My dark place alone

Время половина шестого, и он вот-вот зайдет на студию. Знаю это наверняка — и даже не столько потому, что он звонил еще полчаса назад, отчитываясь о том, что пытается прорваться сквозь пробку. Все проще — я чувствую. Может, это глупо. Скорее всего, так и есть, но я не позволяю себе по-настоящему задуматься об этом, чтобы случайно не сделать ненужных открытий о себе. Или о нем. До сих пор не верю, что это происходит на самом деле. Спустя столько лет. На сегодня я больше никого сюда не приглашал под предлогом того, что это всего лишь первый день работы над альбомом. И даже ведь не столько работы над альбомом, сколько над построением самой атмосферы, в которой этот альбом будет писаться, что едва ли не важнее всего остального. Самым сложным оказалось отбиться от навязчивого желания Кори присутствовать в студии — а его ведь так просто не переспоришь, на то он и менеджер. Но и на его подвешенный язык у меня нашлась пара аргументов, так что сегодня по плану только Джозеф и я. Жаль, что только на сегодня: ничего ведь за эти годы не изменилось — для создания крутой пластинки нам по-прежнему никто больше и не нужен. Ну, разве что, звукорежиссер, и то только потому, что теперь у меня нет времени сидеть над сведением и мастерингом круглые сутки. Хотя было бы здорово вновь окунуться в работу настолько плотно, чтобы забывать поесть, например. Да и доверить кому-то другому работу над голосом моего вокалиста все еще кажется очень серьезным шагом, делать который приходится с большой опаской. Еще, конечно, в этой студии хотелось бы видеть одного моего финского приятеля и его шестиструнную стрелу особенно, но с ним, увы, пока какие-то непонятки, и что-то мне подсказывает, что тут даже Кори и его связи не смогут помочь. А все потому, что тут не в связях и желаниях дело, а в банальном несовпадении графиков. Так вот прозаично и рушатся смелые творческие мечты. Позволю себе понадеяться на следующий раз. Сегодня по большей части день организационный. Из серьезных и заранее оговоренных планов — нам с Джо нужно обсудить все свои наработки, какие только есть, идеи и, конечно же, ожидания. Но это, опять же, из планов официальных. Из неофициальных — я ужасно по нему соскучился. И, говоря уж совсем откровенно, больше всего прочего мне сейчас хочется просто поговорить. Хочется узнать, чем он жил все эти годы, что слушал, что смотрел, чем вдохновлялся. О чем думал изо дня в день, что его впечатлило, что разочаровало. Помимо меня, конечно же. Усмехаюсь сам себе с легким привкусом горечи. Ну, вот нельзя же было просто взять и позвонить раньше, да, обязательно нужно было довести все до точки кипения, да так, чтобы обоим невозможно стало, и только после — пожалуйста, «Здравствуй, дорогой друг (так ведь обычно называют людей, чьи стоны ты когда-то слышал чаще, чем голос родной матери?), я слышал, у тебя появилось свободное время… как на счет нового альбома? Как с чьего номера звоню? Так со своего же, но ты можешь не записывать, он у меня все равно ненадолго». Глупо, но как умею. Я всегда был упертым, сколько себя помню, но все же не совсем уж дураком, чтобы делать вид, что Джозефа, например, не существует или же и вовсе не существовало никогда. Да, я оградился от общения с ним, но если так получалось, что на глаза попадались его интервью — читал, всегда читал и даже больше между строк, на самом деле, прекрасно зная, под какой из колких фразочек может таиться двойное дно. Если совсем уже закапывать себя и свои же громкие слова из прошлого — то я и альбомы его сольные слушал. Каждый, но об этом точно не знает никто. Ну, разве что Пол. Предпочитаю об этом лишний раз не думать, потому что каждый раз ужасно стыдно, прожигающе до самых внутренностей стыдно — и хрен бы его знал, почему. То ли из-за того, что втихую приходится делать вообще-то совершенно обыденные вещи, то ли из-за ощущения, что Джо непременно об этом узнает и будет меня осуждать. Иногда мне и вовсе кажется, будто бы у него есть какое-то тайное инновационное приспособление, которое уведомляет его каждый раз, когда я решаюсь лишний раз о нем подумать или послушать его музыку. Отстой, да? Полный. Но на пьедестале моей паранойи все же гордо восседает мысль о том, что Джозеф видит буквально все, чем я занимаюсь в те вечера, когда меня накрывает воспоминаниями. Видит насквозь, читает мысли. До мерзких ледяных мурашек по коже пугает эта хуйня, если честно. И вот объясняй мозгу, не объясняй, что это нереально — слушать не станет. И даже еще больше накручивать начнет. Бесконечно, пока я даже в собственном дыхании подвох искать не начну. Короче, это отдельный пиздец, но появившийся относительно недавно, примерно с нашей последней встречи, которая, к слову, тоже произошла по моей тупости. Иногда, как правило будучи вусмерть пьяным, я переставал строить из себя отстраненную тень, набирался смелости и пытался узнать у общих знакомых, чем Джо живет и — какая наглость — не спрашивает ли обо мне. И вот мои пьяные порывы вылились в то, что однажды один из моих провозглашенных шпионов, а по совместительству, в общем-то, техник, не выдержал и, сговорившись с таким же бедолагой со стороны Джозефа, взял и запер нас с ним в гребанном трейлере на одном из фестивалей. Очевидно, чтобы мы прекратили трепать им нервы и поговорили уже друг с другом напрямую. Ну, мы и поговорили. Сначала, правда, на весьма повышенных тонах. Настолько, что пришлось ему даже врезать, чтобы… да черт его знает, вообще-то, что на меня нашло, но Джо, что странно, даже не ответил, хотя мог и имел полное право. Но и вторую щеку, что называется, тоже не подставил. Он, черт его, вообще сделал то, чего я точно никак не ожидал. Настоящий ход конем. Удар в самое сердце. Прости, говорит, что задел. Что спровоцировал, что не смог переступить через свою гордость раньше. Что прекрасно знал мой характер, но все равно обиделся в ответ. Что не пытался наладить контакт. Ну, ахуеть теперь. Вот как сейчас помню — поднимаю на него чудом успевшие привыкнуть к полумраку глаза, а он стоит весь какой-то совсем уж потерянный. Тощий, как скелет, растрепанный, взмокший, на щеке, кажется, уже след от моего удара, а вторая за компанию алеет. Но глаза при этом смотрят так тепло-тепло, совсем как раньше. Как в том прошлом, когда все было наивно и хорошо до одури. Мне аж тошно стало, причем от себя же. Как я после этой перепалки оказался в его объятиях — уже не вспомню, но они были абсолютно неправильными и неуместными в глобальном смысле и совершенно правильными и нужными для нас. Сошлись мы в итоге тогда на том, что нам все же нужно собраться вместе. Когда-нибудь. «Когда-нибудь» настало в один из самых, кажется, гадких периодов моей жизни. Хуже не придумаешь, если честно, но зная то, какая жизнь бывает шутница, я предпочитаю не мыслить такими понятиями. Исключительно ради того, чтобы избежать, что называется, мгновенной кармы и демонстрации того, что такое настоящий пиздец. У Джо, насколько я слышал от все тех же информаторов, все тоже не то, чтобы гладко, но подробностей я не знаю, а поэтому гордо объявляю себя победителем в соревновании «кого сильнее выебала жизнь». Все по моему скромному мнению, конечно же. Достаю из холодильника пару банок пива и пару энергетиков, не знаю, что из этого предпочтет Джо. Вру, конечно же знаю и, спохватившись, приношу следом бутылку виски, гордо ставя ее в центр небольшого журнального столика, стоящего между двумя потертыми кожаными диванами. На закуску, к моему стыду, ничего толком и не нашлось — буквально завалявшаяся черт знает с каких времен здесь пачка чипсов, без понятия, чьих, но и мы с Джо не то, чтобы сильно привередливые ребята. Надо будет — и несъедобное сожрем. Сам я с утра уже влил в себя ноль пять ред булла, и это, в общем-то, все, на чем я держусь весь сегодняшний день. Слышу суету на лестнице и пытаюсь подготовиться морально за оставшиеся секунды. Ну, вдруг этого времени и вправду хватит? Усмехаюсь своей наивности, а дверь, издав истошный железный вой, раскрывается, впуская в студию его — совсем не такого, каким я видел его в прошлый раз, но в то же время будто бы ничуть не изменившегося. Все такие же штаны в облипку на тонких ногах, очередная черная майка, цацки на шее и бедрах — здесь он все же проигрывает мне и моему арсеналу, который слышно за километр; темные очки, скрывающие его глубокие болотные глаза. Я будто вижу их сквозь. — Че как, чувак, — подрываюсь первым и чувствую, что едва ли не свечусь, а посему стараюсь усмирить эмоции хотя бы немного. Не знаю, зачем, но будто бы так нужно, будто бы иначе есть риск его спугнуть. Будто бы Джо когда-то пугали мои эмоции. Ага, скорее их отсутствие — но то и правильно. — Салют, как сам? — вздыхает так, что мне на мгновение кажется, что я уже успел его чем-то спугнуть, но тут же улыбается и протягивает руку. Дурак, знает же, что не удержусь. Пожимаю и, само собой, подаюсь вперед, чтобы обнять. Пока не до конца понимаю, как лучше себя вести, но вот Джо выглядит таким уверенным, словно по пути сюда уже что-то для себя решил и пришел с повинной или вообще на плаху. Лучше первое. — Считаю, что нашу встречу нужно срочно отметить, — предлагаю почти что с порога, ни к чему нам лишние предлоги. Пизда моей очередной попытке завязать, но по такому поводу будто бы и не стыдно. Или я просто пытаюсь себе это навязать? — Считаю, что это отличная мысль, — соглашается моментально. Будто бы у него были варианты. Я наливаю нам обоим в форменные стеклянные стаканы. Не уверен, что внутри них не было слоя вековой пыли, но если что — вполне сойдет за изысканную приправу от шеф-бармена. Фу, как негостеприимно. Вручаю стакан Джозефу, а сам падаю на диван, не сводя взгляд с него и этой его новой, между прочим, прически. Настолько же дурацкой, насколько и он сам. Восхитительно. — Тебе идет, — выдаю правду без тени смущения и на всякий случай изображаю над своей головой нечто похожее на корону, ну, чтобы он точно понял, что я о прическе говорю, а не, например, о стакане, застывшем в его тонких длинных пальцах. Хотя он, безусловно, тоже чертовски привлекательно смотрится, даже в отрыве от налитого. — Спасибо, — усмехается и делает глоток, — Это вообще для моего нового проекта образ был, но мне что-то так вкатило, что я пока решил так и оставить, — вижу, с каким неприкрытым интересом он вдается в детали, словно хочет поделиться вообще всем, что я мог упустить за время нашей обоюдной тишины, но пока сдерживает себя. Думаю, это ненадолго. — Да, я слышал, — вообще-то, признаваться в этом особо не хотелось, но было кое-что... что меня изрядно смутило при прослушивании и как назло плотно застряло в мыслях, изводя особенно усердно по ночам. И раз уж повод нашелся, то почему бы не попробовать все выяснить и, если повезет, заглушить свою паранойю, — Классный альбом. А тексты… — …Не про тебя, не ссы, — Джозеф буквально считывает мои мысли, смотря в глаза неотрывно. Мне этот взгляд кажется слишком серьезным, пугающе серьезным, но в следующий же момент он заливисто смеется, явно не собираясь мне предъявлять за этот недосталкинг или признаваться в том, что тот ужасный предатель, о котором поется в доброй половине обсуждаемого альбома — это я. — Теперь я буду спать спокойно, — выдыхаю и вливаю в себя несколько глотков Джека, чтобы скорее запить этот минутный позор. — Погоди, а ты что, правда слушал? — голос Джо звучит с какой-то надеждой. Звучит так, что я понимаю, что отвертеться дальше у меня уже вряд ли получится. Поэтому скупо подтверждаю, прижимая к губам пахнущий спиртом стакан: — Слушал. Глаза Джо округляются, кажется, он совсем не ожидал от меня подобного. Наблюдаю пристально минуту, пока, наконец, не слышу ответ: — Если честно, я думал, что ты вообще захочешь сделать вид, что меня не существует. И даже не столько в музыкальной сфере, сколько, типа, вообще глобально, понимаешь? — явно нервничая, он ставит стакан на стол настолько громко, что я даже отвлекаюсь на секунду от его влажных от алкоголя губ. А вроде в глаза же смотрел только что… вот черт. — Понимаю. И, может быть, даже правда пытался когда-то, только быстро понял, что бесполезно и, вообще-то, бессмысленно, — пожимаю плечами, словно не очень-то и заинтересован. Все-таки вот так сразу нырять в откровения на относительно трезвую голову не выходит. Даже с ним. Сейчас — особенно с ним. Тем не менее, за разговорами обо всем и ни о чем — начиная от воспоминаний и заканчивая сплетнями о происходящем вокруг, и вливанием в себя один за другим стаканов проходит добрая половина вечера, плавно перетекающего в ночь, пока я, наконец, не вспоминаю о том, зачем мы, собственно, здесь собрались. — Слушай, а как писать-то будем? Есть мысли, идеи, черновики? У меня полно, но, правда, есть одна проблема… — кусаю нижнюю губу, по привычке ища в ней украшение. Надо бы снова проколоть, наверное. — Какая проблема? — Джо включается моментально, хоть и не поднимая глаз, а пристально следя ими за бьющимися о грани стакана волнами оставшегося виски. — Я помню наш концепт и правда старался в него попасть, но… бля, короче, у меня тут мрачно в основном, прямо вот вообще депрессивно, понимаешь… — смотрю на него и вижу — понимает. Джозеф поднимает на меня совершенно ясные, открытые, понимающие глаза и неожиданно, совсем как на духу выливает, кажется, вообще все, что наболело внутри: и про тяжелые отношения с женой, и про развод, которого он до последнего пытался избежать, каждый раз падая ей в ноги и божась, что он обязательно изменится. И про то, как она, не дождавшись официального развода, на днях объявила Джозефа для нее официально умершим — так, что аж демонстративно статус «вдова» в Фейсбуке на себя налепила, что его, конечно же, до глубины души задело. Про то, что не знает, как это все скажется на дочери, и от того переживает сильнее; еще и с новым проектом непонятки какие-то. И до кучи, немного помолчав, он добавляет уже не так экспрессивно и надрывно, а наоборот, тихо так, тоскливо и откровенно — скучал, говорит. Ужасно по тебе скучал. Я не выдерживаю, вновь чувствуя как этот человек своей откровенностью в очередной раз подбирает тот самый потерянный ключ к гребанному замку у меня на шее — и, что еще страшнее, в душе. Отпускаю вожжи — гори оно все, и пересаживаюсь к нему на диван, забравшись на него с ногами, чтобы было удобней. — Я рассказывал, что чуть не умер? — не лучший заход после того, как тебе раскрыли душу, но ничего не могу с собой поделать, желая открыться в ответ, — Недельный марафон с одной конкретной целью, — ужасно ценю, что могу не вдаваться в подробности, и он все равно все поймет. Уже понимает — по болезненно пронзительному взгляду вижу. Руку тянет, опасливо кладет на колено, словно я еще в состоянии ее откинуть, — Я хотел тебе позвонить, правда очень хотел, но даже чисто физически бы не смог. А после решил, что и правильно — у тебя же альбом, тур, куда я со своими... приколами. Тем более после всего, что было. Бля, так погано все вышло, Джо. Я даже не знал, что с тобой происходит, — не сопротивляюсь желанию и накрываю его ладонь своей, едва удерживаясь от того, чтобы уронить тяжелую голову на его плечо. — Я рад, что ты все еще с нами, — принимает извинения — о, да, это несомненно были они, и сам приобнимает меня второй рукой, позволяя повалиться в его сторону. Поразительный навык телепатии, конечно, — Выходит, нас обоих как-то потрепало за последние годы. Черт, вот будто специально, а, чтоб не расслаблялись и не думали, что драка в автобусе — это самое неприятное, что может быть, — смеется, но в его голосе плещется беспокойство. Я же замолкаю, пытаясь запечатлеть в памяти этот момент — неизвестно, когда еще я смогу вот так спокойно полежать на плече самого близкого человека, пусть даже это самое плечо и ощущается сейчас какой-то каруселью. Гребанный алкоголь — хорошо бы и его бросить. Но нужно смотреть правде в глаза и мечтать о чем-то более реалистичном. — Знаешь, я сейчас неожиданно понял, что нам с тобой нужно, — нарушаю тишину и приподнимаю голову с его плеча, оказываясь так близко, что слышу пульсирующую в венах на его шее кровь, — Нам нужно написать ужасно веселую песню о том, как нам было хуево. Мрачную и ебейше-драйвовую одновременно. Что думаешь? — говорю о работе, но меня нещадно ведет. Интересно, насколько это заметно со стороны? — Ммм, — протягивает задумчиво и чуть отстраняется, чтобы заглянуть в мне глаза. Только не туда, пожалуйста, я же не удержусь, — Я думаю, что это именно то, что нам нужно, — Джо, видно, идею заценил, но словно есть что-то еще, что сейчас почему-то намного важнее моего гениального плана. По взгляду вижу. Чувствую. Он отводит глаза, задумчиво кусает пирсинг в губе, а затем снова опускает взгляд на меня, — Только поздно ведь уже, наверное… хотя, знаешь, нам вообще-то ничего не мешает остаться здесь на ночь, как в старые добрые, и как следует поработать, — пьяно улыбается и почти что искрится, проводя по моей руке своей. Красивый негодник, — ...Над песней. — Над песней, — повторяю я и улыбаюсь. Теперь это называется так.