you were a dream

Полумрак. Пахнет алкоголем, принесенным из ресторана внизу, сигаретами и морозным ветром с улицы. Я не выходил из номера несколько дней, сколько именно — понятия не имею. Бессонные ночи и мокрое от слез лицо стало моей обыденностью и ужасающей реальностью, казалось, словно до этого жизни не существовало. Все началось с картины и закончится ею же. Только у картины смертности нет, а у меня — да. Когда Борис, хватающий меня холодными отрезвляющими руками, заставляет пройтись и проблеваться после передозировки, я думаю лишь об одном — почему он всегда появляется в нужное время и в нужном месте? Почему в который раз спасает меня из разных идиотских состояний и никогда не просит за это благодарностей? Когда его усилиями такая дорогая и важная для меня картина возвращается на свое законное место, я вновь не понимаю, почему он это делает. Борис сидит напротив меня в объемном отельном кресле с коричневой обшивкой, а я все стараюсь высмотреть в его глазах что-то, что объяснило бы мне его мотивы. Но не нахожу. Полная неясность и расплывчатость. Улыбающиеся губы, ехидные и озорные смешинки в его взгляде, тонкие пальцы, невозмутимо болтающие стакан с виски, подергивания ногой, — я рассматриваю его всего, с ног до головы, всматриваюсь в каждую деталь и все больше осознаю, насколько мы оба повзрослели. Единственное осталось неизменным — его взгляд и то, как я замираю, когда чувствую его на себе. Некоторые чувства не получается объяснить и озвучить, остается только держать их в себе и довольствоваться тем, что есть. — Так что, тебе разве не пора сорваться на самолет, найти Пиппу, сделать ей предложение и тому подобное? — нарочито безразличным тоном говорит Борис спустя недолгое молчание. Я удивляюсь. Он знает, что это новая грань — говорить напрямую, и это знаю и я тоже. Но почему-то он все равно это говорит. — К чему бы? — поддерживаю ходьбу вокруг да около. Борис пожимает плечами и дует губы с подчеркнуто непринужденным выражением лица. — Начать жизнь с чистого листа. Ты ведь теперь свободен, да? От прошлого и все такое, в смысле. Я молчу. Не знаю, какие слова подобрать и как сказать о том, что не нужна мне никакая новая жизнь. И женитьба с Пиппой не нужна. И ничего мне кроме него не нужно. — А ты? Разве не ты говорил, что подолгу в одном месте не задерживаешься? Не пора бы тебе сбежать? — мой тон становится язвительным. Я всегда так делал. Скрывал свои страхи под слоем недовольного тона и нападений. И главный мой страх, который сковывал меня в эту ночь в отеле — страх, что меня снова оставят одного. Что Борис оставит меня одного. — Насколько я помню, предпочитал сбегать всегда именно ты, — с отблеском обиды и злости говорит он, и я начинаю чувствовать вину за поступки десятилетней давности. — У меня тогда не было выбора. Пытаюсь отмахнуться, оправдаться и уйти подальше от этой темы. Ведь именно из-за меня мы с ним были разлучены по разным местам столько лет. Если говорить глубже, то все произошедшее в моей жизни происходило по моей вине. — Выбор есть всегда, и ты это знаешь. — Ты сам отказался ехать со мной, — я отвожу взгляд к окну и нервно рассматриваю огни ночного города. — Я не мог все бросить. Я смеюсь. Порывисто, обидчиво. — И это тоже выбор. Ведь так? Я поворачиваю голову и смотрю ему в глаза. В комнате воцаряется молчание, которое тяжелым треском звенит в моих ушах. Борис опускает взгляд, смотрит на стакан в своей руке и продолжает его болтать. Вероятно, теперь уже он жалеет о том, что завел этот разговор. Мои руки начинают подрагивать от мыслей в голове и от того, что я собираюсь сказать. — Знаешь, что я так и не сказал тебе тогда? — говорю тихо, с волнением. Борис перестает крутить стакан в руке и поднимает на меня заинтересованный взгляд. — Я хотел сказать, что люблю тебя. Тикают настенные часы. Скрипит оконная рама из-за ветра. Голоса прохожих на улице. Борис будто и не моргает даже, а я продолжаю сидеть, боясь пошевелиться. Закрываю глаза в надежде, что если не вижу я, то и никто меня самого не видит. Я слышу шуршание и тихие шаги по ковролину. Чувствую его теплое дыхание совсем рядом со мной, осторожное прикосновение к своей щеке. Все еще не решаюсь открыть глаза. Мое сознание переворачивается от того, насколько нынешнее напоминает мне прошлое. Тот же промозглый ветер, та же тишина вокруг, тот же безмолвный, украденный поцелуй. Борис кусает, оставляя раны на моих губах, водит прохладными пальцами по моему лицу и я понимаю, насколько сильно мне этого не хватало. Я встаю с кресла, утянутый с него Борисом, хвастаюсь за его шею, как за последнее пристанище, запускаю руки в кудрявые волосы и вылизываю его рот от и до. Мои руки помнят его, мои прикосновения повторяют те же маршруты, что и много лет назад. Он грубовато кидает меня на расправленную постель, нависает сверху, и меня окончательно ведет. От звуков, от запахов, от своих чувств и чувств, которых я вижу в отражениях глаз Бориса. Моя помятая рубашка норовит оказаться на полу, и непременно там и оказывается, стоит Борису спешно расстегнуть пуговицы и стянуть ее с меня. Он отстраняется от меня, смотрит мне в глаза — глубоко, сокровенно. Вонзает клыки в мою шею, и по моему телу проходит дрожь. Я тоже стараюсь неслушающимися пальцами сбросить с Бориса его рубашку, но он делает это сам, откинув мои руки. Его ладони скользят по моему телу. Руки, за прошедшие годы и посещенные страны, наученные разному — французской нежности, британской честности, итальянской раскованности, и, самое важное, — русской чувственности. В моей памяти всплывают неясные, размытые образы: тлеющий огонек сигареты в руках Бориса, приглушенный свет в перевернутой вверх дном комнате, его дыхание рядом со мной и мое полупьяное затуманенное сознание. Сейчас все так, как и тогда, в Вегасе: руками по телу, дрожащими вздохами на ухо, запутанными мыслями на двоих и подростковой чувствительностью. — Тео, Тео, — выдыхает мне в шею Борис с отчаянием и плаксивостью в голосе, — Я скучал. Он понятия не имеет, насколько скучал я. Мое имя в его устах звучит по-родному, волнующе и пьяняще. Я ощущаю, как становлюсь хмельным и ведомым под его руками. В течение всех этих лет мое сознание неизменно возвращалось к событиям того лета, когда я, потерянный и потерявшийся, входил в свою новую взрослую жизнь, со всеми ее запретными вещами и безрадостной действительностью. Когда мы передавали из рук в руки бутылки с крепким алкоголем и ужасно пахнущие сигареты, когда я забывал на утро все происходившее ночью, когда в моей голове было лишь одно слово, точнее, имя: Борис, Борис, Борис. До чего же сладостно и упоительно было ощутить то же самое вновь, почувствовать себя в теле четырнадцатилетнего безмозглого идиота, действующего только под влиянием наркотиков и под гнетом новых чувств. Борис заставлял меня запрокидывать голову, извиваться под ним и хрипло сипеть, стирая напрочь все приличия и границы. — Останься со мной, пожалуйста, ты мне так нужен, — лихорадочно выпаливал он, а я не мог вымолвить и слова, я лишь хватался, царапался и ворочался, вкладывая в эти действия что-то большее, чем обычные слова. Я наверняка знал, что у Бориса было много партнеров за все это время, но еще больше я был уверен в том, что никому из них он не показывал эту нежность. Эти мягкие касания, эту осторожность и ошеломительную нежность, которую мне довелось увидеть и с собственническим чувством сохранить в своих мыслях, присвоить себе и никому никогда не отдавать. Борис сжимал мою руку в своей, кусал под челюстью, цеплялся ногтями за мою кожу, и я платил ему тем же, отдавал те же чувства, которые теплились где-то глубоко внутри меня все это время. Я снова чувствовал себя безгранично влюбленным, лишенным рассудка и каких либо принципов. Мой разум плыл, сжимался и растягивался, и одно лишь имя проскакивало там, в недрах бесконечных мыслей, как и много лет назад: Борис, Борис, Борис. — Я люблю тебя, — вырвалось у меня совершенно случайно, слишком громко в тишине наших вздохов, слишком вычурно и неподходяще. Борис почти что замер, посмотрел мне в глаза, и я понял, что в этот раз мне не отвертеться. Не отмазаться и не увильнуть. Я выдержал этот взгляд, полный горящих мостов и сгорающего терпения, и услышал ответное, тихое и честное: — Я люблю тебя. В этих, казалось бы, стандартных, шаблонных и тривиальных словах содержались все наши чувства, которые мы не могли вобрать в слова. Они были во взглядах, касаниях, движениях и мыслях. В дрожащих всхлипах и коротких укусах. В ту ночь я наконец осознал и понял кое-что очень важное: я обрел свою свободу и избавление от того, что сковывало меня всю мою жизнь.