Без шансов.

      Женские пальцы в светлых волосах путаются, чуть ощутимо перебирают сожжённые пряди, наслаждаются их мягкостью и податливостью. Лина глаза приоткрывает и ей тут же начинает казаться, что она совершила непосильную для себя задачу. Присмотреться пытается, только всё вокруг кажется каким-то мыльным, не различимым, одинаковым. Выдыхает хрипло, тяжело. И тут встречается со взором пристально наблюдающим. Медиум глаза чужие узнаёт не сразу. Этому и причина имеется — обычно они на кошачьи похожи, иногда хищными предстают — опасными до жути, порой и бегающими, испуганными, тревожными. Столько в себе её зеницы сочетают. А тут по-особенному смотрят. Совсем иначе. — Спи, девонька, спи, — свободная рука на щеку худую опускается, поглаживает нежно, так и норовит заклинание наложить и усыпить тем самым. — Переутомилась, милая.       И Лина растворяется. Лина рассыпается на мелкие крупицы, без шанса собрать себя воедино. Когда она волосы нежно гладит, когда от щеки до линии волос проводит ледяной, но такой любящей и оберегающей рукой — реальность начинает медленно, но верно уплывать в неизведанные края. Когда рядом она, шансов нет ни на что. И Лина понимала это прекрасно и каждый раз себе напоминала, что не стоит терять себя в этой женщине. Только, медиум до того отчаянна и смела в своих помыслах, что вновь и вновь рассеиваться была решительна. Без шанса собрать себя воедино.       Глаза усталые едва открытыми держит и с каждым мгновением это становится невыносимее. Продолжает в чужие зелёные смотреть, которые завораживают неминуемо. Поглощают своими неизвестными глубинами. И светловолосая настолько храброй себе кажется в это волшебное мгновение, что готова в глубинах этих затеряться. Без шанса отыскать себя. И Лина очи покорно прикрывает, возмечтав, что в неминуемо грядущем сне вновь глаза пристально наблюдающие увидит, дабы уж точно отправиться в их миры затерянные. Без шанса вернуться. И перед тем, как в сон желанный и влекущий отойти, кажется ей, что колдовка северная придвигает к себе ближе, аккуратно голову изнуренную на груди своей располагает, талию в кольцо рук трепетных заключает. Без шанса освободиться.       Опять горе чужое девонька чувствительная на себя переняла. Отчаянно и решительно. Ангелина не одобряла такое, ругаться была готова стремительно и бесповоротно. Однако один вид измученной, безгранично уставшей Лины что-то внутри надломил, не дал языку острому развязаться, ударить по-больному. Бесконечно слабая девонька заставила женщину проникнуться наконец. И знала она, что та любит её нестерпимо, нуждается, но сказать не может прямо. Обе боятся слов любви. Неизвестный язык учить казалось невыносимым чем-то, невероятно далёким. Без шанса себя перебороть. Колдовка трепетно в макушку девоньку спящую целует, носом в пушистые и растрёпанные волосы утыкается — сожалеет.       Глаза открываются тяжело и неохотно. Лине кажется, что вот-вот, и она проснётся в тёплых, любящих, умильных объятиях — в них же ведь и засыпала так отчаянно. Но замечает, что в кровати оказывается совершенно одна, ранее заботливо пледом накрытая. Только вот плед, хоть и уютный, в котором нежиться можно целую вечность — утренние объятия не заменит. Зеницами сонными по комнате бегает в отчаянных поисках той, которая так ласково в сон погружала. Та, которая после себя оставила лишь едва уловимый запах трав и смородины. Без шанса вернуть.