***
Жажда приключений всегда была у Гарри в крови. Он был истинным сыном своих родителей — следующим поколением Мародёров, которое встряхнёт Хогвартс до самого глубокого подземелья. Не мог, не умел он сидеть спокойно: ни в детстве, когда за ним бегала взволнованная мама, ни в более подростковом возрасте, когда его задницу прикрывали уже друзья. Точнее, прикрывал один только Том, которому тоже на месте никогда не сиделось — беготня за Гарри отнимала немало сил, а после, он беззастенчиво черпал у младшего Слизеринца, высказывая всё, что у него на душе. Каждое приключение вбрасывало такое количество дофамина в постоянно напряжённый мозг, что ему хотелось всё больше и больше. Несмотря на травмы. Несмотря на уставший и реально заебавшийся взгляд Тома, которому для полной комичности ситуации не хватало лишь таблички на спине с надписью «Спасатель Поттера». Его не могло остановить, казалось бы, ничто и никто. Но остановила пустая зелень глаз, смотрящая на него из зеркала. Листва всегда была тусклой, словно покрыта пылью воспоминаний. Таких далёких и одновременно близких душе. Несмотря на извечную позитивность, он не умел чувствовать. Пустотой люди могли бы назвать тот самый депрессивный эпизод во время которого нет возможности подняться с кровати. Или то самое жестокое и внезапное расставание с парнем, волнующее сознание. Гарри же не мог вспомнить, когда он чувствовал хоть что-то из якобы «огромного многообразия эмоций». В его сознании, пустота ощущалась чем-то привычным, чем-то таким родным и, одновременно с этим, далёким. Тем, что Гарри пытался вспомнить с чего всё началось. Казалось бы, она ходила с ним рядом абсолютно всегда, ласково потирала детские хрупкие плечики костяными руками и беспрерывно давала понять, что он «другой». Он осознал себя в тот самый первый раз, когда сидел в детской кроватке, понимая, что он может думать. Это произошло ещё в далёком 1983, когда он только увидел себя как человека, как личность, которая умеет думать. Вспоминая об этом моменте спустя годы, Гарри понимает, что даже тогда он не чувствовал в себе ничего. Игрушки никогда не привлекали его внимания, а забытая на подоконнике чашка его любимого апельсинового сока не вызывала никаких эмоций. Когда в четыре года у него случился первый магический выброс, он почувствовал, что он никогда не был одинок. Он и магия. Пустота и наполненность волшебными искрами приводила его в какой-то тусклый восторг. Это был первый и, возможно, единственный раз, когда на губах появилась искренняя, поломанная улыбка, испугавшая магическое зеркало.***
Мама всегда ходила рядом. Нежно теребила его раздражающие кудри и приговаривала, какой он восхитительный и чудесный ребёнок: тихий, с пухлыми щеками и огромными глазами***
Поняв принцип работы эмоций родителей, изучив реакцию на ту или иную вещь, Гарри с пониманием и бессменным спокойствием признал — чем больше он подвергает свою жизнь опасности, тем больше любят его родители. Он не знал как это работает. Его логические цепочки размышлений уходили куда-то вглубь детства, где он непоседливо разбивал себе коленки об землю, носился вертолётом по дому, тем самым вызывая счастливые улыбки у близких людей. Неужели гиперактивность и эмоциональность собственного ребёнка им предпочтительнее, чем его счастье и безопасность?.. До дрожи в руках, Гарри хотел разобраться в себе, покопаться с интересом учёного в своих собственных мозгах, но… Единственное, что он сделал — попытался улыбаться надоедливому отражению в зеркале, делая лицо всё живее. Вновь и вновь, пока улыбка не превратилась в «настоящую», а от довольного блеска в глазах не начинало тошнить.***
Гарри всегда был эмоциональным и жизнерадостным. Точнее, он так выглядел для многочисленных знакомых родителей, для себя-зеркала. Пока в 11 лет, во время поездки в поезде, к нему не заглянул синеглазый мальчик и задумчиво не нахмурился. — Лжец. Тихо, но слышимым для него, для Гарри, голосом, произнёс наглый незнакомец, усевшись напротив Поттера. Единственный человек, который разглядел именно его поверх идеальной маски, был Том. Он без проблем пробрался через дебри законченной проекции, не так уж и долго всматривался в ярко-зелёные глаза своего будущего однокурсника, чтобы сковырнуть почти зажившую ранку безэмоционального плева, сделав Гарри обнажённым. Он чувствовал, как Реддл разглядывает его высохшие в чужом ярком свете органы, пылающее тёмными оттенками зелёного душу и беззастенчиво сжал в ладони лениво трепыхающееся сердце, спрятав ото всех. Гарри испугался раскрытия, но только в первую их встречу. Гарри подумал о том, что сам Том скрывает огромные жирные личинки своих эмоций под уютным куполом, позволяя юноше разглядывать. В общем-то, позволял он разглядывать их только Гарри. А потом, Распределяющая Шляпа спокойно отправила двух новых знакомых за один серебристо-зелёный стол Слизеринцев. Это произошло совершенно случайно и никто из них не хотел лишних привязанностей. Но, когда внешне забитый, закрытый и мрачный Том Реддл, у которого в глазах строятся целые Вселенные из желания новых знаний, а улыбка у него такая нежная и искренняя, Гарри понял, что попал. Попал в тот самый непонятный круг эмоций, пытаясь ощутить вкус настоящей дружбы без лжи. Ведь тот самый Том Реддл заметил его из толпы одинаково скучных лиц, выросший в приюте и сделавший себе имя уже на первом курсе. Заметил мальчика-который-мимикрирует. Это можно считать началом их дружбы.***
Их дружба очень странная, на самом деле. Связана между собой общим секретом, состоящим из осколков искренних, но спрятанных где-то очень глубоко, эмоций и завядающими цветками пустых глаз. Гарри узнал у Тома, что нормальные люди не стоят часами перед зеркалом, если только им не нужно отработать речь. Что люди интуитивно могут показывать эмоции на лицах и им без надобности заучивать каждое движение губ, мышц, подсмотренных на лицах любимой мамочки и не такого уж и хорошего отца. А ещё, он узнал, что люди могут по-настоящему любить и многие из них не лгут. Эмоции можно проживать всеми оттенками радуги и они ощущаются восхитительно. По крайней мере, только для Гарри. Для Тома же, привыкшего гнить под натиском чужих ожиданий и ненависти, быть пустым — самое заветное желание, на скорую руку нацарапанное на бумажке и спрятанное под подушку глубокой ночью. Том, на самом деле, очень нежный и хрупкий по натуре. И слишком, слишком эмоциональный. Гарри изучает поведение юноши, как что-то очень необычное, привлекательное, ловит на нём гиперфиксацию и через пару-тройку лет знает малейший жест пальцев, слабое свечение внутри зрачков. Гарри эти скрытые черты очень нравятся. Они как ягодная прослойка в, с виду, твёрдом торте, делающим вкус поистине незабываемым. Его немного забавляет, как вечно унылый Том, с блеском в глазах и растрёпанными, в странном возбуждённом порыве, волосами, рассказывает о теориях магии, о секретах мироздания и о личных открытиях. — Том, тебе всего лишь 16. Куда торопишься? — Гарри ест шоколадные конфеты, которые принёс Том. Не то, чтобы Поттеру-младшему прям нравятся сладости в любом из их проявлений, но его рецепторы буквально сходят с ума от убойной дозы дофамина прямо в мозг. — Я хочу уйти из мира магглов, поэтому и делаю всё возможное, чтобы побыстрее стать самостоятельным. Мерлин, Гарри, ты же… — Том лишь устало вздыхает и закатывает глаза. Его руки находят важные пергаменты, которые он начинает слегка сминать. — Оставишь мне хотя бы две конфеты? Я их для себя купил, если вспомнишь. Гарри кивает и его губы кривятся в странной улыбке. Уголки губ дрожат, а глаза ничего не выражают, как у фарфоровой куклы. Но Том знает — эта, хотя бы, настоящая.***
У Гарри с Томом секретики, разрисованные алыми каплями крови на пергаменте. Они переплетаются пальцами, пока никто не видит и тогда Гарри может почувствовать яркий шквал эмоций в голове, а Том — желанную пустоту. Гарри снова пытается геройствовать, делая шалости направо и налево, но уже скорее из надоедливой и очень навязчивой привычки, чем из желания угодить. Это совершенно не нравится Снейпу — его декану. Он уже привык вести себя безрассудно, но вот в голове мысли — лучше бы никогда не привыкал. Том волнуется, а ему лучше бы книжки свои заумные читать, да делами личными заниматься. Гарри иногда чувствует, что тонет — он видит в зеркале уже не себя, но почти полную копию отца, которого никогда не уважал. Те же кудри, те же очки, те же идеально скопированные эмоции на лице. Но, его же можно понять, не так ли? Джеймс — это человек, по которому он учился быть «сыном своего отца», «будущим наследием Мародёров», «гордостью семьи Поттер». И он стал. Лжёт, правда, намного больше, чем дышит, но с каждым годом границы его личности и личности отца в нём стираются. Эхом разносится по черепной коробке жалобный звук, когда Гарри в панике пытается выбраться из кольца долга и судьбы. Том помогает, правда. Старается понять, старается выводить настоящего Гарри «погулять» почаще, наслаждаясь взглядом в пустые блекло-зелёные глаза. Но, несмотря на это, Гарри может почувствовать от Тома горечь, объясняя это чувство тем, что близкие для него, Поттера, люди, никогда не замечали его. Навряд ли кто-то из них понимал его хоть капельку. Сын пытается быть лучшим и хватит. Верно, отец?***
Том всё чаще ощущается как тот самый котёнок, играющий под лучами солнца. Греется в светлом тумане славы, умеющий делать всё и сразу. Потому что прекрасно знает — у него никого нет, кто мог бы ему помочь. Гарри его понять не может, сколько бы ни пытался — ему самому с каждым годом всё тяжелее даётся программа обучения, всё тяжелее становятся мысли в голове, смертельным порохом окружая всё вокруг. И ему кажется, что многие знакомые чувствуют запах гнилой земли и грунта, что уже ни на миг не оставляет его в одиночестве. Он ощущает, словно с детства знаком с самой Смертью. Она ходит вокруг него, будто выбирая себе преемника, который без сомнения отберёт жизнь, но и отдаст свою ради единственного друга… Они оба популярны, что не есть хорошо. Гарри попросту всё равно на какие-то розовые бантики на любовных письмах, он может пить Амортенцию литрами и ему ничего не будет. Тогда как Tом буквально светится от радости, получая то самое заслуженное