. Который не сдерживался и постоянно высказывал мне недовольства прямо в лицо. Забавная ситуация. — Ты сомневался? — Я улыбнулся и снова перевёл взгляд в сторону большого окна. — Он слишком труслив, чтобы явиться сюда. Сам загнал себя в угол и надеется, что члены семьи заплатят за него жизнью. Мерзко. — Лучше не скажешь. Он устало облокотился о перила, но меня нисколько не отвлекало его присутствие. Друг и так знает, за кем я могу по привычке наблюдать бесконечно. Бокал в её руках настораживал. — Ты распорядился подать вино? — Да, — он поднял голову, — только это было в самом начале мероприятия. Часа три назад. Забыл? — В том то и дело, что помню. Я отпрянул от ограждения небольшой смотровой площадки второго этажа и направился к лестнице. И он не стал останавливать меня, знал, что всё бесполезно, что всё равно я поступлю по-своему. Поэтому и заслужил такое доверие и уважение, а ещё титул призрачного Дона. Собравшиеся не обращали никакого внимания, не видели отличий между нами. Прикрытие в виде простой мелкой сошки большой организации иногда казалось полезным. Например, сейчас, когда я смог приблизиться к ней. Такой хрупкой и маленькой, на тонких шпильках и в платье. Кажется, я впервые вижу эту девушку в подобном свете, но моих чувств это нисколько не изменило. Она не чувствовала моего присутствия, продолжала вглядываться в остатки вина. Сделала небольшой глоток. Тоже поняла, что здесь что-то не так? Значит, мои подозрения не беспочвенны? Я приблизился и наклонился через плечо девушки. Выпил вино быстрее, чем она смогла возмутиться. Не выпуская запястье своего интереса, я улыбнулся, а кости тем временем ломались внутри. Чужие. Этот вкус невозможно было перепутать, попробовав лишь раз. — Здравствуй, — ее голос дрогнул. — Давно не виделись. — Ты помнишь наши встречи? — Все до единой, — я смотрел в её глаза, стараясь понять, сколько у нас осталось времени, но девушка отвернулась раньше. — Только это не значит, что я простила тебя. — Разумеется, — моя улыбка была искренней, рядом с ней просто не получалось по-другому. — Просто помни, что я всегда был честен. Ты ни о чем не спрашивала меня. По её молчанию было понятно, что девушке нечем возразить. В те дни ей было совсем не до расспросов и подробностей чужой жизни. Девушке было необходимо просто быть услышанной и понятой. Она нуждалась в человеке, который мог собрать по крупицам её сердце и спасти от необдуманных действий. И я стал этим человеком, сначала случайно, получив пулю в плечо, потом добровольно, раз за разом приближаясь к нестабильному вражескому стрелку, которая на самом деле оказалась пугливым и затравленным зверьком, запертым внутри стеклянного шара. И мне было жаль её до тех пор, пока жалость не превратилась в твёрдое намерение вытащить девушку из мафиозной паутины неумелого жестокого Дона. Я не сразу заметил то, как она на меня смотрит. Широко распахнутыми глазами, почти не моргая, скользя взглядом по каждому дюйму лица. И почти не дышала, лишь изредка приоткрывала губы. Я понял, что драгоценного времени почти не осталось, и наклонился к ней. Как будто желал поцеловать. Даже не сдержала тяжелого вздоха, разочаровалась, когда я оставил её губы без внимания и потянулся дальше, к изящной мочке уха, не тронутой серьгами. — Лотти. Ты сможешь дойти со мной до выхода из зала? — Странный вопрос. Зачем? — Объясню позже, сначала нам нужно уйти отсюда. Потерпи немного. Я почувствовал неладное ещё в ту секунду, когда поймал бокал, выскользнувший из её пальцев. И она тоже стала понимать странность своего тела, когда чуть не упала через несколько шагов. Мне приходилось не выпускать девушку из объятий, незаметно поддерживая и направляя в сторону двери. Походка Шарлотты тяжелела с каждым новым шагом, как и дыхание, и приходилось сдерживаться, чтобы не взять девушку на руки. Здесь, среди толпы собравшихся, это могло быть опасным для нас обоих. Из-за одного неосторожного слова со стороны наступит непонимание, и между двумя напряжёнными семьями может начаться перестрелка. Нужно было срочно отвлечь её, удержать внимание ещё на несколько метров. — Почему ты сегодня здесь? Ради цели? — Цели? — Она не сразу поняла вопрос. — А, да, но не совсем. Хотела встретиться с одним человеком. — Со мной? — Почему-то спросил я, даже зная наперёд, что это не может быть правдой. Мои предположения редко оказываются обманчивыми. — Нет, но он из твоей группировки. Снайпер. Я хотела с ним поговорить всего пару минут. — Зачем тебе это? — Просто хотела поблагодарить. Он несколько раз помогал мне. — Не стоит, — я поспешил открыть дверь и пропустить девушку первой в пустой коридор, прежде чем вышел сам. — Он помогал тебе не ради благодарности, я уверен. — Так же нельзя… Я успел подхватить её, прежде чем Шарлотта оказалась на полу. Она оказалась такой лёгкой в моих руках и так доверчиво устроилась головой на груди, что вспотели ладони и стало больно. Отрава уже начала своё действие, но меньше всего я хотел пугать девушку, пока поднимался с ней на второй этаж. Слова о том, что всё хорошо, что теперь всё в порядке, так легко слетали с онемевшего языка. Ее удивление было не меньше моего собственного. Рядом с Шарлоттой хотелось быть сильным, чтобы она могла снова положиться на меня. Как тогда, в руинах разрушенного дома, где она со слезами на глазах прижимала дуло пистолета к виску и клялась покончить со всем своими руками. Тогда, когда я смог спугнуть её, и пуля, которая должна была унести жизнь девушки, оказалась в моем плече и напугала вражеского стрелка до безумия. Трудно было вспоминать, как Шарлотта неожиданно упала на землю крошечным комочком и начала рвать волосы, бесконечно твердя, что не хотела никого убивать… Сейчас я рад, что смог спасти её. И в разрушенном доме, и сейчас, в стенах собственного особняка. — Что со мной? Так странно было слышать её голос таким глубоким и томным, прерываемый частым дыханием, но я старался не вслушиваться, пока оставил девушку на кровати, чтобы запереть дверь. Тело предательски реагировало на каждый её вдох, каждое движение грудной клетки, стесненной глубоким декольте, и мне было тяжело сжимать тонкие горячие пальцы. — Не молчи. Сейчас неудачное время. — Афродизиак, Лотти, — мой голос дрогнул, стоило её ладони обессиленно упасть на край кровати. — Понимаешь, что это значит? Она кивнула. Слишком медленно. И я не мог не обратить внимание на то, как кончик её языка скользнул по контору губ. — Как это возможно, я же не… Вино? — Да, — я кивнул и снова сжал её пальцы. Крепче, чем хотелось. Почти переплетая их со своими. — Лотти, от него нужно избавиться. У нас мало времени. — Нет! — Она сжала колени и рвано выдохнула, стоило мне скользнуть пальцами вверх по её рукам и замереть на плечах. В глазах девушки читался страх, и сердце в этот момент заболело гораздо сильнее, чем пораженное тело. — Всё пройдёт… Я смогу потерпеть… — Лотти, это слишком опасно! Ты можешь избегать меня сколько угодно и ненавидеть после, но сейчас я вынужден поступить так, как считаю нужным, ради твоей безопасности, — зацепив тонкие бретели пальцами, потянул платье вниз. На лице девушки была написана вся та боль, которую ткань причинила груди. Я накрыл её ладонью, осторожно массируя и чувствуя, как она поднимается с каждым движением, как сильнее пульсирует округлившийся сосок. — Я видел своими глазами, что случилось с людьми после афродизиака твоей группировки. Для меня остаётся загадкой, почему они опоили тебя, но обещаю, что не оставлю это без внимания… Сейчас мне нужно твоё доверие. — Всё просто. Они ненавидят меня. Кажется, сейчас Шарлотта понимала глупость своих прошлых слов и потянула пальцами подол платья вверх. Подняла руки, чтобы помочь мне снять его. Я оказался не слишком осторожен, и ткань с громким треском разошлась по швам, но девушка лишь обессиленно упала на кровать, поглаживая себя пальцами сквозь намокшую ткань белья. — Я… Я не могу, — пролепетала она, стоило мне снять с неё туфли и опустить на простыни дрожащие ноги. — Послушай, — я неосознанно скользнул взглядом по разгоряченному желанному телу, по бедру, стянутому тонкими ремнями, и ручки пистолета, видневшейся из чехла, остановился на руках, всё ещё ласкавших оставшийся кусочек ткани между ног. Мне было не по себе слышать хриплое дыхание, гладить намокшие подушечки её пальцев и чувствовать аромат, пропитавший кровать и комнату. Он буквально заставлял меня сходить с ума и приблизиться к ней, не поднимаясь с края кровати. — Я не воспользуюсь ситуацией без твоего согласия. Но не могу не вмешаться. Без разрядки ты можешь умереть в худшем случае. — Мне давно уже пора. Она отвернулась в сторону, и я видел, как стекал пот с её виска по тонкой шее, пропадая в впадинке ключиц. Почувствовал движение бёдер, когда Шарлотта проникла свободной рукой под намокшую ткань и начала ласкать себя. Чувствовал стыд девушки, узнал его по зажмуренным глазам и втянутой зубами губой и не смог стерпеть. Избавился от брюк, громко ударив пряжкой по краю кровати и испугав Шарлотту. Она подумала, что я нарушу своё обещание? Стараясь не обращать внимание на болезненно пульсирующую плоть, поймал её распахнутый взгляд с расширенными зрачками. Девушка замерла, подняла блестевшие пальцы и словно в трансе обвела ими губы. Что же она представляла, разводя передо мной ноги? Хотела этого? — Помоги мне… Облегчение показалось таким опьяняющим, обжигающим и пробирающим до дрожи, что я поспешил ослабить тягой галстук. После и вовсе снял его и зачем-то решил завязать ей глаза. Шарлотта не сопротивлялась, но дыхание её становилось глубже с каждым новым узлом на затылке, с каждой новой линией на коже. Почему-то казалось, что она хотела провести ночь не со мной. С кем-то другим. Просто сейчас вынуждена была искать спасение в моих ласках. — Если тебе будет легче, представь кого-то другого. Не меня. Но не сопротивляйся, сосредоточься на моих касаниях и голосе. Я дрогнувшими пальцами расстегнул тонкие металлические пряжки, освобождая стянутое бедро от пистолета. Вытащил оружие, проверил предохранитель, не сомневаясь, что Шарлотта его полностью зарядила. А она будто чувствовала это, накрыла руками холодное дуло и направила мои руки вниз. Так крепко прижала металл к разгоряченной коже и заставляла обводить по кругу затвердевшую грудь, проложить линию до впадинки пупка. Я боялся, что она выстрелит, но девушка не касалась курка, лишь только пальцев, управляя моими руками и показывая свои самые любимые места. Мне ничего не оставалось, как облегченно улыбнуться и позволить ей управлять. Только в этот раз. Не препятствовать тому, как дуло неспешно скользило шершавой стороной по мокрому белью назад и вперёд, но проникнуть внутрь не позволил. Положил пистолет на тумбочку под её недовольное мычание и накрыл пальцами самый требовательный участок девушки. Она оказалась такой дрожащей и влажной, моя бедная. Мой главный интерес. Моя единственная любовь. Я неспешно погладил её, поддел тонкую резинку и потянул вниз ненужное кружево. Хотелось коснуться ее. Не только пальцами. Не только языком. Но я понимал, что точно нарушу обещание, если поступлю именно так. — Расслабь ноги, — голос с трудом подчинялся мне, когда я отстранился и расстегнул рубашку. Становилось нестерпимо жарко, атмосфера в комнате буквально душила. — Это должно помочь облегчить желание. Шарлотта сдавленно промычала ответ прямо в мои губы. Она знала, как сделать поцелуй глубже, как разделить инициативу, не забирая всё внимание на себя и не замирая в испуге. Опытно касалась языка своим, позволяла кончику моего щекотать нёбо, ряды зубов. И умела отпускать, чтобы легкие наполнились воздухом. Это точно был не первый её поцелуй, но тело так странно и остро реагировало на каждую неспешную ласку, впитывало их в себя подобно губке и хотело большего. Я — её первый? Я старался не думать об этом, чтобы не терзать напрасно сердце. Сосредоточился на её ногах. Массировал, гладил напряжённые стопы и икры, сдавливал пальцами кожу до белых пятен и отпускал, целуя, оставляя блестящую дорожку языком. И снова, до следующего тихого стона. До шёпота, в котором Шарлотта умоляла взять её без прелюдий, глубоко и резко, не церемонясь. Но я пропускал эти слова мимо ушей, помня о своём обещании и продвигаясь дальше. Уделяя внимание влажным бёдрам и упругим ягодицам, массируя дрожащую кожу лобка. Изредка постукивал пальцами по влажным губам, создавая вибрацию, задевал невесомо клитор, словно случайно, чтобы потом надавить на чувствительную точку и обвести её по кругу, доводя девушку до сдавленного крика и желания удержать мою руку в этом месте как можно дольше. Но я продолжал свой массаж дальше: к плоскому животу, который Шарлотта втянула сильнее, обнажая тонкие грани рёбер, груди, которая сама врезалась в ладонь, утопала в ней с идеальной точностью. И, наконец, к шее, скулам и снова к губам, которые мне хотелось целовать до бесконечности. Но я замер, так и не коснувшись их.***
Повязка давно не закрывала мне глаза, и я следила за каждым его движением, замирала вместе с мужчиной в каждой точке, отдавалась этим огрубевшим рукам полностью, потому что хотела этого. Джеффри говорил, что можно представить на его месте любого другого, но мне это было не нужно. Он единственный, кто способен приручить не только тело, но и мысли. Даже душа трепетала от беспокойства, когда я потянулась к нему рукой, коснулась головки пальцами сквозь ткань нижнего белья и заставила его замереть. Его глаза глубокого небесного оттенка стали темнее и глубже, отзываясь на мои ласки, оказались красноречивей хозяина и не скрывали, что ему нравится, как пальцы с нежностью поглаживают твёрдую гладкую кожу под тканью одежды, как охватывают плотным кольцом всю его толщину. И это тот самый жестокий и кровожадный Дон, о котором ходит так много слухов в моей группировке? Как же все эти идиоты ошибаются. Разве может его нежность и забота сравниться с животным насилием дяди? Нет. Я улыбнулась, стягивая оставшийся низ его одежды, оставила быстрый поцелуй на кончике губ и отпрянула от соприкосновения ноющей груди с горячей кожей мужчины. Сейчас мы разделяли одно мнение — простого эротического массажа не хватит, чтобы облегчить эту боль. Ведь он, как и я, тоже выпил это проклятое вино. Только вынужден был терпеть ради меня, делать приятно только лишь мне. Не себе. — Уверена, что хочешь этого? — Да. С тобой. Я болезненно облизала губы, скользя ладонью вверх и вниз по пульсирующей возбуждённой плоти и чувствуя, как его бёдра двигаются в такт, углубляя мои движения. Так трудно было избавиться от мысли, какой он на вкус. Но сейчас было важно не это, и я решила, что при следующей встрече сделаю приятно уже ему, в благодарность за массаж. А сейчас направила головку к ноющему лону, прижалась к ней горячей кожей и сомкнула ноги вокруг талии мужчины, чтобы он не смог передумать. Джеффри вошёл медленно и глубоко, заставил позабыть обо всём на свете и приоткрыть губы для нового поцелуя. Я сразу догадалась, что так он хочет заглушить боль, дать мне время привыкнуть к нему, принять его. Но только мужчина не знал, что боли я не почувствую. — Я не невинна, — сбивчивый шёпот смешался с частыми поцелуями, оставленными на его щеках, носу и скулах. Боль, промелькнувшая в глубине глаз передалась и мне. — Но впервые занимаюсь любовью. И эти слова сломали все оставшиеся барьеры, позволили нам отдаться друг другу и забыться в обжигающих объятиях. Не существовало никакой мафии, остров не страдал от наркотиков и нехватки продовольствия. Джеффри не стал вынужденно Доном, а я — никогда не теряла отца, не отнимала чужие жизни пулями в течение нескольких лет. Он не отвечал за других, я — не страдала от кошмаров каждую ночь. Сейчас были только мы, смятые простыни и небольшая комната. А весь остальной мир остался ждать за запертой дверью и толстым оконным стеклом. Главное, нам было хорошо, главное, что мы не потеряли чувства. Что любили. Вопреки всему мешавшему, уничтожающему крупицы светлого. Я знала, что Джеффри ненавидит банальное слово «любовь». Он признался мне однажды в этом, когда мы в который раз скрывались от заката за разрушенными стенами опустевшего дома и разделяли пищу на двоих. Было неловко и одновременно мило поддаваться молодому Дону каждый раз и принимать его помощь. Джеффри боялся, что я совсем ничего не ем и часто приносил много «лишнего», говорил, что одному ему просто не справиться. И мне было так сложно принять в первый раз обычное яблоко, чтобы потом есть, так обыденно и просто прислонившись к его широкой спине. Я была благодарна ему. Без Джеффри в моём мире точно бы не осталось ничего светлого, а всему живому нужен свет. Мы часто сидели в тишине до глубокой ночи, пока я не засыпала от тепла его спины. Он знал о моих кошмарах и терпеливо ждал до утра, позволял немного отдохнуть, прежде чем разбудить на рассвете. Именно тогда я услышала его тихое признание. Джеффри ненавидел слово «любовь» — Его произносят всегда в самом конце истории. Оно как предвестник плохого исхода, накрывает счастье, лишает радости и обрывает надежду, — он ласково гладил мои волосы, не знал, что я слушаю его голос, затаив дыхание. — После него непременно случается несчастье. Я запомнила это навсегда, заперла в памяти грустные глаза и дрожащие губы. В тот момент Джеффри сдерживал слезы, но для него я спала и не осмелилась произнести даже слово, не то, что коснуться. Сегодня в его объятьях во мне было больше смелости. Я устало улыбалась, согревая щеку мужчины ладонью. Мягко поглаживала, искала собственное отражение в его глубоких глазах. Мы слишком молоды для такой боли… Я помню твои слова, Джеффри, но не могу ничего с собой поделать. Если не произнесу их, то притаившееся тепло под сердцем разорвёт грудь изнутри. Прости… — Я люблю тебя.