Искушение и грех.

Чан совсем недавно поступил в Духовную семинарию, но уже успел отличиться, выделиться среди самых ярких учеников школы, что годами заслуживали к себе внимание. Ему хватило всего несколько месяцев, чтобы все взгляды были направлены на него. Высокий и широкоплечий парень, безумно привлекательный; хорошо выраженное рельефное тело, сокрытое за чёрными одеяниями, что больше подчёркивали, чем скрывали; острые черты лица, которых непременно хочется коснуться. Такой явно будет выбиваться на фоне худых и скромных парнишек. Он был добродушен, мил, активно со всеми знакомился и старался всюду помочь. Педагоги хвалили его, юноши восхищались им. И только Джисон чуял неладное. Неладное в чужом взгляде, что пожирал всякого, на кого он падёт. Это был взгляд грешника, не иначе. Хан презирал Кристофера за это, но ничего не мог поделать с собой, когда колени предательски подгибались из-за него. Глаза в глаза и юноша уже сам себя проклинает, убегая стремглав в уборную.        Пальцы дрожат, ноги подкашиваются, дыхание спирает — всё это действие одного человека, что жужжащей мушкой бьётся в подкорках мозга, разрушая невинного Джисона изнутри. До прихода Чана он никогда не испытывал столь сильного жара, расползающегося по всему телу, и дикого желания, что туманило разум, разрушая все рамки приличия. Его руки не касались и не оскверняли себя. Ни мысли о грехе. Никогда. А сейчас эта «сама невинность» жмёт ладонь ко рту с такой силой, чтобы ни малейший звук не проскочил, пока он свободной рукой себя удовлетворяет в попытках успокоить воспалённый мозг с въедливым образом. «Боже, за что мне всё это?». Его ломает, чертовски сильно ломает. Конвульсиями всего сводит, уши закладывая от яркого всплеска оргазма. Хан дышит рвано, глотает ртом воздух как может, чтобы выровнять сбитое дыхание. В чувства себя постепенно приводит, не зная, что по ту сторону его кабинки с дьявольской улыбкой стоит удовлетворённый Кристофер, теперь жаждущий большего.        Бессонные ночи дают о себе знать, боль в теле уже не проходит ни каким способом. Джисон устал читать молитвы Богу, устал просить его пощадить, устал видеть грязные сны, что чувствуются как реальные. Он чувствует, как медленно сходит с ума. Его остаток разума изводит его окончательно, когда он замечает в одном из коридоров Чана, который жмёт к стене какого-то парнишку, что совсем свои стоны не сдерживает, явно наслаждаясь процессом. Хан хотел бы доложить об этом недоразумении, но не спешит — считает недоразумением себя и свои мысли, что рисуют себя на месте того человека, прижатого к стене этим Дьяволом. И стоит ему об этом задуматься, как хитрый взгляд Бана уже неотрывно направлен на него. Джисон сглатывает и старается скрыться куда подальше с места происшествия, пока тело уже сходит с ума, желая только одного.        Хан прячется за дверью своей комнаты, не помня уже как до неё добрался. Возбуждение звенит в ушах и не даёт нормально соображать. Юноша падает на кровать, судорожно пытаясь снять с себя форму, и не замечает щелчок дверного замка. Комната резко заполняется давящей аурой, чуть приводя в сознание. Джисон приподнимается на локтях и замирает, видя пред собой образ того, кто жизни ему не даёт уже несколько недель. Он давится воздухом, когда Чан приближается, не сменив хитрый оскал ни на какую другую эмоцию. Ему явно доставляет удовольствие представшая перед ним картина.        — Какого чёрта ты здесь забыл? — прорезается сквозь толщу возбуждения голос Хана. — Ты обжимался там с кем-то, вот и иди дальше, — всё это звучит не столь угрожающе, сколько обиженно. И Бан это чувствует. Всё чувствует.        — Сын Божий упоминает нечисть. Как мило, — Кристофер жадно рассматривает тело перед собой, ощущая сильную пульсацию по всему телу. Страх вперемешку с желанием. Великое искушение для него, которому он готов поддаться. — Ты ведь внимательно смотрел, что я делаю, ангел мой? — последнюю часть подчёркивает, лицом к лицу уже приблизившись. — Хочешь ведь. Скажи это.        Джисон давится из-за обращения к нему, а тяга к этому Дьяволу только усиливается. Он вновь чует неладное, и вновь проклинает себя, потому что желание сильное — не может сопротивляться ему, когда уже прямо перед ним тот, из-за кого он которую ночь не спит. В штанах всё давит, горло сушит, а чужие глаза, будто огнём горят, призывая броситься в это пламя с головой. И кто он такой, чтобы отказать себе. Он грешен. И он хочет согрешить ещё.        — Хочу.        Всё так просто, чтобы вмиг ощутить грубую хватку на тонкой талии, пухлые губы, сменяющиеся острыми зубами, что так правильно ощущаются в данный момент. Хан пальцами в плечи Чана вжимается, давая себе понять, что всё это реально. Стонет протяжно, когда чувствует прохладную руку на своём горячем торсе. Бан изучает его, усмехается, ощущая рельефность чужого тела, что так тщательно скрывается. Джисон от этого румянцем заливается, хотя куда ещё больше, он и так уже весь пылает в этом огне страсти, но губы на шее отрезвляют, говоря, что это только начало. Его вжимают в кровать, медленно раздевая, специально всего изводя, добиваясь определённой цели.        — Прошу, Кристофер, не тяни... — к глазам влага подступает от накрывающего возбуждения. — Возьми меня, пожалуйста.        И вот он. Спусковой крючок, явный сигнал для действий. Чан не станет что-либо делать без согласия, не в его это правилах. Добрая душа тёмного существа. Или всё-таки желание подчинить себе этого юношу? Сделать его только своим.        Бан зубами врезается в тонкую шею, вызывая вскрик Джисона, но тому приятно даже от такой боли. Она плещется вместе с наслаждением от чужих прикосновений к его невинному телу и ощущением вседозволенности, которое он никогда ещё не испытывал. Его всего кроет, будто волной, погружая на самое дно, с которого невозможно выбраться — да и хочется ли. Сильные руки мнут его под себя, лишая возможности двинуться. Хан впивается в них так сильно, что теперь не только на нём останутся следы этого всеобъемлющего вожделения, которому поддались двое. Он явно видит, как Чан его хочет, и также хорошо видит, как тот тянет время даже после мольбы, поэтому просит снова, и снова, и снова. Его голос резонирует по всей комнате и Кристоферу срывает крышу окончательно. Парень скидывает с себя одеяния, не забывая расцеловывать голый торс, оставляя на нём свои метки. Упивается громкими стонами, вызывая каждый раз волну новых, чуть ли не срывая чужой голос. Когда оба остаются без одежды, Джисон может во всей красе увидеть объект своего желания и раскрыть рот в немом шоке, потому что понимает, что его ждёт.        — Боишься? — резкое «нет» на поставленный вопрос и довольная улыбка задавшего.        Чан копошится в своих вещах и достаёт всё необходимое. На тонкие длинные пальцы льётся прозрачная жидкость и Джисон от этого зрелища шумно сглатывает, привлекая к себе внимание — волнуется. Бан осторожно просит юношу раскрыться для него, пока тот мнётся и сводит коленки вместе, но всё же решается и разводит ноги в стороны, отворачиваясь в сторону. Смущение съедает его, но желание пересиливает, поэтому он решается повернуться и проследить за всем происходящим. Кристофер мягко касается губами нежных коленок, держа зрительный контакт с Ханом, доводя его ещё больше, а тот держится, играя с ним в гляделки и чувствуя себя настоящим безумцем. Осквернение общежития при храме, осквернение его священных покоев, самое главное, осквернение самого себя. И ему ничуть не жаль.        Чан касается сокращающихся мышц и аккуратно вводит первый палец, следя за чужим выражением лица, считывает эмоции, чтобы не сделать больно. Он любит грубо, но для Джисона это первый раз, поэтому он старается сделать всё максимально приятно. Кто сказал, что потом у них не будет ещё раз и грубо? Парень усмехается собственным мыслям и не замечает, как юноша начинает сам двигать бёдрами навстречу его движениям — добавляется второй палец. Хан в спине прогибается, в ладонях постельное бельё сжимает до белых костяшек. Ощущения не привычные, но приятные, по всему телу током расходятся. Он просит большего и Бан даёт ему это, растягивает для себя, сам уже терпеть не в силах, только картина перед ним помогает держаться.        Кристофер заканчивает с растяжкой, слыша скулёж со стороны и попытки прикоснуться к своему телу. Не позволяет этого сделать, по рукам шлёпает, а после растягивает по всей длине презерватив и лубрикант размазывает. У Джисона в очередной раз дыхание спирает, он прячет лицо за крохотными ладонями — смотрит сквозь них, выжидая того, что сводило его с ума всё это время, что не давало спать по ночам, что при одном взгляде на Чана заставляло скрыться от чужих глаз, удовлетворяя себя. Комнату разрезает громкий стон. Хан не ожидал, что в него так резко войдут. Перед ним извиняться начинают, Бану самому голову туманит невыносимо, он даёт время привыкнуть и постепенно начинает двигаться, касаниями по всему телу стараясь успокоить и отвлечься от возможной боли. Губы поджимает из-за собственных ощущений, узко, жарко, дико приятно.        Джисон руками тянется, окружая шею Кристофера, и к себе прижимает, впиваясь в пухлые губы, сминая их и выпуская в них протяжный стон, потому что сам же своими действиями позволил войти в себя глубже. Он голову назад откидывает, когда Чан ускоряется, целует его шею и мажет языком по яркому следу от своих зубов. Хан ему спину царапает, прося большего, совсем потеряв остатки разума и отдаваясь в полную власть Дьяволу. Свет и тьма воедино сливаются, заполняя комнату похотью, не стесняясь людей за её пределами, не боясь, что их могут услышать. Пусть слышат и давятся тем, что им не под силу. А Джисону под силу, у него глаза закатываются от наслаждения, губы пухнут от терзающих поцелуев, кожа горит всевозможными метками — ему так хорошо сейчас, что совершенно плевать, что происходит кругом, он сейчас в этом моменте и хочет полностью раствориться в нём. И у него это получается — он кончает с громким стоном, изливаясь себе на живот и пачкая живот Бана, пока тот доводит себя до пика, вбиваясь в расслабившееся тело. Хан скулит из-за ощущений — скулит, потому что чувствует вторую волну и кончает второй раз вместе со своим искусителем. Ясное сознание его покидает и он медленно отключается, слыша едва различимое «Теперь ты — мой».