In good hands [В хороших руках]

— Ты пришёл. — Ты позвонил. Губы Натаниэля приоткрываются… И снова плотно смыкаются, пока каждая буква высыхает на кончике его языка. Тон Эндрю, как всегда, спокоен, как замерзшее озеро. Словно безоговорочно появиться после месяца внезапной тишины — это самая естественная вещь во вселенной. Но Натаниэль знает, что нет, и чувство вины скребёт физической болью где-то в груди. Его руки свободно сложены за спиной, пока он опирается на стену, поэтому никто, кроме него самого, не замечает, как он сжимает защёлкнувшийся сотовый телефон. Не то чтобы кто-то другой, кроме них, мог это заметить, поскольку все должны были присутствовать на осеннем банкете. Электрические голубые глаза наблюдают за каждым сантиметром переполненной парковки с внимательностью ястреба. К счастью, вокруг нет ни спортсменов, ни тренеров — только лавина автобусов и несколько охранников на въезде, которым они до лампочки. Натаниэль позаботился, чтобы они с Эндрю встретились в укромном месте. Или, настолько укромном, насколько это возможно. Не то чтобы он был знаком с планировкой экси стадиона Университета Блэквелла, так что он нашёл это место скорее просто случайно, после того как Рико… закончил с ним. Он осознаёт, насколько рискованно, если не сказать совершенно тупо, чтобы Ворон и Лис тайно встречались посреди ежегодного осеннего банкета. Особенно после, э, ну, небольшого трюка, который он проделал примерно час назад и который всех взбудоражил. Эндрю тоже должен быть о нём в курсе. Тем не менее, он пришёл. Даже несмотря на молчание, которое ему приходилось терпеть без каких-то объяснений несколько недель подряд, и Натаниэль никогда не чувствовал себя, блять, настолько недостойным. Это напоминает ему, что он по-прежнему должен Эндрю ответ. Что он должен наконец что-то сказать. Что-нибудь. — Видел то тупое выражение лица Рико? — Натаниэль пытается изобразить самодовольную ухмылку. Эндрю, однако, не делает ему одолжения, подыгрывая. Конечно. Конечно, нет. Самодовольство Натаниэля сдувается, как лопнувший воздушный шарик. Его затылок прислоняется к стене, он снова переводит взгляд на горизонт и наблюдает, как солнечные лучи продолжают таять в потемневшем небе, а каскады красных огней стекают по улицам, словно кровь. Наступает тишина, проходят секунды, и его уносит чувство ностальгии. Это странно. Это странно, потому что не следует испытывать ностальгию по вещам, с которым не знаком. А поскольку в «Гнезде» шестнадцатичасовой рабочий день, у него никогда не было возможности понаблюдать за такой картиной. У него также не было такой возможности, когда его мать попыталась сбежать с ним пару лет назад. Они никогда не говорили о его внешности, потому что он слишком похож на своего отца, и он, к сожалению, это осознаёт. Но в редкие моменты его мать упоминала, что его тёмно-рыжие волосы напоминают ей закат. Они похожи на огонь, — сказала она. Огонь. Пламя. Смерть. Глаза Натаниэля на мгновение расширяются, когда воспоминание о горящей машине с трупом его матери пронзает его, как нож в груди. Однако вместо болезненного крика дрожащее дыхание — единственное, чему удаётся прорваться через небольшую щель между его разбитыми губами. Внезапно холодный осенний воздух наполнился чёрным дымом, а далёкий горизонт больше не является единственным, что горит, поскольку внутренний круг Мясника — его отца — убил его мать вместе с единственным проблеском надежды, который Натаниэль когда-либо осмелился иметь. Его прошлое слишком реально. Слишком близко. Такое ощущение, будто он тонет в крови и пламени. Глубже, глубже и глубже, спускаясь в мрачное место, где невозможно дышать — пока звук приближающихся шагов не выталкивает его на дальнюю поверхность сознания. Когда Эндрю появляется в поле зрения, сердце Натаниэля замирает. Его пристальный взгляд следует за каждым движением, а весь его мир сужается до человека перед ним. Он не мог заставить себя заботиться ни о чём или о ком-то ещё, даже если бы пытался, не сейчас. В вечерней тусклости бледно-светлые волосы Эндрю кажутся расплавленным золотом. Оно выглядит тёплым, но это не то тепло, которое напоминает Натаниэлю о пламени и смерти. Это успокаивающее тепло. Такое, которое заставляет его чувствовать себя защищённым, как могло бы дать только присутствие Эндрю. Натаниэль моргает. Устраняет типа-состояние-транса. Его встречают ореховые ирисы и отражение печально известной чёрной четвёрки, вытатуированной на его левой скуле. Ох-какое-жуткое японское число смерти — репутация, которой он всегда любил соответствовать. Ещё он замечает, что голубые глаза Мясника смотрят прямо на него. От страха у него пересыхает горло менее чем за миллисекунду, но как только он пытается рефлекторно отвернуться, его подбородок оказывается зажатым большим и указательным пальцами. Осторожными, но решительными. Натаниэль терпит это, потому что Эндрю пока ничего не знает о его отце. Он пользуется возможностью рассмотреть его лицо полностью. Эндрю спокоен. Но его эмоциональная апатия коренится не в типичном для него спокойствии. Нет. Это спокойствие смертельно опасно. Если бы он не знал его лучше, он бы сказал, что недовольство Эндрю было направлено ​​на него. Но Натаниэль уже слишком много раз видел эту горячую ненависть, которая легко прожигает его безразличие. Достаточно часто, чтобы знать, кому она на самом деле адресована. Эндрю медленно дышит. Его глаза не мигают, а пронзительный взгляд наблюдает за каждым миллиметром синяков на лице Натаниэля. Это так, словно он был полон бензина, а жестокость Рико была спичкой, и ему требуется вся унция самоконтроля, который он может насобирать, чтобы не позволить этим двум вещам столкнуться. Натаниэль не знает, когда именно это произошло. Когда Эндрю начал заботиться. Начал показывать беспокойство из-за следов жестокого обращения Рико во время их… того, что они отказываются называть. Или, может, он просто нарочно отвернулся, ведь это делало всё намного проще. — Я в порядке, — Натаниэль даёт худшее извинение — ухмылку. Всё, что осталось от апатии Эндрю, трескается. — Всё не так плохо, как кажется, — объясняет Натаниэль, словно это могло что-то улучшить. — Я всё ещё могу играть. — А вот здесь осторожнее, Веснински, — тянет Эндрю. — Ты так похож на Кевина, что мне хочется тебе врезать. — Ты бы никогда мне не врезал. Левая бровь Эндрю быстро поднимается. — Не испытывай меня. Обрадованный поддразниванием, Натаниэль не может удержать губы от идеи изогнуться в смутной подобии улыбки, даже когда это делает больно. Глаза Эндрю бегают по его лицу, словно собирая каждую крупицу веселья, которую только могут найти, и кипящая ярость в его радужках немного тускнеет. Движение на его периферии заставляет Натаниэля вырваться из момента. Каждая клеточка его травмированного тела напрягается, как побитая дворняга, готовая защищаться. Его внимание сразу же переключается на надвигающуюся опасность. Именно тогда он замечает, что это всего лишь Эндрю отпустил его подбородок. Натаниэль смотрит, ошарашенный. Когда осознание настигает его, он издаёт презрительный шум; в лучшем случае можно было бы истолковать как насмешливый смех. Он хочет сказать, что Рико не главный. Что этому ублюдку не принадлежит ни одна его часть, и он ненавидит, что такие моменты как этот всегда доказывают, что он неправ. — Да или нет? — сухо спрашивает Эндрю, без тени насмешки или осуждения. — Да, — сразу даёт он ответ. Словно его обмотали верёвкой и выдернули прямо из языка. Натаниэль позволяет себе потеряться в знакомых карих глазах с тяжёлыми веками. На этот раз он не вздрагивает, когда кончики пальцев скользят по линии его подбородка, тщательно избегая синяков, как будто он человек, заслуживающий бережного обращения. Удивительно, как прикосновение человека, способного на насилие, может быть таким невероятно нежным — нежность, которая для мира является не чем иным, как мифом, и нож, замаскированный под уязвимость, которую Эндрю ему доверил. Грудь Натаниэля снова ужасно сжимается. Он никогда не воспринимал это хрупкое доверие как должное, но знает, что предал его. Он знает, что всё ещё должен Эндрю объяснение, и знает, что не заслуживает его нежности. Он знает, что ему следует отстраниться, а не закрывать глаза и прижиматься щекой к ладони Эндрю. Знает, что ему следует бороться с теплом, а не погрязнуть в нём. Знает, что там будет лучше. Знает. Но он этого не делает. Не может этого сделать. — Я собираюсь убить его, — сквозь зубы цедит Эндрю с уверенностью, что в противном случае несёт только смерть. — Я, блять, убью его. — Не утруждайся. Я сам его убью. Эндрю усмехается: — Ведя себя как шут в Королевском корте? — Да ладно тебе. — Веки Натаниэля распахиваются. В левом углу его губы запечатлена дерзкая ухмылка: — Тебе понравилось сегодняшнее шоу. Взгляд Эндрю становится жестче, фиксируясь на синяке под глазом. — Мне опредёленно точно не нравится, блять, это. Ухмылка Натаниэля исчезает. Он думает, что если закрыть глаза, то будет легче абстрагироваться. Совсем нет, поэтому он заставляет себя отступить и снова прислониться затылком к стене. Холодный осенний ветерок заставляет его с болью осознавать отсутствие тёплых прикосновений Эндрю. Прежде чем заговорить, он пытается упорядочить следующие слова на языке, но это легче сказать, чем сделать. Его заставили играть экси. Он был создан, чтобы быть денежной машиной для якудзы. Ни для… ни для этого, ни для чего-либо ещё вообще, и он никогда не чувствовал себя настолько не в своей тарелке. — Рико и я — две стороны одной медали, — он сохраняет голос ровным и бесстрастным, обращая внимание обратно на то, что осталось от заката, вообще ни на что не глядя. — Мы ни черта не стоим за пределами корта. Если мы проиграем, нас убьют. Эндрю смотрит на него, ожидая. — Но, по крайней мере, так будет легче затащить этого ублюдка в ад вместе со мной, — уголки его рта дёргаются вверх в порыве самодовольства. Быть проклятием существования Рико всегда было единственным, что приносило ему искру радости в этой адской дыре под названием Гнездо. Всегда кажется маленькой победой увидеть страдания Рико, когда Натаниэль саботирует его спектакли на корте или когда он всячески унижает его на интервью. Или на банкетах, как это было сегодня. — И его маленькие наказания — ничто по сравнению с этим. — Пока он не убьёт тебя. Натаниэль отмахивается от этого: — Я лучше умру, сражаясь, чем продолжу жизнь на коленях. Эндрю хмурится. — Заткнись, блять, на хуй… — Нет, — отшатывается Натаниэль, немного резче, чем хотел. — Ты знаешь, что я не могу убежать от судьбы. Выражение лица Эндрю становится чем-то холодным и опасным. Натаниэль встречает его пристальный взгляд. — Выбор, как умереть, — единственная свобода, которая у меня когда-либо была. Я… Однако когда взгляд Эндрю становится глубже, что-то внутри Натаниэля рвётся. Он не знает что. Оно просто рвётся. Болит. — Мне так жаль, — хрипит он. — Мне так чертовски жаль… — Прекрати, — вмешивается Эндрю. — Прекрати, блять, извиняться за то, в чём ты не виноват. — Нет. Мне жаль я… Что бы ни разорвалось в его груди, за миллисекунды оно превратилось в чёрную дыру, тяжёлую пустоту, которая пожирает его контроль. Про себя он делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но это не сработало даже наполовину так, как он надеялся. — Мне очень жаль… — Натаниэль пытается снова, его голос звучит хрипло от уязвимости, и он стискивает зубы от того, как жалко он звучит. Внезапно, по какой-то причине, которую он не может понять, воспоминания переносят его на годы назад, когда они с Жаном залечивали раны друг друга. Они не совсем друзья, но Жан долгое время был единственным, на кого он мог положиться. «Вороны» работают по партнёрской системе, а это значит, что оба будут одинаково наказаны за плохую работу. И то, что он переживает сейчас, отчасти похоже на то, что он чувствовал, когда им обоим приходилось платить кровавую цену за один из проёбов Натаниэля. — Прости, что я заставляю тебя всё это терпеть, — говорит Натаниэль, как только ему удаётся выровнять голос. Жан дал ему понять, что его «прости» бесполезны и ничего не изменят, но это единственный известный ему способ передать то, что происходит внутри него. — Прости, что заставил тебя волноваться. Прости, что я не остановил это, пока не стало слишком поздно, — продолжает Натаниэль и издаёт резкий, презрительный смешок. Может, он поможет уменьшить отчаяние. Может, он поможет восстановить контроль над дрожащими руками. Не помогает. — Прости, что я недостаточно силён, чтобы отпустить тебя, — его голос срывается. — Прости, что я недостаточно силён, чтобы уберечь тебя, и… — он замолкает, останавливаясь, когда замечает, что просто бессвязно говорит. Прости, что я заставлю тебя смотреть, как я умираю. Наступившая тишина оглушительна, и всё его тело обмякает, когда внезапное онемение охватывает его, как прилив. Однако, несмотря на туманность этой вспышки, его усталый взгляд сразу же находит Эндрю. Словно компас, указывающий на север, всегда притягивающий в свою сторону. День перетекает в темноту, всё также прорезывает зубы ночь. Всё окрашено в тёмно-синий оттенок, который колеблется между тусклостью и сумерками, и только слабое красное свечение на далёком горизонте свидетельствует о существовании солнца. Охваченный приближающейся тьмой, Эндрю выглядит призраком. Единственное движение, исходящее от него, — это когда лёгкий порыв ветра убирает его волосы с лица. В остальном он совершенно неподвижен, внимание сосредоточено только на Натаниэле. Натаниэль пытается продолжить, но закрывает рот, когда понимает, что в этом нет необходимости. Эндрю уже сам собрал кусочки головоломки. Он понял причину того молчания. Что Натаниэль пытался скрыть с помощью него. Эндрю не отводил взгляд, пока говорил; он даже ни разу не моргнул. В его глазах таится тот особый блеск, который заставляет Натаниэля на мгновение остановиться, который заставляет его чувствовать, что его читают, как открытую книгу, как будто его действительно видели, а не просто смотрели. — Я не могу поверить, каким полным идиотом ты иногда бываешь, — в конце концов невозмутимо говорит Эндрю. — Да или нет? — Да. — Да, да, да. Тысячу раз да. С тобой всегда да. Его взгляд следует за рукой Эндрю, который вытаскивает пачку сигарет из левого кармана чёрных брюк костюма. Он выглядит горячо в костюме, — отмечает Натаниэль. Ужасно горячо. Задаётся вопросом, одел он его добровольно, или Лисам каким-то образом удалось заставить его. — Знаешь, — замечает Натаниэль, — ты единственный, кто когда-либо смотрел на меня так. Эндрю бросает на него взгляд, зажав сигарету между губами: — Так — это как, идиот? — Как будто я человек, а не собственность. Как будто я тот, кто стоит спасения. Зажигалка щёлкает. Эндрю затягивается. Кончик его сигареты светится, мерцая в молодой ночи. Затем он приближается, не говоря ничего в ответ, и когда Натаниэль чувствует тёплую руку на своей шее, он без колебаний отдаётся в руки Эндрю. Натаниэль наклоняет голову, позволяет глазам закрыться и слегка приоткрывает губы. Их близость заставляет сердце колотиться, как барабан войны, а дыхание сбивается, когда он чувствует, как сквозь щель его губ пробирается дым, прежде он медленно вдыхает его. Контраст холодного осеннего ветра на его коже, оставляющего мурашки при каждом прикосновении, и горячего яда, обжигающего горло, заставляет его покачнуться. Его руки всё ещё сложены за спиной, а кончики пальцев дёргаются, желая обхватить Эндрю и уткнуться в его светлые волосы. Натаниэль, однако, предпочел бы отрубить себе руки, чем нарушить границы Эндрю. Поэтому он держит их там, где они есть, и тонет в этом ощущении, с заземляющей рукой на шее, и этого достаточно. Эндрю всегда было более чем достаточно. Он не знает, сколько времени прошло, и лениво приоткрывает свинцовые веки. Оранжевый свет уличных фонарей, доносящийся до них в их тайном углу, смешивается с бесцветным дымом, создавая впечатление танцующего в темноте пламени. За растворяющимися следами он встретил пару глаз с тяжёлыми веками, которые скользнули по его губам, прежде чем снова посмотреть на него. Брызги оранжевого света согревают знакомые ореховые ирисы, раскрывая желание, столь же редкое, сколь и мягкое. Натаниэль позволяет себе втянуться, и дымчатое тепло губ Эндрю выбивает из него дыхание. Его сердце замирает, когда он отвечает на поцелуй, и он убеждён, что никогда не был таким уязвимым ни перед кем, тем более перед Лисом. Единственным Лисом, к которому он позволял себе чувствовать что-либо, что было хоть немного близко к заботе, был Кевин — и то только потому, что они вместе выросли в Гнезде до того, как Рико сломал его доминирующую руку и вынудил уйти. А ещё есть Жан. Его партнёр. Однако оба защитника знают, как сохранять эмоциональную дистанцию, ведь если бы они проявляли хоть какой-то признак заботы к друг другу, Рико использовал бы это против них. И всё же Натаниэля не было бы сегодня в живых, если бы не он. Его критика резка и беспощадна, когда дело касается экси, но в какой-то момент Натаниэль заметил, что Жан ни разу не запнулся, когда их наказывали из-за поведения-наносящего-ущерб-репутации, и он быстро всё понял. Жан выживший. Натаниэль — бунтарь. Это всегда было единственной большой разницей между ними. Но позволить Натаниэлю разгуляться, как тарану, и добровольно переносить последствия, могло стать последней искрой восстания, которую оставил Жан. Натаниэлю суждено жить и умереть на корте, и он решил погибнуть вместе с Рико, будучи для него ещё той надоедливой занозой в заднице. Это единственная причина, по которой он согласился тайно приударить за Эндрю в обшарпанных туалетах Райских Сумерок. Он выложил Эндрю всё, что мог вспомнить. Новые упражнения «Воронов». Их состав. Стратегии. Недостатки. Всё, что, как он думал, могло бы облегчить «Лисам» выработку выигрышной стратегии и уничтожение «Воронов» на поле. Эндрю был удобен. Эндрю был не чем иным, как инструментом, позволяющим оставаться на связи с Кевином и ускорять процесс его собственной неизбежной смерти. Он не должен был быть тем, кто покажет Натаниэлю, что он человек. Что он способен чувствовать и получать любовь. Эти редкие, общие тайные моменты — всё, что у них было. Всё, что им было позволено иметь. Всё, что у них когда-либо будет. Песочные часы переворачиваются, как только их взгляды встречаются, и они снова с болью осознают, насколько ограничено их время. Есть обжигающие поцелуи и требовательные языки, прерывистое дыхание и дёргание губ до крови — огонь настолько горяч, что отдаёт белым. Натаниэль целует Эндрю так, будто это их первый и последний раз, и, учитывая его обстоятельства, это действительно могло быть так. Хватка Натаниэля вокруг закрытого сотового телефона крепнет, словно в отчаянной попытке удержать крупинки, просачивающиеся сквозь песочные часы. Но они продолжают падать, падать и падать, и впервые ему хочется, чтобы его смерть не была так близка. Он не знает и его не волнует, как долго они целуются, пока их огонь не начнёт угасать. Это начинается с того, что их языки вместо страстной борьбы, начинают медленные движений по губам друг друга, лениво двигаясь, пока Эндрю не завершает поцелуй и бесцеремонно отстраняется. Натаниэль следует за теплом губ Эндрю, как голодная собака за лакомством, пока не сможет остановиться. Когда открывает глаза, то встречает обычное скучающее выражение лица. Как будто ничего и не произошло. Эндрю небрежно опирается локтем на плечо, пока просто курит. Он изучает его лицо глазами с тяжёлыми веками, но когда их взгляды встречаются, Натаниэль понимает, что их огонь всё ещё потрескивает где-то за его апатией. — Я рад, что твои поцелуи не такие паршивые, как твоя команда, — невозмутимо говорит Натаниэль, даже не удосуживаясь избавиться от дразнящего тона в своём голосе, и уголок его рта изгибается в игривой, но самодовольной ухмылке. Видимо, слишком самодовольной, по мнению Эндрю, поскольку он щурит глаза. Он даёт сигарете погореть некоторое время, не затягиваясь, прежде чем сказать: — А я был бы рад, если бы твои хуёвые навыки общения не были такими паршивыми, как твои. — Туше. — Больше никаких односторонних спасательных действий. Натаниэль кивает, смягчаясь. Некоторое время ничего нет. Затем: — Пойдём со мной? — Не могу. — Почему? — Жан. Эндрю не отвечает, не отводя взгляд, но Натаниэль всё равно его понимает. Жан принимает его наказания, когда что-то наносит ущерб репутации Рико и наоборот, но они никогда не думали, что один из них просто… уйдёт. Натаниэль знает, что это позволит Жану сбежать. Однако он не знает, выживет ли Жан, если его оставить одного в этой адской дыре. Не то чтобы они когда-либо говорили об этом. Или говорили о чем-то, не связанном с экси. Их отношения складываются не так. Кончик сигареты светится, когда Эндрю делает последнюю затяжку, прежде чем потушить её. — Если ты так стремишься сдохнуть, тогда давай уже, чёрт подери, — заявляет он без каких-либо эмоций в тоне, и Натаниэль наблюдает, как он целенаправленно скользит рукой в ​​правый карман брюк. — Никогда не делай подобного дерьма в пол силы. Скаль зубы в любых случаях, и не смей останавливаться, пока Натаниэль и Рико не умрут, — продолжает Эндрю, вытаскивая из кармана что-то, чего Натаниэль не видит, потому что его кулак сжимается вокруг. — А когда всё закончится, мне нужно, чтобы Нил Джостен вернулся ко мне, — продолжает Эндрю, и Натаниэль становится твёрдым, как лёд, как только звучит это имя. Его внимание, однако, быстро переключается, когда рука Эндрю ищет его собственную, разыскивая сложенные руки. — Потому что у Нила есть что-то, чего нет у Рико. Никогда об этом не забывай, — заключает Эндрю, переплетая их пальцы. — Ты слышал меня? Никогда, блять, об этом не забывай. Натаниэль недоверчиво моргает, и его раненые губы дрожат, пока он ищет ответ, но его отвлекает что-то маленькое и металлическое в его ладони. Эндрю проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони и останавливается, когда чувствует, что у другого сломаны костяшки пальцев. Он поворачивает их руки и выгибает бровь: — Ты превратил свою руку в полную катастрофу. — Я сказал, что принимаю наказания Рико, — решительно объясняет Натаниэль. — Но я никогда не говорил, что принимаю их, не сопротивляясь. — Сто три процента, Веснински. Натаниэль издаёт слабый смешок, прежде чем освобождает их руки. — Знаешь, — поддразнивает он, поправляя галстук Эндрю, так как тот немного ослаб. — Интересно, что бы сказала пресса, если бы узнала, что Псих Эндрю Миньярд может быть таким мягким и любящим. — Твоё желание смерти сегодня необычайно велико. — И тебе это нравится, — отвечает Натаниэль, и на его разбитых губах появляется искренняя улыбка, когда Эндрю раздражённо цокает языком и закатывает глаза. — Я тебя ненавижу. — Я знаю. — Заткнись. И снова Натаниэль чувствует тёплые кончики пальцев на своей шее. Он позволяет себе приблизиться, но вместо того, чтобы поцеловать его, Эндрю нежно прижимает их лбы друг к другу. Натаниэль наблюдает, как его глаза прикрываются, и возвращает доверие, делая то же самое. Никто из них не знает, сколько песчинок осталось в песочных часах, но они позволяют им ускользать в совместном молчании. Натаниэль на время позволяет себе погрузиться в этот момент и обводит большим пальцем форму маленького предмета, который Эндрю сунул ему в ладонь. Это ключ. Ключ, предназначенный Нилу Джостену. Ключ к будущему. И в дом.