Закон Зверя

« …Ибо прах ты и в прах возвратишься.» Книга Бытия, 3:19 Молодняк вампиров — один большой змеиный клубок, состоящий из клыков, сплетен и игр с кровью. Их едва волновал этикет, а единственное, что правило мыслями — сильнейшая жажда. Как раз по этой причине на мероприятия, вроде подобных приёмов в высшем свете, новообращённых не пропускали без сопровождения. И её здесь знали в лицо. Даже те, кто только-только отрастил клыки, не позволяли себе пройти мимо, не выказав уважения, чтобы потом присоединиться к мелким группам таких же зелёных идиотов. Такие тряслись от страха при одном взгляде, прячась за тех, кто их привёл. Как будто это спасло бы молодого и неокрепшего вампира, пожелай она навредить. Бальный зал своей приятной полутьмой смешивал краски десятков дорогих нарядов на женщинах, идущих под руку с сопровождающими. Здесь слишком сильно пахло человеком, значит, большинство из этих ярко одетых девиц были лишь донорами, которых пустят на ужин их же спутникам после окончания вечера. Сборища у Каспара всегда заканчивались подобным. «Старший волхв спит вот уже тысячелетие, младший правит, а средний… остепенился» — миф, ходящий среди Вечных со всего мира. Мирра не может с этим согласиться. Бальтазара никогда нельзя будет назвать остепенившимся. И никакое наличие семьи не сделает ему чести. Она знала это лучше всех. Как? Всё просто. Она и есть его семья. Единственная родная часть, которая могла бы быть у среднего из Первых князей. Появление детей у старейших кровососов мира, конечно, порицалось, но запретить им никто не мог — «волхвы» были и будут тварями столь сильными, что контролировать каждого из них могли бы разве что оставшиеся два. Отец звал Мельхиора и Каспара братьями. Старшего, глубокого старца, Мирра видела лишь раз в жизни, уже лежащим в склепе, укутанным в белые одежды. И там, в усыпальнице, всё время пахло ладаном. Терпкий запах неприятно бил в нос, но и она — не вампирский молодняк, чтобы бежать от какой-то травы. Лежащий в закрытом гробу вампир считался прародителем, первым и опаснейшим, тем, от кого произошли ему подобные. Девушка знала, что это не так, что Первый не ходил по земле уже к тому моменту, когда она родилась — а это было очень давно — и Мельхиор точно не мог им быть. Но не лишать же младших красивой легенды? Самый молодой, Каспар, уже долгое время числился патриархом американских Вечных. Их самоназванным королём. Бальтазар на это лишь отпускал что-то вроде «мелкий придурок хорошо устроился» и вновь переставал говорить о нём, будто его титул совсем ничего не значил. В ответ на подобное «дядюшка Кас» лишь смеялся и предлагал её отцу построить свой престол в облюбованной им Евразии. Будто существо, стоящее за половиной мировых конфликтов, способно терпеть подобную конкуренцию. Мирра часто отправлялась к дяде, находя утешение от вечной скуки в компании его и десятков, а может, даже сотен своих «кузенов». Эти бедные детёныши с едва прорезавшимися клыками на самом деле не имели к ней никакого отношения. Крайне многочисленные плоды любви Каспара к симпатичным женщинам создавали только проблемы, пока не попадали под крыло к папаше и не вставали на свою позицию в той империи, что он выстроил. Кабаре и казино, финансовые биржи и игорные клубы, многочисленные сети ресторанов и отелей, и всё это управлялось кровососами, детьми Первого князя, которыми в свою очередь заправлял он сам. Действительно, хорошо устроился. Единственное, что Мирре в нём не нравилось, так это любовь дяди к вечному (а с протяжённостью их жизни — буквально вечному) занудству по поводу образа жизни Бальтазара. Старейшему из них он был готов простить вечный сон, но то, что сильнейший из Вечных не стремился подмять под себя всё и всех, донельзя его раздражало. Отец на это лишь молчал. Мирра знала и видела, на что способен этот на вид обычный мужчина средних лет. Будь на то его воля, и в Евразии объявился бы свой патриарх. Но он годами жил тенью. Стоял за спинами правителей, формировал Святой Престол, участвовал в стольких войнах, что его дочери подобное даже не снилось. Он всегда держал её подальше от той суеты, в которой сам с удовольствием вертелся. И это при учёте, что ей вот-вот стукнет… Едва ли она помнила, сколько ей точно. Отец упоминал тридцать второй год от Рождества Христова, но память его хранила так много, что она не слишком этому верила. Да и уж больно часто он упоминал Мессию. Память о нём была для Бальтазара свята. Прозвучит смешно, но из троих Первых он был единственным, кто спустя столько лет своего существования не отказался от веры. Даже то, что ладан в церквях жёг нос, а иконы казались кривыми портретами тех, кого он сам видел в лицо, не убивало в нём приверженность Богу. Прошло почти две тысячи лет с того дня, как он поднёс дар к Его колыбели. Как поднял Его, дитя с глазами старика на смертном одре, на руки, воспевая приход сына Божьего. Он всё помнил. Помнил Мельхиора, осыпающего ладаном пещеру, Каспара, выкладывающего к подножию колыбели золото и себя, узревшего тогда чудо. Помнил Марию. Только родившая женщина с блестящим от пота лицом и разметавшимися по сену тёмными волосами. Её образ на иконах никогда не нравился Бальтазару: такая прекрасная когда-то, на холстах творцов она выглядела блеклым отражением той, что дала жизнь маленькому Христу. Мирра была безучастна к истории, столько раз пересказанной людьми. Матери не дано было узнать, что её чрево уже стало могилой для сына. И зачем у её ног лежала охапка смирны, какую находили разве что на погребениях. Что в свёртке в её руках был не ребёнок, но агнец, что вышел из крови и в неё же вернулся, отправившись к родителю за все грехи человечества. Как красиво это звучало и какой глупостью было на самом деле. Но она не способна отказать родителю в приступах ностальгии. В их импровизированной семье о тепле и любви речи не заходило. Бальтазар для такого слишком стар, а она не могла просить о том, чего никогда не знала. А потому проблески отцовской привязанности у него Миррой поощрялись, хоть и были крайне редкими. Именно в этом она считала себя лучше других отпрысков волхвов — у неё была хотя бы малая толика того, чего не было у её «кузенов». У Каспара были сотни детей, которых он использовал, как свои глаза и уши, совсем не считаясь с ними. О созданиях Мельхиора она почти ничего не знала — только что их очень много и что тех, кто был старше её, уже давно прикончил либо их отец, либо судьба. А Мирра была единственной. Была ли тому причиной верность памяти её матери или что-то ещё, она не знала. Но про себя зареклась: если на свете объявится ещё хоть один кровный, девушка убьёт его своими руками. Каспар шутил, что она просто ревнует место подле Бальтазара и право называться единственной княжной среди Вечных. Он сам своим детям титулов не давал и отмахивался каждый раз, когда племянница спрашивала, откуда взялась подобная скупость. — Тебе, дорогуша, власть дана не просто так. А этим я ни грамма её не дам, пока не покажут, что заслужили. Светловолосый мужчина в строгом костюме и рубашке, расстёгнутой сильнее, чем стоило, салютовал ей бокалом. — Не помню, чтобы тебя когда-то волновала эта кучка выблядков. Что изменилось? — Ничего, — она сняла с подноса мимо проходящего официанта бокал с тёмно-красной жидкостью. Судя по запаху, вино. — Самый обычный интерес. — Врёшь, мелочь. — усмехнулся Каспар. — Почему же? Мне действительно интересно, как ты умудряешься разбазаривать такой ценный ресурс, как подвластные тебе Вечные. — ответила Мирра, пригубив пряный напиток. — И это говоришь мне ты? Княжна, не создавшая за всё своё существование ни единого вампира. — Ты же знаешь, что мы не… — Да-да, женщины Вечных не способны к зачатию. Знаю, — перебив, он отставил бокал. — Мир, я о другом способе. — Я уже говорила, что мне не нужна свита. — отрезала та. — В чём смысл подобной упёртости? Разве ты не кусала своих любовников? Или, может, предпочитаешь убивать их после одного раза? Мирра нахмурилась, на что младший волхв лишь примирительно поднял ладони. — Дядя. — Шучу. Если сама того не желаешь, никто не сможет тебя заставить. Уж я-то знаю, — короткая усмешка слетела с лица вампира так же быстро, как появилась. — Но всё же. В чём причина? — Мне не требуется компания, — она хмыкнула, опустив глаза. — И я не стану проклинать человека подобным образом. — Вечность — дар, Мирра. Спустя столько лет тебе уже пора было это понять. Она на это лишь промолчала. Не зная жизни, в которой не было бы жажды, не было нестареющего молодого лица в любой отражающей поверхности, было нечего ответить. Ещё будучи ребёнком Мирра поняла, насколько ужасным было то, чем она родилась, когда соседские дети в ужасе разбежались от вида её клыкастой улыбки. И с каждым годом всё больше завидовала дампирам. Что отец, что Каспар звали их выродками, но Мирра смотрела на это по-другому. Жизнь долгая, но не вечная, отсутствие потребности в крови, но всё та же мощь, пусть и меньшая. Всё это казалось ей более удачной версией, чем то, что было у них, «полноценных». Дампиры были потомством союза человеческой женщины и обращённого вампира. Рождённые ими брезговали и предпочитали не марать руки даже убийством. Впрочем, те и сами не особенно долго жили, так как мать такого ребёнка обычно погибала при родах, а бессмертные родители не стремились брать их под крыло. Даже жаль становится. — Ваша милость! Столь прекрасный вечер… Мирра лениво повернулась, встречаясь лицом с аляповато выряженной женщиной, присевшей перед ними в реверансе. Вернее, перед Каспаром. Какое неуважение. — Моника. Я уже и не ждал твоего прибытия, — с натянутой слащавой улыбкой поприветствовал подошедших патриарх. Моника была одной из его детей, которым досталась относительно высокая роль в делах. Кажется, она заправляла известным кабаре где-то в Нью-Йорке и приносила своему отцу немалые суммы. Иначе он даже не обратил бы внимание. — Представь нам своего спутника, милая. Только после этих слов Мирра обратила внимание на мужчину, которого Моника крепко держала под локоть. Высокий и крепкий, одетый во фрак с бордовым жилетом, он сливался с обстановкой и казался малозаметным, пока не появился перед самими глазами. От него не пахло человеком, лишь до ужасного сладкими духами его спутницы, а алеющие в свете свечей тёмные глаза прямо говорили о том, что он — не донор или часть свиты. Тем более, что Моника ещё не дослужилась до того, чтобы эту свиту иметь. Так что Мирра бы ни за что не сказала, кем он является. Вечных в мире много, мало ли кого тащат на эти сходки кровавых гурманов. Но рядом с ним было… неспокойно. От того, как прямо он стоял и как смотрел, точно захотелось бы убежать. Но тогда Мирра не была бы Миррой. — Его имя Авель, Ваша милость. Прошу простить его грубость, он нем и не сможет поприветствовать вас со всем должным уважением. Она хотела было сильнее прижаться к боку вампира, но тот отнял руку, кланяясь сначала Каспару, а затем и ей. « — Моё почтение, княжна.» Ранее незаинтересованная, она резко подняла на него глаза, еле заметно удивляясь. Телепат. Крайне редкий вид способностей у вампиров. Настолько редкий, что она и сама не помнила, видела ли кого-то с такими лично. Судя по лицу Каспара, тому Авель в голову не лез, а значит, он не знает. Интересно. — Моника, — Мирра обратилась к девушке, слегка улыбнувшись. — Сколько тебе лет? — Двести девятнадцать, княжна… — полное счастья выражение лица вампирши сменилось тревогой. — Большая девочка. Тогда ты должна знать, что этикет требует приветствовать все́х участников беседы. Так ведь, дядя? — она повернулась к Каспару. Тот, поняв, к чему она клонит, лишь кивнул. «Можешь делать, что задумала». — Значит, я права. Ранее мелодичный женский голос принял металлические нотки. Бальный зал будто стал меньше — отпущенная с крепко удерживаемого поводка сила вампирши заполняла комнату, давила, грозясь раскрошить всё, что встанет на пути. Окружавшие их вампиры оборачивались, те, кто послабее — люди и молодняк — уже не стояли на ногах, еле находя опору. Моника со стуком упала на колени, склоняя голову к полу. — Я… умоляю о прощении… Комната вокруг темнела, а окна за тяжёлыми портьерами звенели, грозясь вылететь. Мирра продолжала улыбаться. — Громче. — Я умоляю княжну о прощении! — стоящая на коленях вампирша почти кричала, от боли царапая паркет кончиками ногтей. Нужный эффект достигнут. — Так лучше. В зал будто вернулся свет, когда всё закончилось. Люди медленно поднимались, придерживаемые клыкастыми спутниками. Но те, боясь, что нечто подобное повторится, не отрывали взглядов. Спустя долгие минуты тишины Каспар кивнул Авелю на всё ещё стоящую на коленях трясущуюся Монику: — Уведи её. Но тот не сразу отреагировал на команду патриарха. Вместо этого он смотрел на Мирру. И улыбался.