хроника мая месяца в чувствах

в мае две тысячи двенадцатого года они были молодыми и счастливыми. и всё было проще — смущённые улыбки, взгляды украдкой, когда кажется, что совсем, совсем незаметно, только взгляну и всё, я совсем не пялюсь, нет; случайно коснуться чужой руки — всё проще, когда тебе даже нет тридцати. и целовать губы Максима, такие податливые и желанные, и осторожно касаться выпирающих рёбер под рубашкой, и хвататься за его бёдра отчаянно почти — всё проще, когда можно списать это на затуманенные красным полусладким мысли. всё легче и честнее, когда за окном тёплый, родной до боли майский воздух, а на календаре 2012 год. дышится легче, когда Илья обнимает со спины и выдыхает в шею устало. когда он живёт в пятнадцати минутах ходьбы и дубликат ключей носит во внутреннем кармане куртки. хочется разорвать свою грудь, потому что слишком в ней много любви, когда Илья целует так самозабвенно, когда оставляет засосы на шее и смеётся; когда разводит максовы колени в стороны бережно, покрывая их поцелуями, смотря на Макса как на святыню и спрашивая в который раз: "за что ты мне такой достался?". за какие грехи или за какие заслуги? Макс не знает, что Илья имеет в виду, но точно не хочет, чтобы его пальцы перестали так точно, так правильно и так нужно двигаться внутри. щемит что-то в сердце, когда Макс закрывает лицо руками, всхлипывает тихо совсем, стонет скуляще, содрогается всем телом, а пальцы на его ногах поджимаются. щемит, когда Макс смотрит своими самыми уставшими глазами в мире умоляюще — ну же, двигайся, сделай нам обоим хорошо — а Илья может только смотреть на это невероятное лицо и забывать дышать. Максу больно и стыдно, когда Илья говорит, что так продолжаться долго не может. что он его любит, ну как Макс вообще мог сомневаться, просто сложно всё это. Илья прав, Макс понимает головой, только впервые не может подчинить чувства рациональному. правильному. Илья целует его виновато, поддерживая рукой затылок, а максовы щёки горят от стыда. это он какой-то не такой. это он неправильный — иначе бы не было этих глупых недомолвок. Илье больно, правда больно говорить этот бред. но переломать Максу жизнь — вот что было бы больнее. Илья никогда не умел отпускать, он всегда прямо в сердце пускал, давал прорасти, корнями вцепиться, а потом отрывал. потому что так правильно. так нужно, и нет, не стоит в этот момент думать про обкусанные губы, спутавшиеся немного кучерявые волосы и родной запах. не нужно думать о майских вечерах в тихой квартирке, о нежной коже и скулах острых. о разговорах до утра, о голосе слишком родном, — не нужно, будет больно, больно им обоим, нужно потерпеть и остаться хорошими друзьями, и всё образуется и наладится, и забудутся пьяные вечера, засосы и синяки на бёдрах, как забывает примерная жена о курортных романах. они были молодыми и честными. были готовы защитить всё хорошее от всего плохого. был ноябрь две тысячи четырнадцатого и в этот раз быть честными не получилось. к сожалению, друг с другом.