Всё будет хорошо

— Расскажи о своем детстве. Адам не хочет. Их разговоры всё больше походят на сеансы психотерапии, Адаму же не привычно раскрываться перед другими людьми, показывать свою мягкую сторону — тем более Ивэну. Жизнь приучила его, что для мужчины недопустимо выглядеть или даже казаться слабым. — Я расскажу, но только в обмен на твои воспоминания. Он знает, как прошло детство святого отца, но знает также, что услышит нечто светлое и воздушное, полное тоскливой теплоты. Адама всегда поражала способность этого мужчины даже в самых жутких ситуациях видеть светлую сторону. — О, разумеется. — Мечтательная улыбка на тонких губах. Лицо, изуродованное шрамами и еще не зажившими ранами, хоть и кажется лицом создания Франкенштейна, в глазах Адама выглядит воодушевленным и мечтательным, и словно светится изнутри. Адам вновь отмечает красоту и силу духа человека перед собой. — Я был одним ребенком в семье. Рос без отца, сызмалу подцепил нехорошую компанию. Ну или компания подцепила меня. — Адам задумался, затем отхлебнул чая, и продолжил: — Мы всегда считали себя особенными. Самыми крутыми на районе. Позже, многих посадили, меня в том числе. Как понимаешь, воровство, мародерство, продажа наркотиков и банальное избиение… это не полный список. Серые глаза Ивэна потемнели. Он слегка наклонил голову и тихо поинтересовался: — Ты убивал, Адам? — Нет. — Он так сильно опустил чашку на стол, что едва не расплескал чай. Но тем словно поставил жирную точку. — Понятно. — Ивэн отпил из кружки и заговорил о сестре. Разумеется, только хорошее, только светлое, отчего глаза священника сияли светом радостной печали. Смотря на него, Адам и сам ощутил преподнесение. Удивительно, как раньше его бесила слепая наивность оптимизма Ивэна, но только совсем недавно он осознал, насколько это великая, могущественная, непреодолимая сила. Сила, способная победить болезни и смерть. Если бы Ивэн сдался — он бы умер давным-давно, не в состоянии бороться с раком и бедами, которые посылает жизнь. Его стойкость сама по себе уже достойна восхищения. — Что ж, спасибо за ужин. — Ивэн поднялся из-за стола, и вдруг пошатнулся, словно вот-вот потеряет сознание. Адам среагировал молниеносно — и подхватил под руку, удерживая от падения. — Что-то вы, святой отец, еще совсем плохи, — вздохнул Адам, усаживая того обратно на стул. Встревоженно осмотрел мужчину — нигде ли нет крови, не разошлись ли швы? Слишком рано выписали из больницы, подумал Адам раздраженно. Старый хрыч свалил, оставив их поселочек без необходимой медицинской поддержки, а священника с пробитой головой спровадил домой, к сыну с ДЦП. Разумеется, Ивэн сильный, он справится со всем, и всё же — Адам стремился ухаживать за ним как можно больше. Он будто чувствовал себя обязанным перед Ивэном — пожалуй, за то, что открыл глаза на некоторые вещи. — Чепуха. Просто немного устал, сейчас отдохну… и пойду. — Останьтесь здесь сегодня. Я сам, места хватает. Тебе нужна помощь, святой отец. Ивэн обвел комнату помутневшим взглядом, словно пытаясь найти зацепку на голых холодных стенах. — Да, ты прав. Я только… позвоню соседке, пускай приглянет… за Кристофером. Адам взял его лицо в ладони, аккуратно осмотрел швы. Стоило бы промыть перевязки, чем он и собирался заняться в первую очередь. Пока Ивэн совсем не расклеился. В ухаживаниях за измученным взрослым мужчиной Адам не видел ничего зазорного, наоборот — он чувствовал себя виновным в страданиях того и таким образом словно искупал часть вины. От воспоминаний о том, как несколько раз избивал святого отца и заставлял страдать и без того несчастного человека, Адам болезненно морщился. Он не любил эти воспоминания — как и многие другие в своей жизни. — Молитва перед сном, — провозглашал Ивэн каждый вечер стоя на коленях перед иконами на стене (как висел портрет Гитлера в комнате самого бывшего неонациста). И Адам, стоящий на коленях рядом, послушно складывал ладони в молитвенном жесте и повторял въедающиеся слова. В те секунды он думал только об одном — о страданиях на лице Ивэна, что разглаживалось при произношении одних и тех же бессмысленных обращений в пустоту. Вера этого человека творила чудеса с его жизнью, и Адам стремился прикоснуться к чуду, ощутить на себе этот дар веры. Но — оставался немым наблюдателем. А однажды, коротко постучав и войдя в комнату, где время от времени ночевал священник, Адам заметил того без рубашки. И внезапно смутился, что поразительно на него не похоже. Но сразу же понял, что именно смутило — в момент, пока ткань не прикрывала оголенную спину, глаза выхватили необычную картину: низ спины и все плечи были усыпаны темными кружочками размером с мелкую монетку. Ожерелье старых шрамов, оставшихся после сигаретных ожогов. Множества сигаретных ожогов. — Заходи, Адам. Я уже ложусь, время вечерней молитвы. Тем временем перед глазами Адама побелело, головокружение заставило ухватиться за стену. Подобной ярости он не чувствовал уже давно — даже когда пелена злобы захватила разум в ответ на глупые высказывания священника. — Кто… кто это с тобой? Так… Ивэн не понял. Он встревоженно подошел к Адаму, уже спрятав ужасную спину под одеждой, положил ладонь на плечо. Ощутил дрожь касанием — и сам вздрогнул. Возможно, потому что увидел мрак, возникший в голубых, как небо, глазах Адама. — Кто… — Трясущимися пальцами Адам отвернул воротник ночной рубашки мужчины, чтобы снова найти ужасные отметины прошлого. Отметины, оставшиеся на всю жизнь. Как он раньше не замечал?! Вот уж эта одежда служителей церкви с высоким воротом… — Я снова расстроил тебя, Адам? — тихо спросил Ивэн, и лишь услышав в его голосе страх и дрожь, мужчина отрезвел, и пелена ярости отступила. Но не ушла: он всё так же глубоко дышал, а пальцы сжимались в кулаки. Шаг — и вот он, спасительный уголочек под ключицей Ивэна, где Адам прячет горящее лицо и злые слезы, выступившие в уголках глаз. Хотелось бить руками и ногами стену за неимением тех, кого Адам желал бы избить до полусмерти — за то, что поступили так с маленьким неповинным мальчиком. — Ребенком… ты же был совсем ребенком! — прохрипел Адам, сжимая до белых костяшек рубашку священника между его щуплых лопаток. Ивэн робко прикоснулся к его спине, наверное, в попытке утешить, но и сам явно не понимал, что делать в подобной ситуации. Адам рыдал ему в плечо; сильный, непрошибаемый, твердый как скала Адам рыдал в бессильном гневе, давясь слезами и словами, которых не мог подобрать, чтобы выплеснуть ярость и боль. В своей жизни он видел — и совершал — много гадких и жестоких вещей, но это… это было слишком. Слишком для понимания бездонной человеческой жестокости. Через несколько минут слезы утихли, а руки Ивэна на плечах осмелели. Жуткий стыд охватил Адама, и вмиг возникло желание прикрикнуть на свидетеля собственной слабости, будто показывая — я всё еще большой и злой, сильный и опасный. Не думай, что я слабак. Пожалуйста… Но кричать на Ивэна — что пинать беззащитного щенка, и Адам мгновенно загасил подобные порывы в себе и вместо этого крепче прижался к груди священника. Так сильно, что затрещали ребра, и Ивэн испуганно затрепетал — но не стал вырываться и отбиваться. — Ненавижу, когда обижают детей, — признался Адам, выпуская из объятий и последний раз громко хлюпнув носом. — Особенно таких, что еще не понимают ничерта. Ни-чер-та. Сколько лет тебе было, Ивэн? — Мм… Это длилось несколько лет, пока кто-то не рассказал. Они как-то узнали и забрали отца. Он сразу же во всём сознался. — Сколько? — перебил Адам нетерпеливо. — Пока мне не выполнилось тринадцать. Сестре было девять. Гримаса ярости искривила лицо Адама так внезапно, что Ивэн отпрянул, решив, что его сейчас снова ударят. Но Адам лишь отвел взгляд и витиевато выругался криком. Больше всего ему хотелось найти ту падлу и пересчитать все косточки в его теле… но вслед за тем, когда снова посмотрел на бледного, испуганного и растерянного Ивэна, желание сменилось на стремление сделать что-то хорошее для этого человека. Хоть что-то приятное, чтобы и без того потрепавшая его жизнь стала хотя бы на время лучше. Никто никогда не заботился о нем, не помогал справиться с трудностями, даже в детстве этот мальчик не знал любви и ласки. Он всегда был одинок… неудивительно, что пришлось обратиться к тому, кто принимает всех без разбора, — к Богу. — Ты расстроился, потому что я не сумел пройти это испытание достойно? Не сумел спасти сестру от подобной участи… — Нет, пожалуйста, Ивэн, не начинай… Ты вообще не должен был проходить это всё. Ни ты, ни твоя сестра. Адам принялся расстилать кровать, хоть бы чем-то отвлечь себя от темных мыслей. — Я расстроился, потому что твой отец был отборнейшей мразью. Надеюсь, он горит в Аду. — А я надеюсь, что он обрел спасение. Иногда я молюсь о его душе, чтобы Господь принял его к себе. Адам посмотрел на своего духовного наставника, сцепив челюсти и едва сдерживаясь, чтобы не начать осыпать проклятиями насильника-педофила. К счастью, Ивэн понял это красноречивое выражение лица и лишь опустился на колени на голый пол, указав на место рядом с собой: — Время молитвы перед сном. Адам послушно присел, выдохнул — и принялся привычно благодарить боженьку и прочих за то, каким чудесным выдался этот день. Несколько дней Адам ходил хмурый, как туча, отвлекаясь на работу в саду и обустраивая кухню при церквушке под свои вкусы. Вскоре должны будут приехать новые заключенные для испытательного срока, и нужно подготовить всё к их приезду. А еще работа помогала отвлечься от разговоров со святым отцом — Адаму тяжело было смотреть на его добродушное, сияющее лицо после того, как он видел следы от сигаретных ожогов на теле мужчины. Он словно наблюдал мерзкие картинки в собственной голове, как отец Ивэна насилует и издевается над собственным ребенком. Это было слишком тяжело даже для неонациста. — Смотри, твоя яблоня пустила ростки! Адам равнодушно посмотрел на торчащий из-под земли побег, такой хрупкий, что легко переломить одной рукой. — Значит ли это, что твоя душа перерождается так же, как плодоносящее дерево? Адам равнодушно молчал, пропалывая землю рядом с побегом и вокруг, выпалывая густые, лезущие изо всех щелей сорняки. — Жду не дождусь нового урожая яблок! С твоей новой яблони, Адам! — Ивэн как всегда само добродушие. — Если вам скучно, святой отец, после службы сходите побеседуйте с паствой. Адам ожидал каких-либо философско-размусоливающих фразочек со стороны священника, но тот внезапно умолк — и просто ушел. Может, обиделся? На ужин Ивэн не остался, сославшись на уроки с Кристофером. Адам равнодушно пожал плечами — он любил вечера в одиночестве, когда можно спокойно сесть, съесть ужин и поразмыслить над жизнью. Многие воспоминания причиняли боль, и он часто думал, как бы следовало поступить тогда и к чему бы это привело. Иногда подобные размышления не давали спать допоздна, и Адам крутился на своем узеньком топчанчике, прислушиваясь к песням сверчков за окном или к потокам дождя, хлещущим по крыше. Но когда святой отец оставался на ужин и разделял с ним небогатую пищу, которую позволял бюджет церквушки, сон всегда приходит быстро и после волны умиротворения и спокойствия. Словно всё плохое осталось позади и больше никогда не вернется. А без слепого оптимизма чудака-священника Адам чувствовал себя потерянным во мраке плохих мыслей и предчувствий. Ивэн служил маяком в этой тьме, очагом тепла и надежды, и Адам понимал, что неосознанно тянется к этому человеку и хочет быть рядом. А еще более странным открытием для себя стало чувство… потери, когда Ивэн перестал оставаться в церкви на ужин и ночевать в церковной коморке. Адам скучал без него, хотя никогда прежде не страдал от чувства одиночества. Просто жизнь в один момент стала более мрачной и тоскливой. — Почему вы не остаетесь на ужин, святой отец? — спросил как-то Адам после вечерней службы. Ивэн выглядел уставшим, но не болезненным, да и повязки остались далеко в прошлом. Только грубые рубцы перечеркивали висок и тянулись от уха до брови и выше на лоб. Это выглядело жутковато, но Адаму не привыкать, да и в целом он не обращал внимания на шрамы священника — всё внимание забирали сияющие добром и открытостью глаза. — Хочу проводить больше времени с Кристофером, — ответил Ивэн, как показалось, слишком поспешно. Будто хранил этот ответ заготовленным заранее. — Могу я чем-то помочь вам, святой отец? С сыном или… по дому? — Адам действительно не ожидал подобных слов со своей стороны, но почему-то не хотелось отпускать священника домой, и если удержать его невозможно, то, может, получится пойти с ним? Адам уже бывал в доме духовного наставника, маленьком но уютном, обставленном скромно и щепетильно. В этом весь Ивэн, а жил он один, не считая умственно отсталого отпрыска. — Я думаю… — Он заметно растерялся, взвешивая все за и против. — Я думаю, сегодня могу уделить и тебе внимание. Всё же… ты также сын Божий, о котором я обязан беспокоится. Адам скривился — формулировка звучала донельзя напыщенно. В первую очередь он хотел бы услышать, как Ивэн зовет его другом, а не «сыном Божьим». — Приготовлю ваш любимый пирог и открою консервы с паштетом, который вам так понравился, — пообещал Адам и вдруг заметил улыбку, которую Ивэн тщетно пытался скрыть. По коже побежали мурашки от этой улыбки — разве святой отец когда-либо улыбался ему так прежде? Адам далеко не фанател от готовки и стремился проводить на кухне как можно меньше времени, довольствуясь едой из консервов, но в тот вечер постарался, будто в Ивэна был день рождения. (На самом деле он и так не знал, когда в Ивэна день рождения). Святой отец несколько раз похвалил сегодняшнюю стряпню, а это больше, чем всегда, хотя Адам не помнил ни одного вечера, когда тот не хвалил его и не благодарил за еду. — Решил отращивать волосы? — спросил Ивэн по ходу ужина. — Тебе идет. Лысину Адама сменил золотистый пушок; мужчина вдруг осознал, что нет смысла сбривать всё до волосинки, потому что драки в тюрьме позади, как и драки в принципе. Он уже и забыл, что имеет светлые волосы, гармонично сочетающиеся с небесно-голубыми глазами. Наверное, потому что никогда не носил прическу длиннее двух сантиметров. — Спасибо, святой отец. — Золотистые. Словно на твоих волосах постоянно горит солнце. Нечто странное послышалось в голосе Ивэна, когда он произнес эти слова. Адам посмотрел на мужчину внимательно — и смутился, снова заметив очарованную улыбку. Словно тот наблюдал нечто поистине прекрасное — как красочный закат или произведение искусства. — Я бы хотел попросить тебя… не сбривать волосы. Пускай отрастают. — Да, я и не думал… — Адам отчего-то спрятал глаза, уставившись в тарелку. Если хотя бы так сможет сделать приятное своему наставнику — то почему бы и нет? Пускай прошлая жизнь захватит и старую внешность. Ивэн ведь также изменился внешне. Чайник закипел, и Адам принялся разливать в чашки, отвлекшись от напряженного молчания, внезапно повисшего между ними. — Ты в курсе, что твой срок пребывания здесь подходит к концу? — разорвал тишину Ивэн, пока Адам копошился с чашками за спиной. — Тридцатого твой испытательный срок оканчивается. Можешь покинуть церковь и вернуться к обычной мирской жизни. — А если… — Адам и сам не знал, как сказать то, что крутилось в голове последние дни и недели. Он размышлял некоторое время над тем, как хочет продолжить жизнь после отсидки и пребывания в неонацистской группировке. При всем желании, его туда не примут обратно, вот только суть в том, что Адам и не хотел возвращаться. В одно мгновение (вероятно, когда пуля выбила из головы Ивэна злосчастную опухоль? Или когда он открыл дверь палаты и не увидел священника на койке? Или когда они вместе испробовали приготовленный ним яблочный пирог?) Адам понял, что его место здесь. Он всем сердцем желал остаться в церквушке вдали от шумного города, ухаживать за садом, читать и слушать глупые молитвы Ивэна, а главное — видеть его сияющую улыбку, особенно когда святой отец смотрит на единственного оставшегося… друга? — А если я хочу продолжить быть здесь? Ивэн заметно задумался. — Я считаю, что это… возможно. После болезни и чудесного исцеления мне понадобился бы… помощник. Адам и сам не понял, как губы расплылись в глупой, но искренней улыбке. — Я готов стать вашим помощником, святой отец. Ладонь Адама потянулась к руке священника и накрыла ее собой. Рука Ивэна оказалась холодной и шершавой; неодолимое желание сжать ее как можно сильнее и согреть овладело мужчиной, и он поддался, сам не понимая, почему. — Адам… — несмело подал голос наставник. — Чай. — Ах да. — Он рассеяно помешал ложечкой остывающий чай, на котором уже образовалась мутная пленка. Это даже не показалось странным — стремление защитить сидящего напротив человека выливалось в подобные жесты. Если раньше малейшее прикосновение нежности к другому мужчине ощущалось как страшный грех и пребывало под запретом, сейчас же Адам даже хотел этого — и чувствовал при этом странную свободу. — Останетесь на ночь, святой отец? — привычно спросил Адам. Ивэн только кивнул. Они столкнулись, когда одновременно поднялись из-за стола. Такого никогда не случалось прежде. Загрохотала посуда на потревоженном столе, оба замерли, не понимая, как избежать столь желанного прикосновения. Но внезапно рука священника придержала Адама за локоть, пытливый взгляд нашел ответ — а затем лицо Ивэна склонилось над ним, и губы нежно прикоснулись к уголку рта. Всего лишь на секунду — а затем Ивэн отпрянул и мысленно запаниковал, заметался в испуге. Адам окаменел — скорее от растерянности, чем от гнева, но наставник воспринял этот взгляд иначе. — Если пожелаешь ударить меня — ударь, — собравшись с остатками смелости, произнес Ивэн, глядя в глаза. Адам отставив чашку, которую нес к раковине, и обеими руками схватил священника и прижал к себе, словно пытаясь слиться с ним воедино. Тело святого отца дрожало в его объятиях, как выброшенная на берег рыбина. Чужое сердцебиение отбивалось в висках Адама, избавляя от хаоса повседневных и привычных мыслей. Нет, это был водоворот чистых чувств: привязанности, преданности, нежности и еще чего-то, сильного и чистого. Адам закрыл глаза, вбирая тепло и запах мужчины, пока тот не попытался высвободиться — и лишь тогда ослабил хватку. — Адам, — выдохнул наставник, обнимая в ответ. Его губы опаляли шею, дыхание проникало в уши, а трепет вызывал ответный трепет в теле. Адам ощутил волну жара — и лишь тогда попытался вырваться, осознав, что сейчас бездна затянет в себя, поглотит без возможности выбраться, и он не сможет контролировать себя. Ивэн отпустил внезапно легко; мужчина заметил его тяжелое дыхание, приоткрытые губы, томный опьяненный взгляд и раскрасневшееся лицо. Адам даже задумался — а чувствовал ли Ивэн нечто подобное раньше, еще и к мужчине? Церковь наверняка строго-настрого запрещает подобный тип отношений; но разве неонацисты не славятся гомофобией? Они оба стали иными людьми с тех пор как встретились. Адам поднял подбородок священника, заставляя смотреть себе в глаза. Тяжелое дыхание еще не отпустило обоих, но Ивэн вдруг сглотнул и прошептал, скрывая боль в глазах: — Если захочешь сделать мне больно — я с радостью приму эту боль, лишь бы ты ощутил удовольствие. — Не смей так говорить! — прошипел сквозь сжатые зубы Адам, отводя взгляд. Он бы не посмел сделать ему больно как-либо. Ну что за дурак этот Ивэн! Взрослый мужик, а дурак дураком. — Прости, — зачем-то извинился Ивэн, и Адам, всё еще держащий его локти, на секунду сжал крепко, едва не до синяков. Затем отбросил тонкие изящные руки, боясь оставить следы от своих пальцев. Отступил и принялся мыть посуду после ужина. Через некоторое время наставник нашелся в приходском зале у алтаря, коленопреклонённый и с опущенной головой. Тихие слова молитвы терялись в сложенных у подбородка ладонях. Адам знал, даже не прислушиваясь — Ивэн просит прощения. Несчастный человек, получающий от людей только боль и страдания, привык любить в ответ несмотря ни на что — но Адам терпеть не мог проявления стокгольмского синдрома в ком-либо. И уж тем более в том, кого считал действительно сильным. И кого обожал. Он присел рядом, на холодный пол, приобнял плечи Ивэна и сжал пальцы на предплечье, ощутив его содрогание. — Вы не должны просить прощения, святой отец, за проявления любви. Разве Бог не желает любви всем своим детям? Ивэн показался озадаченным. В уголках глаз сверкали красным выступившие слезы раскаяния; Адам аккуратно смел их большим пальцем, положив ладонь на щеку священника. Боль делает его таким прекрасным! Но Адам ни за что не хотел причинять боль тому, кем восхищался и кого превозносил. Он склонил голову и утонул в поцелуе, настоящем, искреннем и чистом поцелуе. Ивэн отвечал боязно, неуверенно, словно боялся признаться себе, что ему это нравится. Когда он целовал кого-либо так последний раз? Когда чувствовал нечто подобное в разрывающейся груди — и чувствовал ли вообще? Адам исследовал горячие губы, затем позволил поцелую углубиться — но ненавязчиво и не спеша. Мужчина в его руках по-прежнему дрожал, то ли от холода, то ли от потрясения собственными чувствами. Ощутив напряжение, Адам отпрянул — и посмотрел прямо во влажные, растекающиеся нежностью глаза. И только тогда заметил, как руки священника зарылись в его отрастающие волосы. — Идемте, святой отец, пора готовиться ко сну, — сказал Адам с легкой улыбкой. Он поднялся первым и протянул руку, чтобы помочь Ивэну подняться. Той ночью они долго не могли уснуть — просто лежали на узкой лежанке, плотно прижимаясь друг к другу и слушая беспокойное сердце другого. Адам приобнимал наставника, поглаживая кончиками пальцев рано начавшие седеть волосы, пока голова Ивэна покоилась на сгибе его локтя. Кажется, священнику было невыносимо лежать и бездействовать, пока напряжение пожирает разум и тело, и он обернулся, чтобы Адам обнял его обеими руками и прижал к своей груди. И лишь затем Ивэн успокоился и уснул, уютно устроившись рядом с чутким любящим сердцем своего новоиспеченного помощника. Дни потянулись сплошной чередой, приближая к осени. Адам усердно внимал проповедям наставника, слушал возвышенные речи, при этом безрассудно думая о его губах. Они часто ужинали вместе, хоть и не каждый день; вечера становились приятнее за беседой двух интересных друг другу людей. Иногда Адам позволял себе прикасаться к локтю священника будто случайно, и тот вздрагивал, после чего Адам захватывал его в плен объятий и целовал, пока не начинала кружиться голова. Тогда же отпускал и видел отражение собственной жажды в затуманенных глазах напротив. Но никогда не позволял себе большего. Ивэн стал чаще улыбаться и наблюдать внимательнее за помощником, словно в любой момент ожидая нападения. Чаще приглашал в свой дом и всё чаще удивленно замечал, как Адам пытается найти подход к Кристоферу. Однажды даже принес вырезанную из дерева лошадку с голубой гривой, покрытую лаком. Когда Адам умудрился купить краску и лак, если они всё время ездили за покупками вместе? — Не балуй мне сына, — наигранно раздосадовано пробормотал Ивэн, до глубины души тронутый этим простым подарком. С каждым днем он открывал новые грани Адама и видел всё больше добра в бывшем преступнике, и это вызывало волны нежности в его собственной душе. Это помогало лучше понять, почему он чувствует подобную горючую смесь чувств по отношению к этому мужчине. — Знаешь, — однажды сказал Ивэн, наблюдая как помощник моет посуду после ужина. — Я хотел бы… углубить наши отношения. Ты ведь соскучился по телесной любви, не так ли? Спина Адама вздрогнула и застыла. Он медленно обернулся, неся отпечаток недоумения на лице. — Я не хочу причинять тебе боль, — тихо признался Адам. В тюрьме он иногда развлекался с «петушками», что могли вести себя откровенно, как шлюхи, но Адам не воспринимал таких даже как людей — скорее как устройства для снятия стресса, что за пару сигарет могли стать на колени или раком. Обычная программа вечерних развлечений в тюрьме, полной отбросов человечества. — А если скажу, что хочу этого? Адам расстроенно повернулся к раковине. Он слишком хорошо знал отношение Ивэна к боли — этот дурак стерпит всё, воспринимая жизнь лишь как череду испытаний. Закрутив кран, Адам оперся руками об стол и спросил, не поворачивая головы: — Ивэн. Разве я — всего лишь очередное испытание в твоей жизни? Священник поднял замысловатый взгляд; когда Адам поймал его глаза, то понял — тот действительно задумался над вопросом. Не теряя ни мгновения, Адам рывком оказался рядом, у ног наставника, на холодном кухонном полу, стоя на коленях. Положил ладони на вздрогнувшие бедра. — Не нужно. Не думай так обо мне. Я хотел бы сделать тебя самым счастливым человеком на планете, чтобы каждый день ты видел как дар, а не как испытание! Ивэн взял его ладони в свои, слегка сжал. — Но я действительно хочу тебя, Адам. Будь моим лучиком света во мраке испытаний. Пришлось вздохнуть и подняться, чувствуя странный привкус вины на языке. — Хорошо, — кивнул Адам погодя. — Но я сделаю всё так, чтобы ты не чувствовал боли, или совсем небольшую. Нужны презервативы и специальная смазка. Будет странно, когда священник станет покупать такие вещи, согласись? — Но не странно, если это будет мирской человек вроде тебя. Но в целом это оставалось крайне странным. Скажи Адаму год назад, что он займется сексом с мужчиной по любви, Адам врезал бы, не медля. Сейчас это чувствовалось как странная смесь предвкушения и вины. Стройное и гибкое, по-настоящему прекрасное тело Ивэна извивалось в его руках, обжигая прикосновениями. Он обцеловывал каждый крохотный кружок, оставленный зажженной сигаретой, каждый рубец на теле священника. Его запах вызывал аппетит, и Адам стремился вдохнуть малейший стон Ивэна. — Ты можешь остановить меня в любую секунду. Как только почувствуешь боль, неудобство или просто передумаешь, — сурово произнес Адам, глядя прямиком в затуманенные ланьи глаза. В свете керосиновой лампы они сверкали влажным желанием. — Ты понял, что я сказал? — Я понял. — Повтори! Что ты понял? — Я могу… остановить тебя. — Прости за крик, — стушевался Адам, прикасаясь ладонью к щеке священника. Сглотнул ком в горле вместе с мыслью, что отец Ивэна мог вести себя также. Подумал даже, не спросить ли — но это значило травмировать парня тяжелыми воспоминаниями. — Хочу, чтобы ты расслабился, — прошептал Адам и прошел дорожкой поцелуев от уголка губ вниз до груди. Сердце наставника вторило ему, дыхание прерывалось хрипами, рвущимися изнутри. Руки крепко сжимали его запястья, крепко до синяков, но не имея силы остановить. Голову вскружил дивный запах тела Ивэна, было в нем что-то от зажженной церковной свечи, и еще больше подзадорила мысль, что именно он, Адам, зажег эту свечку. — Не бойся, — велел Адам и прикоснулся губами к твердому члену, лежащему на животе Ивэна. Прошелся языком вдоль, чувствуя реакцию тела, как срывается дыхание, как вздрагивают руки, а пальцы сжимают простыни. — Это впервые для нас обоих, — признался Адам и обхватил губами член полностью. Ему нравилось чувствовать пульсирующую жилку на тугой плоти, горячечное тепло и внезапный контроль над ощущениями другого человека. Совершив несколько фрикций, он всё же остановился, стараясь не спешить. — Перевернись на живот, — велел Адам, почти не отрывая губ от кожи партнера. Прошелся поцелуями от низа живота до спины, до лопаток, стараясь не думать о шрамах, разбросанных по телу в достатке. Это была горькая, как полынь, мысль, вызывающая тягучую боль в груди — и отклик гнева где-то в далях сознания. — Останови меня, если что-то пойдет не так, — напомнил Адам, разбираясь с презервативами. — Ты всё еще хочешь этого? — Хочу, — простонал Ивэн в подушки, ерзая, как казалось со стороны, от нетерпения. Адам понимал его, ведь и самому не терпелось приникнуть к желанной плоти, ощутить призабытое физическое наслаждение. Он не занимался сексом с тюрьмы, и уж тем более не из-за чувств, а что говорить о целибате священника, сколько могло длиться оно? Несколько секунд Адам пробовал растягивать партнера, но как сделать лучше не знал, поэтому быстро прекратил, так и не нащупав простату. Решил, что будет ориентироваться по реакциям тела Ивэна, а главное — спрашивать. Подумать только, говорить во время близости! Адам никогда так не делал, считая что секс — не время для болтовни. Но именно сейчас хотелось, чтобы первый раз был как можно более приятным и комфортным для партнера. — Всё в порядке? — пробормотал Адам, уложив подбородок на дрожащее плечо под собой. — Ты готов? Постарайся расслабиться, не сопротивляться мне. — Да, я готов, — выдохнул Ивэн соглашаясь, как показалось, слишком поспешно. Адам уже знал, что кончит быстро. И когда, после целых нескольких минут вхождения, медленного до одури, с тоннами смазки и паузами, чтобы позволить Ивэну привыкнуть, Адам наконец-то вошел на всю длину, то понял, что оргазм близко. Неудивительно, что после нескольких фрикций ускорился и со стоном извергся в презерватив, не вытаскивая член. И — упал на горячую спину Ивэна, на высеченную на ней карту страданий, воткнулся в шейные позвонки партнера. — Прости, — прошептал Адам через несколько секунд, — что так быстро. Но это не конец, надеюсь, ты понимаешь? — Да. — Рука Ивэна извернулась и прижала его за затылок. Мужчина слегка поерзал; Адам слышал его тяжелое дыхание и удивлялся выдержке святого отца — как он держится, после такого-то периода без секса? Может, дело в непривычном способе заниматься ним, может, в боли… Адам поднялся и аккуратно вытащил член, ловко сменил презерватив, без удивления отметив, что возбуждение практически не спало. Истосковавшееся по физической близости тело требовало своего. — Как себя чувствуешь? — Отлично. — Ивэн повернулся на бок, протянул руку и прочертил пучками пальцев линию от груди до низа живота. — Это не так больно, как ожидалось. Вместо ответа Адам склонился и требовательным поцелуем залепил рот священника. Руки тем временем нежно прикасались к спине, рукам, бокам — везде, куда мужчина мог дотянуться. Вскоре расстояние между телами сошло на нет, и в крепких объятиях они ловили дыхание друг друга, жадно, задыхаясь, но упрямо цепляясь за губы и их тепло. Второй раз Адам вошел намного легче, Ивэн послушно выгнулся, и, судя по его реакциям, в этот раз член впирался прямиком в простату. Ивэн глухо стонал, закусывая губы, метаясь по подушкам, как раненый зверь. От ощущения его возбуждения Адам осознал, что вот-вот рассыплется на горстку прикосновений, а в голове засверкают фейерверки. Он нащупал рукой член Ивэна и задвигал синхронно с толчками. Через считанные секунды Ивэн замер, задержал дыхание и несколько раз вздрогнул в оргазмических судорогах. Тем временем Адам вжимал его в кровать весом своего тела, второй рукой поддерживая под грудь, и запах его кожи казался ему сладко-пряным, как у булочки с корицей. Через пару мгновений он и сам содрогнулся в оргазме, чувствуя, как мышцы таза партнера сжимают его с жадной ненасытностью. Затем они долго лежали молча; голова Ивэна покоилась на гладкой белой груди, а рука Адама поглаживала влажные от пота волосы священника. Возбуждение могло вернуться в любое мгновение, но Адам обещал себе придержать коней до следующей ночи с любимым. Он беспокоился об Ивэне — слишком много секса в первый раз может быть вредно. Постепенно, неспешно, не принуждая и не склоняя партнера к близости никоим образом, они найдут способ получать от нее максимальное удовольствие. — Однажды я сказал, что не убивал, — вдруг прошептал Адам в тишину, вплетая звуки голоса в сердцебиение остывающих тел. — Могу я рассказать тебе историю, святой отец? Я хочу покаяться. Ивэн удивленно поднял голову с груди, заглянул в глаза напротив. При свете слабой лампы в зрачках плясали отблески, очаровывая. Ивэн прикоснулся губами к подбородку любимого помощника, будто давая тем согласие, но помимо того добавил словами: — Ты можешь рассказать мне о чем угодно. И, когда мужчина снова улегся на горячую грудь, Адам начал говорить, смотря куда-то в потолок, словно на нем вырисовывались живые картинки того, о чем был рассказ… — Когда мне было пятнадцать, я уверовал, что миром правят только агрессия и власть. Я до сих пор такого мнения, если что. Но тогда, наверное, подростковый максимализм брал свое. Мы с компанией короткостриженых ребят шатались по улицам города, попивая пивко и пытаясь найти развлечение по душе. Среди таких главным оставались драки. Драки с шайками пацанов вроде нас, только с другими взглядами на мир. Ну или с точно такими же, только под иным названием. Голос Адама звучал ровно и спокойно, но в груди, к которой прижимался щекой Ивэн, тяжело ускорялось сердце. Каждый удар — как по наковальне, и это говорило о большем, чем тон голоса мужчины. — Был ленивый и тоскливый осенний день, один из тех миллиона одинаковых дней, когда от скуки хотелось лезть на стены. Даже болтать было лень — это я отлично помню. Я хлебал дешевое низкоалкогольное пойло, как и все, бутылки же оставляли у тротуаров — искать мусорные баки занятие не для молодых энергичных парней. Подошел бездомный, заросший такой дед, и лица не видно. Грязь и седина в куче — даже глаз не рассмотреть. Он попросил наши бутылки — видимо, хотел сдать на стеклотару. Но тогда настроение, что ли, такое было… Адам умолк на несколько секунд, и Ивэн испуганно прислушивался к тяжело бахающему сердцу — будто мужчина только что быстро бежал. Дыхание же оставалось обычным — но сколько сожаления слышал в нем Ивэн! — Один из наших швырнул бутылку, но тот мужик не поймал. Бутылка влетела ему в лицо. Наверняка на то и был расчет; мы заржали, но как-то невесело. Такой серый противный день… — Адам вздохнул, осознав бесполезность отговорок. Пора бы уже принять случившееся и собственную вину. — Мужичок принялся материть нас на все стороны, ну и мы, молодые лбы, бросились с кулаками. Нас было пятеро, как минимум. Когда бездомный упал, продолжили бить ногами, но недолго, чисто показать, кто главный на районе. Ну а ему хватило. Когда отошли, он уже не дышал. Адам закусил губу и отвернулся, чтобы посмотреть на иконы на стене — почти там, где в его комнате висел портрет Адольфа Гитлера. А Ивэн даже не знал, как Гитлер выглядит. Что ж, если старые устои в его жизни пошатнулись, идолы рухнули, а приоритеты изменились, самое время оглянуться и подумать, кем он был, и задуматься, а кем же становится теперь. — Я каюсь, святой отец. — Снова вздох. Ивэн молчал. Может, теперь он пожалеет, что отдался такому человеку? Может, уже передумал оставлять его своим помощником… Рука священника скользнула вдоль шеи, легла на щеку, затем вернулась к подбородку и нажала, заставляя повернуться. Адам смотрел в бездонные глаза нежности и не видел ни капли ненависти или злобы. А это так необычно… Он мог на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз люди смотрели на него так. — Господь простит тебя, а мне нечего прощать — ты ничем не провинился передо мной. Я люблю тебя, Адам, всем сердцем, и всегда буду на твоей стороне. Нечто в груди болезненно откликнулось, и Адам рывком прижал к себе мужчину и принялся целовать лицо, губы, шрамы, снова шрамы — всего без разбору, принимая такого, каким он есть, целиком и без остатка. — И я люблю тебя, Ивэн, — прошепчет Адам позже, оторвавшись от горячей кожи, — и не поверит, что сказал это вслух. * Два глупых пацана, по мнению Адама, совсем безмозглых, сидели сзади и курили. Им, видите ли, не понравилось испещренное шрамами лицо человека, который теперь будет контролировать их жизненный путь. Ни священник, ни его помощник не среагировали на пощечину, и это привело обеих в замешательство — что ж, Адам ухмыльнулся, представив, какие открытия ожидают этих фриков в ближайшем будущем. Дорога привычно стелилась под колеса автомобиля Ивэна. Посмотрев на Адама на соседнем сидении, святой отец улыбнулся и тыкнул пальцем в магнитолу, включая всё ту же слащаво-противную музычку, которую крутили по радио целыми днями. Ивэн начал подпевать, и Адам вдруг осознал — мужчина рядом с ним счастлив. Счастлив до предела, той бездумной, безграничной радостью, которую сложно удержать — поэтому она вылетает изо рта в форме глупой незамысловатой песенки. Даже эта песенка делает Ивэна счастливым. Что ж, они действительно многое прошли, но еще большее прошел этот странноватый, но добрый и открытый человек. Адам смотрел в окно и раздумывал, а почему некоторым приходится пройти сквозь Ад прежде чем ощутить хотя бы долю подобного спокойствия и радости. Почему жизнь не щадит даже лучших из представителей рода людского, а гнусным, злобным или просто глупым (как два дурачка сзади) жить легко и беззаботно. Почему именно так? Но Ивэн сидел рядом, улыбался о подпевал глупому попсовому мотивчику, и Адам и не заметил, как начал подпевать следом. В его груди трепетала любовь, дающая силы свернуть горы и иссушить моря. Теперь всё позади. Теперь всё будет хорошо.