Дыхание

Бордовое кресло давно пропахло дорогим табаком. Оно было извечным аксессуаром квартиры Мастера. На нем сидели самые дорогие женщины и мужчины, на него неоднократно проливали алкоголь и об него неоднократно тушили сигареты. Ни на что Мастер так не тратил деньги, как на папиросы и алкоголь. Он мог ходить в самом заношенном пиджаке, жить в подвальном помещении практически без света, на завтрак обедать в самом захудалом заведении Москвы, но при этом всегда выдыхать табачный дым Мальборо и встречать вечер с дорогим виски. Всегда. Знаете, он неплохо говорил по-немецки. В студенческие годы даже занимался переводом иностранных статей и вполне имел перспективы освоить эту профессию окончательно. Но Мастер никогда не хотел быть посредником между автором и читателем. Он сам мечтал быть автором. Самому проводить читателя в свой рассказ, а не выступать в роли лодочника-перевозчика с одного чужого берега на другой. Ведь он же Мастер, а не Лодочник. Поэтому эта работа только отравляла ему жизнь. Он рвался за вдохновением, за музой, но так и провел половину жизни в извечных ожиданиях. «Маргарита». Она ощущалась как яркая вспышка света, как вкус финика, как аромат жёлтых роз. Она вспыхивала и расцветала в его любви, также как он раскрывался и залечивал раны в её. Однако Христос воскрес, роман дописан, и Маргариты больше нет. Но ее запах никогда не удастся выветрить из квартиры. Никакими сигаретами, никаким алкоголем не заполнить гробовую тишину сердца и не завязать струны расстроенной скрипки вновь. А ведь он искал её. Оборачивался на каждый букет жёлтых роз, на каждые голубые глаза, на каждый смех, что был хоть чуточку похож на смех его Маргариты. Он хотел сжечь роман, да не было больше огня. Хотел застрелиться, да не смог отыскать револьвера, а может просто был слишком слаб для того и другого. Но сам Мастер считал по-другому. Считал, что недостаточно сломлен. Считал, что ещё недостаточно пролил слёз. Считал, что умрет случайно, так и не в силах самому принять решение. Но в глубине души над Мастером возвышался страх того, что Маргариту он уже давно потерял, и потерял безвозвратно. Потерял ещё тогда, когда встретил самого Дьявола и писал для него роман. — День добрый. Могу ли я присесть? — послышался пустой голос. Серый, почти безлюдный день. Сегодня пасха. На Патриарших прудах никого нет. Только изредка пробегают маленькие дети и влюбленные пары. Мастер, закутавшись в чёрное пальто, читает роман. И от неожиданности вздрагивает, обращая взгляд на подошедшего мужчину. — А, это вы, Воланд. Здравствуйте, — и он жестом приглашает его составить компанию. Элегантно одетый мужчина выглядит нелепо на фоне белой, облезлой скамьи. Но, признаться, Мастер упорно старался этого не замечать. Его душа была полностью поглощена романом. Она проносилась сквозь жёлтые страницы книги, желая найти хоть единственный изъян, ошибку, неточность. Он никак не мог себе признаться в том, что на пропитанных своей кровью страницах он искал не Маргариту. Внимательный взгляд карих глаз откровенно рассматривал его, словно видел впервые. — Я дописал главу. — Она мне понравилась. — Спасибо, — сдержанно отвечает Мастер, продолжая чтение, и только спустя мгновение на его бледные щеки падает румянец. Он никому не показывал главу. «Зачем вы мучаете меня?» — хотел спросить он, но слова так и застряли в прокуренном горле. Ведь Воланд никогда его не мучил. Никогда. Мастер сам изуродовал свою судьбу безвозвратно, как расплату за талант. Расплату за счастливые дни с Маргаритой. Расплату за гениальнейший, правда, недосказанный роман. «Тёплый ветер приятно ощущался на бархатной коже. В небе затухали и заново вспыхивали искры огня. Где-то гремели взрывы, разрывая каменные здания, а они вместе растворялись в апрельском вечере. — Что будет дальше? — задаёт он вопрос пустоте, бросая обречённый взгляд, который буквально кричал о том, что если четкого ответа Мастер не получит, он сейчас же спрыгнет с крыши. — А чего хотите вы, Mein Meister? — Смерти, профессор Воланд. Я желаю смерти, — и, не дав ответить собеседнику, продолжил: — Убейте меня, освободите Маргариту от оков жизни со мной. Сделайте так, будто меня никогда не существовало. — Боюсь, это невозможно, mein lieber Freund. Как же вы напишете роман, если вас не существует? Или вы полагаете, что через сто, нет, даже не сто, триста лет! Вашу рукопись отыщут под полами старого дома без подписи и малейшего намека на ваше авторство? Помилуйте, Мастер. Боюсь, что без вашего существования они решат, что роман написан самим Сатаной. — В таком случае я умру сам. — И тем самым обречете Маргариту на смерть. Вы уверены, что хотите именно этого?» Мастер не хотел. Он желал остаться с Маргаритой, которая никогда не будет с ним. — Кажется, вы совсем запутались, mein Meister. Не желаете выпить? — Желаю. «Мастер примкнул к губам Воланда, а Дьявол только этого и ждал. Он отвечал ему с ещё большим жаром, покрывая участки шеи нежными поцелуями. — Вечная любовь? — не унимался тот, прикусывая белоснежную кожу любовника. Он знал, как Мастеру стыдно. Чувствовал биение его измученного сердца, чувствовал внутреннюю борьбу и продолжал со всей страстью целовать его искусанные губы так, что даже если бы Мастер действительно мог бы оправдать себя, у него бы не вышло. Вернулся в реальность Мастер когда крепкая ладонь Воланда коснулась внутренней стороны бедра. Не разрывая поцелуя, он попытался что-то промычать ему в губы, и…» …он любил Маргариту. Он любил её полные нежности глаза, любил каждый сантиметр ее тела, любил и рвался не расходиться с ней ни на шаг, но не мог признаться себе в том, что лишь был ее пациентом. Сейчас он не менее любя ласкает Воланда, срывая с его губ хриплые стоны. Тот всё ещё старается нелепо сдерживаться и сохранять приличный вид, но все уже давно вышло из-под его контроля. Завтра он будет сидеть в прокуренном бордовом кресле и за чашкой утреннего кофе слушать чтение Маргариты.