Возьми ж на радость дикий мой подарок —
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
Он свои обещания держал. Посему, даже когда мир вокруг, казалось, раз! и рухнет, Уилл бродил по закоулкам замка, бесцеремонно врываясь во внутренний мир стоявших здесь со времен закладки фундамента шкафов в поисках обещанных боггартов, наверняка затесавшихся между пылью и старыми книгами. Скрип, неизбежно следовавший при этом, бил по ушам. В нос ударял запах гари. Перед глазами плыл белый потолок — трещин примерно тринадцать. не-думай-не-думай-не-думай. Прошло чуть больше суток с тех пор как целитель Прайс отпустил его из больничного крыла, уже по традиции покачав головой и помахав в воздухе склянкой с настойкой напоследок. Первый рабочий день после длительного перерыва — назовем это незапланированным отпуском — подошел к концу. В попытках нагнать программу Уилл, если честно, преуспел слабо. Было несколько причин. Первая. Все-таки не так просто вернуться в строй после столького времени — окрестностей замка уже успела коснуться входящая в свои права весна — проведенного на больничной койке. Особенно нелегко сделать это, когда перед тобой рой студентов, которые тоже (за редкими исключениями, состоящими из тех, кто оставался после уроков, задавая ненавязчивые вопросы о работе мракоборца) не спешили проводить свое время продуктивно в отсутствии учителя. Вторая. Кожаная куртка. Пепел — его Уиллу так и не удалось отмыть с рук. Письмо, хранящееся в ящике стола и сейчас. Чисто символический подарок по случаю четырнадцатого февраля, определенно пришедшейся получателю по вкусу. «Amor caecus.» не-думай-не-думай-не-думай. Не то чтобы было легко следовать этому негласному правилу все это время. Будем честны — Уилл и не следовал. Но, к его чести, пытался. Исходя из выше перечисленного, можно выдвинуть предположение, что урок о классификациях боя для и так не собранных — как-никак весна стремительно надвигается — третьекурсников прошел не столь информативно как того требует преподавательский стандарт. Но такие мелочи как я-получил-сердце-вынутое-из-лучшей-подруги-в-коробке-из-под-гребаных-конфет преподавательский стандарт учитывает вряд ли, потому в данном случае ему лучше заткнуться. Дополнительная мотивация посвятить свой вечер поискам будущего наглядного учебного материала. Следующий шкаф тоже не принес никаких плодов, зато скрипел вдвое протяжнее своих собратьев. Уилл зашагал громче, чтобы не слышать, и быстрее, чтобы не думать. Запасы бесхозных кабинетов, прятавшихся по углам замка все это время, понемногу истощались — кажется, боггарты прознали про ведущуюся на них охоту. Сегодня должно состояться финальное слушание. Ганнибал наверняка сидит на скамье потерпевших. Рядом с Мириам. не-думай-не-думай-не-думай. Последний класс с последним шкафом и Уилл решил для себя, что на сегодня заканчивает. Не то чтобы у него были какие-то неотложные дела, просто небытие, которое неизбежно следовало за касанием подушки головой, вдруг показалось очень манящим. Конечно, таковым оно будет лишь до первого ночного кошмара, что непременно осветит своим присутствием стены отведенных Уиллу комнат, но уже что-то. К тому же доза, по граммовке больше подходящая для гиппогрифа средних лет, той настойки, что являлась неотъемлемой частью авторского лечения целителя Прайса, должна помочь. Кругом только парты, на которых пыль занимала главенствующие позиции, учебники грудами сваленные у стены за ненадобностью и старая меловая доска, которую тоже вряд ли кто-либо использовал по назначению за последние десятилетия. Ни одного представляющего интерес для профессора Защиты от Темных искусств существа. — Давно до сюда никто не доползал. Или почти. Уилл с неподобающей профессору, а тем более бывшему мракоборцу силой подпрыгнул: девушка, на вид которой нельзя была дать больше семнадцати лет, прошла сквозь него. Происшествие не самое удивительное, если принять следующий факт — та была призраком, коих в Хогвартсе великое множество, всех и не упомнишь. Студенческая мантия была надета на ней, как и, Уилл не брал на себя смелость называть конкретные цифры, много лет назад, когда ее существование еще можно было назвать жизнью. Оглядев вошедшего с головы до ног, возможность облететь его со всех сторон очень помогала, она хмыкнула. — Кто бы мог подумать, что Уилл Грэм и впрямь доживет до должности профессора. Голос в купе с каштановыми волосами, цвет стал куда более безжизненным (Уилл позволил себе этот неподобающий статусу преподавателя каламбур) и заостренным носом показался знакомым. — Дай угадаю, Защита от Темных искусств, да? Угадала она, угадал в свою очередь и Уилл. Кэсси Бойл — студентка Слизерина, на курс или два младше его на момент выпуска из Хогвартса и на тринадцать или четырнадцать лет моложе сейчас. Их отношения всегда были слегка, как бы точнее выразиться. Натянутыми. Не то чтобы это была привилегия Уилла — такие люди как Кэсси, кажется, просто физически не могут образовать с кем-то связь, не завязанную на личной неприязни. «Грубо» — говорит в таких случаях Ганнибал, и Уилл с ним соглашался. Еще одна историческая справка необходимая для полного понимая контекста — Кэсси Бойл повезло меньше. В отличие от Уилла она до своего выпуска не дожила. Первый пресловутый несчастный случай в стенах замка, за которым через несколько лет потянется вереница новых. — Именно она, — тон Уилла, после того, как тот довольно быстро смог выбраться из захватившего его оцепенения (все-таки к виду призраков не каждый может привыкнуть. Даже после стольких лет учебы и последующей службы) вопреки его желанию, невольно приобрел саркастичные нотки, больше присущие гриффиндорцу-старшекурснику. Но, к его чести, Уилл сразу же себя одернул — как-никак, перед ним та, кому уже вряд ли удастся сдать выпускные экзамены или станцевать на выпускном балу. Заслуживает сочувствия, которое вряд ли хоть как-то в ее положении поможет, и тем не менее большего уже сделать нельзя. Смерть остается смертью будь у тебя в кармане волшебная палочка или нет. Призрак — Кэсси, Уилл снова себя поправил, у нее было и есть имя — усмехнулся, привычным, со времен вечного студенчества, движением уводя волосы за ухо. — Как дела у твоего коллеги? На месте она не задерживалась — пользуясь доступной ей теперь властью над гравитацией, меняла свое положение со скоростью, которую многие рискнули бы посчитать невежливой, если бы кто-то осмелился упрекнуть в этом призрака. «Грубо» — говорит в таких случаях Ганнибал, а Уилл с ним привычно соглашается. Несмотря на то, что у единственного существа с еще бьющимся сердцем в этой комнате (да и то уже, если честно, начинало сдавать) уже закружилась голова в попытках уследить за неожиданно обнаруженной собеседницей, он не жаловался. Все-таки при имевшихся условиях избегать пресловутого зрительного контакта было куда легче. (Уилл не испытывал любопытства, которое казалось бы, полагалось ощущать ему по должности, касательно того насколько белки призраков белее людских). — У которого из? Он посчитал нужным уточнить. (Хотя в голове, где-то на подкорке, уже маячили инициалы адресата). — А то ты не знаешь, — ее глаза, это от Уилла уже не укрылось, сузились, — твой, — в выражениях она никогда не стеснялась, — дружок. До сих пор вместе таскаетесь? Инициалы, выведенные знакомым каллиграфическим почерком, окончательно проступили на внутренней стороне черепной коробки. — Ганнибал, — имя после долгого перерыва далось его языку не сразу — все еще занимает пост профессора Зельеварения. В дипломатии Уилл никогда особых успехов не делал, оно и заметно. Кэсси на его расплывчатую фразу, которую и ответом в приличном обществе посчитать нельзя, лишь усмехнулась. — Значит таскаетесь, — она присела на край парты, привычки они и по ту сторону жизни привычки, — и что он еще не попытался даже не знаю, — совершила довольно безуспешную попытку поймать взгляд напротив (Уилл так и не узнал, что белки у призраков от человеческих ничем и не отличаются. Другое дело их взгляд — от того даже профессоры Защиты от Темных искусств с опытом работы перевалившем за полгода мгновенно забывали о способностях своего опорно-двигательного аппарата), — съесть твои мозги или типа того? Уилл тоже почувствовал острую необходимость куда-нибудь присесть. не-думай-не-думай-не-думай. Говорить о том, что у Ганнибала пока вполне хватало запасов сделанных на основе Беверли, Мириам и возможно кого-то за пределами замка (все-таки хоть график профессоров Хогвартса и был нагружен сверх меры, а пару свободных деньков для выхода в большой мир выкрасть всегда удастся, если заиметь достаточную мотивацию) не хотелось. Как минимум Уилл не мог утверждать, что ему не захочется при этом избавиться от своего и так скудного обеда. Сегодня без завтрака — тот по расписанию наложился на выпадание, то было щадящим, полчаса не более, из реального хода пространства-времени. Ежедневная процедура сродне ложки настойки после каждого приема пищи. Снова усмешка на некогда румяном лице. — Ну, еще не вечер. Уилл все же поднял глаза. То ли жалость вперемешку с сочувствием наконец заиграла, то ли черт дернул. Взглянув на Кэсси, стало очевидно, что скорее второе. Легким движением руки она — с губ усмешка не сошла, а может и наоборот лишь закрепилась — отвела полы своей студенческой мантии. Вместо правого легко — дыра. Вместо печени — тоже. Что касательно сердца, то да — и его постигла та же участь. О характере ран уставший после долго рабочего дня судмедэксперт наверняка написал бы в своем отчете «колото-резанная». Слово передать доступное человеческому глазу, по традиции, не могло. Была бы Кэсси чуть более (в разговорах, связанных с призраками непосредственно, всегда вставал вопрос об этичности определений) живой, в дело вошел бы еще и запах, который, к слову, нос Уилла заполонил все равно — это можно поставить в вину как годам службы в Министерстве, так и тому, что под пером Чилтона неизменно обретало форму «эмпатического расстройства». Кстати о нем. Пустой класс, весь остальной замок либо давно спит, либо принимает непосредственное участие в только набирающем свои обороты выпускном бале. Кроме меня. И нее. Я нападаю сзади. Это не кто-то особенный, всего лишь та, кому не повезло лишних пару раз проявить грубость в моем присутствии. Два точечных удара практичным вполне магловским ножом, палочка лежит забытой в крамане, и жертва, не успев опомниться, падает. Дальше скальпель — я делаю это впервые, по крайней мере таким образом, но движения заучены и сведены до рефлексов. Человеческие органы, нет, уже трофеи, оказываются бережно собраны. Жертва напрасной не станет. Руки не дрожат ни когда из Кэсси — теперь тела, только что потерявшего необходимость в имени — вырывается последний вдох, ни когда пол кабинета, вряд ли видавший такое за свою более чем тысячелетнее существование, окрашивается в тот оттенок бордового, навсегда отпечатавшийся в голове у тех, кому не повезло заиметь должность мракоборца на своем карьерном пути. Последний штрих, которому суждено было стать финальным аккордом всей симфонии — оленьи рога (странное однако дизайнерское решение, состоящее в их размещении над входом в класс, но на вкус и цвет) оказались идеальным постаментом для созданной из грубого материала скульптуры. Еще плеяда «колото-режущих», над которыми постарался уже не я — спасибо оленю. Я получаю сердце, правое легкое и печень. Я получаю откровение. Таков мой замысел. Через полчаса Кэсси Бойл находят мертвой. Судмедэксперты заключают, что ее тело с отсутствующими жизненно важными органами было насажено на оленьи рога (странное однако дизайнерское решение, но на вкус и цвет). Уилл судорожно провел руками, дрожь тех стала уже привычным спутником, по лицу. Он снова был в всеми (если говорить о тех, чьи легкие еще способные разгонять кислород по телу) забытом классе в компании призрака-старшекурсницы, но на этот раз разум принадлежал ему. Еще не совсем — такая радужная крайность уже вряд ли когда-либо произойдет, будем честны — но почти. Кэсси обескураженной не выглядела. Возможно дело в том, что призраки куда менее восприимчивы к людским тяготам в своем нынешнем состоянии, возможно и в чем-то еще. — Так вот как выглядит эта твоя эмпатическая штука в действии. Уилл, несмотря ни на что, нашел в себе силы послать ей довольно красноречивый взгляд. — Что? Слухи распространяются по замку с завидной скоростью, ты и сам знаешь. И до таких как я долетает. Опускаясь на ближайший стул, ноги уже не держали, и винить их в этом было сложно, Уилл пытался окончательно уверить себя, что его сознание по настоящему его и что те зияющие дыры под мантией Кэсси принадлежат ответственности чужого скальпеля. Получалось с переменным успехом. Кэсси ему в этом стремлении не мешала — лишь молчала наблюдала, слегка склонив голову набок. Все-таки не каждый день у порога ее дома (старый класс, из которого после некоторых событий, Слава Богу, догадались убрать добытые кем-то еще в самые первые годы существования замка оленьи рога. Странное дизайнерское решение, но о вкусах не спорят) появлялся посетитель, к тому же имевший за плечами, воспользуемся терминологией хозяйки помещения, предпочтя ее Чилтоновской — не в обиду последнему — «эмпатическую штуку». — Почему ты никому не сказала? — звук вышел сдавленным и откровенно говоря, жалким. Уилл не отрывал лица от ладоней. Снова усмешка. Наверняка, когда ты лишаешься своей физической оболочки простые и такие человеческие эмоции имеют свойство притупляться. — Сказала, — Уилл почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Чужая, но знакомая, — явилась к директору наутро после выпускного, — но головы не поднял. Знал, что там лишь привычная укладка, над которой, стоит поднять взгляд чуть выше, простираются олень рога, казалось, немного и заполонят всю комнату, — Сюрприз! Несчастный случай, совсем не случай. Но тот даже слушать не стал — старику давно пора было на пенсию, куда он благополучно вскоре и направился. На его место пришел еще молодой и полный сил профессор Кроуфорд, думаю, тебе знакомый. Но и ему моих доводов показалось мало, — чувство несправедливости в купе с гневом и толикой беспомощности на мгновение сместило с ее лица полуулыбку, но только на него, — Все-таки лица того, кому показалось смешным познакомить мою плоть с оленьими рогами, я не видела. Но запах парфюма этого сукина сына спутать сложно. Гребаные древесные нотки. Сомнений, как будто надежда на их присутствие была у Уилла до этого, быть не могло. Да, они до сих пор вместе таскаются. — Иногда людям, — тон Кэсси говорил, что к этому классу существ она теперь не принадлежит ни на йоту и ни сколько об этом не сожалеет, — легче верится в то, что кто-то, споткнувшись, насадил себя на рога крупного скота, чем в свихнувшегося старшекурсника выросшего в, ну надо же, свихнувшегося профессора. Уилл проработал с Джеком достаточное количество времени. Он мог в это поверить. Некоторое время все присутствующие, в лице человека и воспарившего над ним призрака (третье лицо, что заимело на своей голове рога, неожиданным образом подходящие к дорогой мантии, позволим себе в расчет не брать), провели в тишине. Первым признаки жизни, снова вопрос об этичности каламбура встал бы на повестке дня приведенческого сообщества, подал Уилла. Все-таки засиживаться в гостях, пользуясь радушием хозяев, было неприлично вне зависимости от их видовых принадлежностей. Сколько времени он провел в таком состоянии — изучая поверхность стола, на которую уже давно не опускалось ни одного учебника или студенческого локтя, невидящим взглядом, пока в голове все еще властвовали последствия чужого, на этом слове приходилось акцентировать внимание нарочно, замысла — Уилл сказать не мог. Снова время и его вечное непостоянство. Нервно провел рукой по макушке — только вихры волос, от утренней укладки не осталось и следа. Но и рогов не наблюдалось. Кэсси уже, казалось, и забыла о его существовании — принялась заниматься тем, чем призраки в свое время, по мнению некоторых обывателей, довольно посредственно прошедших школьный курс, и занимаются. Неподвижно застыла в воздухе, переливаясь в свете вдруг показавшейся в окне Луны (кажется, Уилл все-таки в гостях задержался. Как невежливо), прикрыв стеклянные глаза. Видит себя, видит как некогда лежавший здесь ковер теряет свой первозданный вид, окрашиваясь в так контрастирующий с его белизной цвет, который, увы, вряд ли уже можно хоть как-то вывести. Видит рога — казалось, только весели над входом в класс, украшая его по чьей-то очень специфической задумке, а сейчас вон, стали одним целым с ее плотью, послужив утешительным призом за потерянные легкие. Уилл, прощаться не стал. Передумал и высказывать вертевшийся у него на языке ответный ко всем колкостям-усмешкам упрек — если уж тебя так интересует участь твоего убийцы, могла бы хоть раз в жизни сделать одолжение, появиться у него в кошмарах. Для принятия решения было достаточно лишь мимолетного взгляда на ту, которой сейчас полагалось распоряжаться немалым наследством своей семьи или занимать порядочную должность в Министерстве, конечно не без родительской помощи. Вместо этого глазам Уилла предстала вечная студентка с вечным напоминанием о случившемся, стоило слегка скосить глаза, заглядывая под мантию. Приведениям терять нечего, и тем не менее со своими страхами лицом к лицу встречаться не готовы и они. Оставалось надеяться, что рано или поздно Кэсси сможет отпустить: и свою жизнь, и свою смерть. Не следовало отходить от Ганнибала на выпускном и на шаг.***
Кажется, своих обещаний он все же не держал. Ученики остались без боггарта. Ну что ж, Уилл еще придумает как привнести интерактива в учебный процесс, но это потом. Луна окончательно заняла главенство на ночном небе, ненадолго свергнув Солнце — обитателям замка уже давно полагалось отложить все дела, медленно трансформирующиеся в проблемы, на завтра и спокойно, по возможности, уснуть. Уилл хоть и занимал отведенное ему место в этих стенах был куда более уникален в вопросах времени сна и бодрствования — посему сейчас его путь лежал в противоположную от личных комнат, в которых располагалась вполне комфортабельная для отхода ко сну кровать, сторону. Ходьба отвлекал от мыслительного процесса, и это главное — конечного пункта назначения, уже по привычке, не было. И снова тот нашелся уже в процессе. Северная башня, более известная простому обывателю как место, в котором профессор Дю Морье проводила уроки Прорицания, была не самой излюбленной для посещения частью замка — все-таки размеры того позволяли отдавать предпочтения внутреннему двору или факультетской гостиной. И тем не менее Уилл оказался здесь. С профессором Дю Морье у него никогда не было особо близких отношений, выходящих за сухие кивки в коридорах и Большом зале, особенно принимая во внимание, тот факт, что сама Беделия не любила покидать приделы доверенной ей в распоряжение башни. Уилл, как ранее было установлено, хоть и любил забредать в самые разные уголки замка — о некоторых из них уже наверняка забыли и преподаватели, и сам директор — в обители своей коллеги был впервые. Веревочная лестница, служившая единственным способом оказаться внутри кабинета для тех студентов, что отважились выбрать Прорицания в качестве факультатива, была гостеприимно спущена. Не самое разумное решение, учитывая присутствие в замке человека, которого пресса (статья непременно будет посвящена памяти мисс Лаундс) непременно назовет «первым профессором-маньяком». Заголовки «Кто учит наших детей?» снова промелькнут на первых полосах. Самые высокие продажи за всю историю «Ежедневному пророку» обеспечены. Уилл приблизился к лестнице — та вызывала у него куда больше доверия, чем ее деревянные коллеги. Она в отличие от них двигаться, сбивая честных путников с их маршрута, не спешила. Снова ведомый чем-то вне его рациональной составляющей, в последнее время та молчала все больше и больше, Уилл, не без усилий, забрался наверх, протиснувшись в узкий лаз, служивший парадным ходом в класс Прорицаний. Естественно — тут же пожалел. Все-таки в прошлый раз его пренебрежение социальными правилами (вторжение на чужую территорию как раз одно из таких) закончилось далеко не самым лучшим образом. И тем не менее в этот раз ему повезло больше: наконец проникнув в кабинет всеми частями тела — теперь он понимал почему профессор не любила покидать отведенных ей комнат — Уилл заметил, что в своей бессоннице он не одинок. — Я знала, что вы придете, — в руках у Беделии небольшой заварник, в котором, стараниями профессора, уже расположился свежий кипяток. Сама же оне не выглядела как человек, который собирался в ближайшее время приближаться к кровати. — Еще бы вы не, — Уилл, за которым, как и за многими волшебными обывателями, водился грешок недоверия к дисциплине, что не содержала в себе достаточной доказательной базы даже по меркам волшебников, не смог отказать себе в легкой иронии, — иначе у меня закрались бы сомнения касательно заслуженности вами этой должности. На легкую усмешку предложенную ей в качестве приветственного слова Беделия лишь улыбнулась. — Всем нам в это непростое время хочется быть более уверенными в грядущем дне. С этим утверждением Уилл поспорить не мог. Аромат эфирных масел, коими кабинет Беделии был удобрен сверх меры, честно говоря, вынудил его поскорее найти место, которое на ближайшее время смогло бы послужить для него точкой опоры (все-таки свалиться без чувств на пороге вследствие головокружения будет уже совсем неприлично). Такое и впрямь вскоре обнаружилось — напротив профессорского стола уже услужливо стоял пуфик, о мягкости которого сомневаться не приходилось. Кажется, его и правда ждали. Время для чаепития не самое удачное, но никого из присутствующих это в данный момент не волновало. Беделия тем временем продолжила занятие, от которого ее, очевидно, прервали. Пока Уилл опускался на предназначенное самой судьбой место, перед ним на бордовой скатерти, что украшала стол, уже образовалась фарфоровая чашка. Не бокал с Эльфийским вином, но он не жаловался. Мгновение, и пустота предмета чайного сервиза была заполнена кипятком в купе с заваркой. От нее пахло смесью трав, название которых на языке оригинала мог перечислить разве что Ганнибал. «C четырнадцатым февраля тебя, Уилл.» не-думай-не-думай-не-думай. Уилл хотел было притронуться к предложенной ему чашке, но был вовремя остановлен легким движением руки. — Травам необходимо время, дабы найти общий язык с кипятком и полностью раскрыться. Терпение важная часть многих ритуалов. Уилл на это лишь хмыкнул. В таинствах чайной церемонии он был несведущ, хоть Ганнибал и пытался пару раз поведать ему о чудодейственных эффектах чайных листьев, обнаруженных в последних исследованиях Китайского магического сообщества. «Надеюсь, мой чисто символический подарок придется тебе по вкусу.» не-думай-не-думай-не-думай. Время в тишине класса, наполненного бордовыми пуфиками, на которых уже через несколько часов заспанные ученики будут пытаться выяснить, что же им принесет Вселенная в следующие мгновение, тянулось долго. Ни Беделия, ни явившийся самозванцем гость разговора начинать не спешили. Может того требовала все та же чайная церемония — Уилл точно сказать не мог. И все же, должное терпение имеет свойство награждать своих приверженцев — Беделия взяла чашку в руки, изящество сквозило в каждом взмахе ее пальцев, что вполне законно было расценено Уиллом, как официальное разрешение приступить к своей. Кипяток обжигал, а травы, выбранные производителем, кажется, призывали вкушающего их к спокойствию и возможно желали удачного, а главное скорого отхода ко сну. Кажется, в стенах замка Уилл в своей бессоннице и впрямь одинок не был. По прошествии некоторого количества времени, Уилл мог признать, что возможно его поспешность противоречит правилам чайной церемонии, и в чашке Беделии, и в чашке сидящего напротив кипяток понемногу начал сходить на нет. Вот, его почти не осталось — Уилл уже подумывал, неловко раскланявшись, отправиться в сторону своей аудитории (по его подозрению до первого урока времени оставалось не так много, а ему еще нужно было успеть придумать, что может посоревноваться за студенческое внимание помимо боггарта), но у профессора Прорицаний, кажется, были другие планы. Помешав остатки содержимого десертной ложечкой — строго три раза, левой рукой — она взглядом настоятельно попросила своего посетителя сделать то же самое. Уилл был хорошим гостем и потому послушался. Только после того, как вслед за Беделией он опустил чашку на блюдце из того же чайного набора, в голове начали понемногу всплывать обрывки информации с лекций для третьекурсников. «Гадание на чаинках». Сам Уилл не имел удовольствия посещать Прорицания, отдав свое предпочтение другим факультативам, благо Ганнибал изредка делился с ним полученными в этой области знаниями. «Amor caecus.» не-думай-не-думай-не-думай. Снова толика терпения, и вот Уилл, все также следуя примеру профессора, будто студент на своем первом занятии, переворачивает чашку, в которой остались лишь необходимые судьбе чаинки, обратно. Мельком взглянув, протягивает ее Беделии — та лишь качает головой. — Нет, профессор Грэм. Никому ваше грядущее не откроется так же полно как вам самим. Уилл с этим утверждением был готов поспорить, и тем не менее заглянул в чашку, предначертанную ему Вселенной или кем-то еще, самостоятельно. Чаинки, что еще недавно горьким осадком прокатывались на языке, складываться в общую картину не спешили. После, откровенно говоря, затянувшейся минуты напряженного разглядывания, Уилл все же сдался и посмотрел на Беделию в легкой мольбе. — Терпение, профессор Грэм. Скоро вы все увидите. И снова он студент, которому не светит в этом семестре сдать Прорицания выше чем на «Удовлетворительно». Но глаза все же опустил — чаинки за время его отсутствия своего расположения не поменяли, отказываясь складываться хоть во что-то отдаленно похожее на программного желудя или Грима, которому Уилл, честно говоря, был бы только рад. Рога, собранные из чаинок, которым полагается дарить своим клиентам вкус мяты и мелиссы, раскинулись по всей площади дна, которое, увы, стало куда менее белоснежным за эту ночь. Уилл моргнул — те никуда не ушли. Несколько раз провел по лицу руками. (От судьбы так просто не скроешься.) Подняв глаза на Беделию, увидел лишь изящную до скрипа в зубах улыбку последней. — Что-нибудь увидели, профессор Грэм? Не удостоив ее ответом, Уилл вернулся к чаю. Точнее — к рогам, к которым тот по истечению своей недолгой жизни имел смелость прийти. Но какое счастье — тех и след простыл. Правда, выдыхать было рано. Их место поспешил занять свежий плод граната, над созданием которого чаинки потрудились особенно, придавая до боли узнаваемую форму и вкладывая большую любовь в каждое отдельное зернышко. На этот раз Уилл решил перепрыгнуть через, честно говоря, надоевшую ему за последний месяц стадию отрицания: отодвинув чашку подальше от края стола (кто знает насколько обидится судьба, если ее посланник вдруг вдребезги разобьется), обратил взор к сидящей напротив. Беделия к предназначенным ей чаинкам и не притронулась — все внимание на чашку гостя. — Все же нужна моя помощь? — Вы знаете, кем является Ганнибал. Брови лишь на мгновение отклонились от положенного им по нормам приличия положения, выражающего вечный вежливый интерес. Каждому из присутствующих хватило духу не разыгрывать комедию. — Знаю. Не так близко как вы, профессор Грэм, но знаю. Сокрытое за так бережно подобранными словами было известно всем сидящим за столом. В чашку Уилл старался больше не смотреть. Хватит с него на сегодня будущего — с настоящим бы разобраться. — Знаком ли вам миф о Персефоне, профессор Грэм? На секунду захотелось разбить вверенную ему чашку о голову сидящей напротив, что бы та точно ощутила — да, история, бывшая на слуху у афинян еще тысячелетия назад, за последние полгода успела ему осточертеть. Чаинки, так старательно стремящиеся принять знакомые очертания, говорят об этом за него. — Готовы ли вы принять предложенные зерна? Кажется, последний шанс на пребывание в счастливом отрицании только что был у него бесповоротно отнят. Вряд ли есть соответствующие инструкции насчет надлежащих действий в таких ситуациях хотя бы в одной из тех книг о чайных церемониях, в большом количестве имевшихся и на полках в личных комнатах Ганнибала. — Насколько я помню, мнения Персефоны в этом вопросе не спрашивали. — Большое количество трактовок присуще всякому долгоживущему мифу, — о, теперь Уилл уже не сомневался, что беседы с Ганнибалом оставили свой отпечаток и на профессоре Дю Морье. Оставалось лишь гадать, насколько они изменили его самого. — Есть и такие, в которых Персефона вполне отдавала отчет своим действиям. Уилл свою усмешку скрыть не постарался. — С нынешним состоянием моего разума, — он не стал утруждать себя перечислением всех диагнозов, что были бы приписаны ему ведущими мозгоправами после пятиминутной сессии (все-таки до первого урока времени оставалось и впрямь немного, а чаепитие и так порядком затянулось), — хоть про какой-то контроль своих решений говорить не приходится. — Отказа я от вас так и не услышала. — Как и согласия. Беделия кивнула. — Как и согласия. За все время их чаепития, которое не так уж плавно перетекло в сеанс гадания, только затем чтобы потом принять облик ненавязчивого прощупывания почвы в том, что наверняка можно было бы охарактеризовать как ''отношение к Ганнибалу Лектеру'' (если бы вдруг кто-то из их участников захотел воспользоваться общечеловеческим ярлыком. Каждый причастный знал — в их случае это смысла не имело), Уилл посмотрел в глаза приютившей его в этот ночной, к слову, уже светало, час целое — секунду, был произведен пересчет — нулевое количество раз. Куда интереснее ему казался вид покрытого шалю плеча или с должной грацией завитых локонов. Фаворит — безусловно Луна, правда, сейчас та, к великому сожалению, уже не виднелась за окном столь отчетливо. Тем не менее, кажется, время проявить надлежащую толику требуемых от него социальных взаимодействий настало. — Вы убили человека. Ученика. Желание не принадлежало вам — дело в самозащите. От финального аккорда, ставшего профессиональной привычкой (отсутствующий взгляд вместе с гласом «Таков мой замысел», после которого криминалисты как по свистку начинают лезть с потоками интересующих вопросов) Уилл в угоду обстоятельствам отказался. — Ганнибал сыграл не последнюю роль и здесь. В глазах напротив загорелось нечто новое, на секунду, не более. Благо Беделия за годы прошедшие с момента происшествия успела нарастить достаточное количество слоев кожи, чтобы встречать обвинения — в случае Уилла лишь констатация фактов — с гордо поднятой головой. Конечно, не без помощи приглашенных экспертов. Они то знали, как отвадить от себя подозрения в отношении вдруг пропавших студентов. — Дар, не зря приписываемый вам журналистами, поистине впечатляет. Кажется, теперь я немного больше пониманию откуда берется то, что было названо заинтригованностью. Хотя конечно стоит начинать говорить об одержимости. Уилл не стал уточнять на кого ссылается Беделия в своем цитировании. Как будто автор первоисточника и так не был слишком знаком лично каждому из присутствующих. — Вы не опровергаете. Беделия кивнула. — Не опровергаю, — она принялась наливать себе еще одну чашку, возможно, только для того, чтобы найти своим рукам, дрожь заметна невооруженным глазом, хоть какое-то занятие, но обойдемся без предположений. Гость такой чести удостоен не был, — дети иногда склонны к излишней грубости по отношению к своим профессорам. — Слышал вы перешли в Хогвартс из Шармбатона несколько лет назад. Повод для перевода наверняка был чуть более необычным чем неудовлетворяющий размер заработной платы. Беделия совершила небольшой глоток — чай за время, прошедшее со времени появления Уилла в стенах аудитории, вкусовых качеств не поменял. Мята, мелисса и толика судьбы. Снова ни опровержения, ни подтверждения — лишь едва заметная трещина, на секунду осветившая маску, честно выполняющую роль дежурного лица на протяжении стольких лет. Уилл на большее и не рассчитывал. Не посетить Шармбатон во время своего пребывания в Европе, пусть цель немого и выходит за рамки простой исследовательской экспедиции, я посчитал бы как минимум невежливым, а как максимум антипродуктивным. Все-таки в каждом учебном заведении имелась своя библиотека, а в каждой библиотеке, по негласному правилу, своя Запретная секция, в которой, как известно, ищущий сможет обнаружить обернутые в потрепанный переплет текста на самые разные, о степени специфичности говорить не беремся, темы. Как удачно, что один из участников преподавательского состава — живой ум, склонный к влиянию извне. Будет чем занять себя дождливыми вечерами, которые, как известно, в такое время годы в этой части Франции не редкость. Любопытство вкупе с неизбежно наступающей скукой сподвигло на эксперимент, итогом коего послужило тело ученика, который, возможно, и вправду позволил себе излишнюю грубость по отношению к преподавателю. Но вот время уезжать, прощальный подарок — немного помощи в вопросах сокрытия тела и составления алиби, а также оставленная на преподавательском столе визитка небезызвестного Хогвартса, в котором на пост директора недавно поступил новый человек, по слухам несильно разбирающийся в наборе персонала. Уилл не собирался озвучивать, все прогремевшее у него в голове по поводу произошедших несколько лет назад в сердце Шармбатона событий, потому позволил себе, все так же мысленно, мягко завершить тираду привычным образом. Таков мой замысел. Беделии хватило ума и такта его пятиминутное отсутствие не как не комментировать — вместо этого она сосредоточила все свое внимание на новой дымящейся чашке, да так усердно, что к моменту пробуждения Уилла иссякла уже и та. Посетитель — конечно, только после того как уверился в своем местоположении, разуме и примерном времени суток — посчитал, что это верный знак к тому, что ему пора перестать пользоваться хозяйским гостеприимством. Не удосужившись сказать, что-либо о вкусовых составляющих чая или о самом теплом незапланированном приеме, Уилл поднялся и уже у трапа, который, как он помнил, должен был связать его с остальной частью замка, напоследок бросил предостережение — на практике применимое лучше любой благодарности. — На вашем месте, Беделия, я бы упаковал вещи, как только у меня появилась бы такая возможность. Корнуэлльский пирог возвращается в меню. И он исчез из аудитории тем же путем, которым в нее прибыл, оставив профессора Прорицаний бороться с демонами прошлого и готовиться к предстоящим урокам в одиночку.***
Рабочий день выдался длинным — оно и понятно. Бессонная в ночь в купе со все возрастающей склонностью студентов витать где-то за пределами кабинета (замену боггарту Уилл, увы, отыскать не успел — на момент достижения им класса, все-таки путь от Северной башни до аудитории Защиты от Темных искусств далеко не короткий, часы уже настойчиво уведомляли его о том, что до занятия оставалось меньше получаса) не способствовала к продуктивному времяпрепровождению на лекциях. Но, слава Богу, все имеет свойство заканчиваться — последний урок на сегодня. Слизеринцы-старшекурсники. Да, день определенно не мог стать еще длиннее. На протяжении всего занятия, тема — «Колдовство без использования палочки» (не одному студенту пока не удалось подпалить шторы в кабинете с помощью одной силы мысли, за что профессор испытывал всеобъемлющую благодарность), Уилл периодически ловил на себе взгляд Эбигейл. Не то чтобы это было чем-то за гранью привычного порядка вещей: все-таки они с Ганнибалом и впрямь стали «отцами». По крайней мере попытались с попеременным в силу некоторых обстоятельств успехом (прогрессирующих на постоянной основе приступов в одном случае и хобби, связанного с приготовлением блюд из весьма специфичных ингредиентов, в другом). Но в этот раз что-то было иначе. Уилл не мог точно сказать почему он так решил — с его позволения можно во всем винить так емко охарактеризованную «эмпатическую штуку». Когда все студенты, мигом очнувшиеся, после объявления профессора об окончании урока, наконец покинули класс, не забыв прихватить домашнее задание, Уилл заметил довольно очевидный в опустевшем кабинете факт — Эбигейл с места не сдвинулась. Взгляд — за последние полгода он с завидной частотой оказывался в ситуациях когда ловить глаза собеседника приходилось ему (ощущения все также новы) — прочитать было трудно. Это вам бывший сотрудник Министерства с приличным стажем и донельзя развитой эмпатией говорит. — Как дела, Эбигейл? — позволил себе Уилл разрезать повисшую в кабинете тишину. Но только после того как закончил стирать с доски. (Возможно, потратил на это немного больше необходимого времени.) Кажется, она не совсем имела представление о том, где находится. Про «когда» говорить было рано, но Уилл по опыту знал, что одно неизменно следует за другим. Ее руки дрожали. На щеках вот-вот образуются дорожки так рьяно сдерживаемых слез. — Я почти ее убила. Уилл моргнул. Аккуратно убрал тряпку на положенное ей место. Обернулся. — Я почти ее убила. В следующую секунду Уилл уже был подле Эбигейл. Взял ту за руку — теперь пробивающую дрожь они делили уже на двоих. Не нужно было обладать ни заоблачным уровнем эмпатии, ни профессорским статусом, чтобы понять — случилось нечто страшное. Эбигейл задыхалась. Казалось, одно неосторожное движение, и та потеряет сознание. — Эбигейл, все хорошо, — Уилл сильнее сжал доверенную ему руку, — ты в безопасности, — о, в этих стенах говорить такое весьма опрометчиво, но так уж и быть pia fraus, — что случилось? — Подростки зачастую склонны драматизировать происходящее. Голова Уилла — Эбигейл, не вполне ясно насколько намеренно, пожелала вошедшего проигнорировать — сразу же повернулся в сторону двери. Мантия все также вне всяких похвал. Носки до блеска начищенных туфель смотрят строго вперед, пока их обладатель пересекает порог аудитории. В следующее мгновение Эбигейл в классе уже не наблюдалось — та покинула его, стоило знакомому европейскому акценту начать отскакивать от стен кабинета. Еще пару секунд Уилл ощущал ее руку в своей. — Рад тебя видеть. На пролетевшую мимо старшекурсницу, едва не задевшую его плечом (как грубо с ее стороны), вошедший не обратил никакого внимания. Его взгляд, в ореховых глазах лишь интерес и легкая улыбка, направлен исключительно на фомального владельца аудитории. Хотелось кричать. Хотелось упасть на колени, так чтобы звук удара об пол залез куда-то глубоко в голову, обогнув ушные перепонки. Хотелось оставить волшебную палочку забытой в кармане, как нецевелизованно, и задушить стоящего напротив голыми руками. Но все присутсвующие были взрослыми людьми, осознающими неписанные жизненные правила. Посему Уиллу пришлось сделать выбор не в пользу своих желаний: максимум, который он себе позволил — с силой вонзить ногти в ладони. Не заменило ни крик, ни ощущение рук на чужой шее, но уже что-то. — Как продвигается твоя преподавательская практика, Уилл? О, Уилл не позволит ему хоть на секунду сделать вид «ничего не произошло». На такую сделку с совестью он идти точно не вправе. — Что вы сделали с Эбигейл, доктор Лектер? Дрожь в чужом голосе собеседник не прокомментировал. Как и снизошедшее до официально-делового обращение. — Всего лишь подсказал решение конфликта, возникшего у Эбигейл с ее однокурсницей. Подросткам часто нужна направляющая рука, когда дело касается межличностных отношений. Снова о себе дали знать часы: кажется, в Большом зале время ужина. Сейчас Уилл вряд ли сможет заставить себя хотя бы посмотреть в сторону ассортимента мясных пирогов. — Никогда не слышал, чтобы в подростковых драмах присутствовали покушения на убийства. На лице Ганнибала, конечно, если вы знали куда смотреть, проскочил намек на усмешку. Ногти сильнее впились в мало в чем повинную кожу. — Вижу, ты довольно плохо знаком с бытом старшекурсников моего факультета. Уилл отрицать не стал — в вежливом молчании ожидал хоть каких-то подробностей. И они решили таки до него снизойти, но не раньше чем часы снова оповестили аудиторию о завершении очередного отрезка времени. — Марисса Шур имела неосторожность упомянуть в разговоре с Эбигейл некоторые детали, — Ганнибал подошел ближе, явно чувствуя себя как дома в стенах чужого кабинета, — связанные с деятельностью Гаррета Джейкоба Хоббса. К слову, прозвучали обвинения и в твою сторону. О характере последних Уилл уточнять не стал: знал, что по гостиным и сегодня ходят пересуды по поводу последней работы мисс Лаундс, вышедшей, казалось, еще в прошлой жизни. Слишком многое с тех пор произошло и происходит. — Эбигейл отреагировала соответствующе. Все-таки не зря ты всегда выводил ей в семестре высший балл. Первый урок в только что примеренной должности профессора Защиты от Темных искусств. Непростительные заклятия. «Разновидность заклятий, причиняющие определённый ущерб живому существу и влекущие за собой суровое наказание. Авада Кедавра, Круцио, Империо. Смерть, страдания, власть.» Авада Кедавра. Смерть. — Увы, Эбигейл не хватило сил закончить начатое. Теперь уже настала очередь Уилла сокращать имевшееся между ними пространство. Снова ногти принялись проверять подвластную им кожу на прочность — все для того чтобы не вцепиться в чужую мантию, рискуя порвать ее дорогую ткань в нескольких местах. — Что ты сделал? С Эбигейл. С Кэсси. С Фредди. С Мириам. С Беверли. Со мной, и всеми вокруг. — Всего лишь проводил некоторые беседы. Девочка многое потеряла, ей была необходима поддержка, — если Ганнибал и видел какую реакцию производят его слова, то виду не подавал, — Давно хотел уточнить, смогло ли Министерство установить, что Эбигейл Хоббс помогала отцу, выступая приманкой для всей череды его жертв? Министерство может и не установило — все-таки ни прямых ни косвенных улик или свидетельств обнаружить не удалось — но вот сам Уилл. Да, ни разу себе в этом не признался. Ни мысленно, ни Боже упаси, вслух. И тем не менее знал, сколько бы спасительная мантра не звучала в голове. Та, кажется, постепенно начинала терять свое чудодейственное действие — было необходимо придумать что-то новое. — Был рад с тобой повидаться, Уилл, но меня к сожалению ждут дела, — в подтверждение словам носки его туфель и впрямь начали смотреть в сторону выхода, — директору Кроуфорду сейчас необходима наша поддержка. Люди из Министерства все-таки решили, что школе необходимо вмешательство извне. И на этот раз вежливым ожиданием они себя не утрудили. Ганнибал вышел из аудитории, оставив Уилла наедине с неумолкающими часами. — Я всегда буду рад тебя видеть. Прозвучало приглашение у самых дверей.***
Последующие четырнадцать дней для каждого обитателя замка — концентрированный хаос. — У вас есть две недели на то, чтобы завершить учебный процесс и отправить студентов по домам. Министерство, и отдел обеспечения магического правопорядка в частности, главой которого я, спешу напомнить, и являюсь, крайне недовольны сложившейся в школе ситуацией. На этот раз Чилтон передвигался по коридорам куда более уверено — директор Кроуфорд на его фоне умудрялся казаться маленьким и беспомощным. Последнее, впрочем, не так далеко от настоящего порядка дел. Каждое их столкновение с Уиллом заканчивалось тем, что последний, особо не скрываясь, игнорировал главу отдела обеспечения магического правопорядка, отчего тому приходилось неловко откашливаться и прятать протянутую было руку в карман мантии. Сейчас стараться было не для кого — Джек потерял школу и без помощи извне. Понятное дело, о привычном ходе занятий можно было забыть. Экзамены никто передвигать не стал — студентам позволено было ненадолго выдохнуть — их было решено провести дистанционно в обозначенные еще в начале года даты. Ни один член преподавательского состава пока не мог точно сказать каким образом, но будем честны — сейчас профессоров Хогвартса, для многих из которых школа заменила дом на многие годы, волновало не это. Что будет с замком по истечению отведенного до казни срока не знал никто. Но крайне наивно было предполагать что после всего произошедшего, имевшего смелость дойти до суда, Министерство просто закрыло бы на дела школы глаза. Все это понимали. Джек это понимал. Ни разу с момента своего приезда Уиллу, да и другим профессорам и студентам тоже, в глаза он не посмотрел. Экзамены экзаменами, но что делать с выпускным? Ни один семикурсник не готов был добровольно от него отказываться. Ну что ж. — Хорошо, небольшое чаепитие. Но только под моим наблюдением. Так с подачи Чилтона Хогвартс получил свой прощальный подарок. Шепот, который таковым можно было назвать уже с большой натяжкой, по громкости сумел сравнялся с голосом Уилла, честно пытающегося преподавать программную тему старшекурсникам. Артефакты Черной магии никого в этой аудитории не интересовали: студенты перемалывали все произошедшее и только грядущий завтрашний пир. Их же профессор думал о посланном еще две недели назад письме. Точный адрес не известен, остается уповать на сообразительность школьной совы. (Только имя адресата — Мириам Ласс.) — Она решила не возвращаться в Хогвартс, — все что Уиллу удалось раздобыть при помощи пойманного на лестнице (впервые движение той совпало с его намерениями) директора, который теперь очень редко находился вне поля зрения своего вынужденного эскорта. Да, даже у самой смышленой и знающей в своем деле толк совы возникнут определенные трудности с поиском — все-таки проигнорировать возможность смены имени, которая предоставлялась ей по всем имеющимся в магическом сообществе законам, Мириам могла вряд ли. И тем не менее Уилл попыток не оставлял. Это третья за неделю. Ему нужно было знать что такого сделал/не сделал сидящей за скамьей потерпевших, чтобы Мириам приложила усилия к даче ложных (заведомо или нет, только предстояло выяснить) показаний, благодаря которым Мэттью проведет в Азкабане все отведенное ему на жизнь время. Да, возможно без его постоянного незримого присутствия дышать и впрямь стало легче, обязательно отблагодарит Ганнибала, как будет время, но все же вряд ли длительный отпуск в компании дементоров можно считать справедливой расплатой за одержимо-навязчивую модель поведения. Особенно, когда у тебя был опыт работы бок о бок с этими ребятами. Особенно, когда при этом у тебя имелась такая вещь как эмпатическое расстройство. Крики осужденных часто служат мягким завершением ночных кошмаров, после которых Уилл вскакивает в постели и больше уже не засыпает. И тем не менее всегда имелся еще один способ выяснить все то, что занимало голову Уилла вместо надлежащего рассказа об артефактах Черной магии (он честно пытался). Донельзя просто. Обратиться к виновнику, простите, официально заявленному потерпевшему, всех выше описанных событий. Благо тот вполне в свойственной ему манере — абсолютное спокойствие с неизменной толикой изящества — вернулся к своим будничным обязанностям. Правда, отклонения от привычного расписания все же произошли: с момента его возвращения Уилл предложенным приглашением так и не воспользовался, по сему практика вечерних бесед за стаканом чего-то, что вряд ли должно было иметься в приличном количестве в учебном заведении (возможно, в решении Министерства было свое разумное зерно), так и не возобновились. Каждый раз, когда пелена спасительного отрицания немного спадала с его головы — все чаще с каждым днем — Уилл ощущал, что скучает. Ощущал это быстрее и ярче следующего за этим праведного гнева, предательства и бесконечной лжи, что заполонила глаза, уши и рот. Потому Уилл старался не ощущать. Куда сложнее чем не думать. Урок окончился, ученики выбежали навстречу последнему проведенному в стенах школы вечеру, а решение окончательно обосновалось в голове их учителя. Уилл стирал с доски и вспоминал дорогу к подземельям.***
Конечно, вышло далеко не сразу. Месяц на больничной кровати, и двухнедельное пребывание сугубо на выступающих над уровнем земной поверхности этажах школы сделали свое дело. Уилл добрался до уже не таких знакомых комнат, когда за окном — наверняка утверждать нельзя, все-таки данной роскошью подземелья в силу своих особенностей оснащены быть не могут — уже стемнело. Стуком в дверь в этот раз он хозяев не удостоил — много чести. К тому же помнил к чему это привело в тот раз. (Ну конечно, вини во всем стук). Снова не заперто. С другой стороны как будто владелец комнат способен признать угрозу в ком-то из обитателей замка — кажется, это им было бы не лишним озаботиться об ограждении самих себя. Но увы. О своих подозрениях Уилл никому так и не сказал (официальная причина — никто бы не поверил. Настоящая — Уилл так глубоко старался не думать. И не ощущать). Просто перестал смотреть Брайану в глаза, или более чем односложно отвечать на вопросы Джимми о своем самочувствии. По всем гражданским и моральным законам теперь часть вины за содеянное Ганнибалом лежит и на нем. Отчего-то думать об этом имени было также сложно, как и произносить вслух. Сразу появлялся какой-то налет человечности, и в нос ударял аромат парфюма с самых удаленных от тех, что содержали на себе гели после бритья (обязательно с кораблем на упаковке) полок. За ним уже шел запах гари и дальше по нарастающей. Уилл обнаружил, что все чаще приходит в себя в ее теплицах. Вместо знакомой красной куртки дежурная улыбка профессора-заменителя. Жизнь — сплошной цикл, не более. В помещениях снова пусто. Только предоставленные сами себе фолианты, среди которых затеряна и знакомая антология «Коллекция из более чем трехсот рецептов по кулинарии, медицине и хирургии». Уилл не был здесь несколько месяцев, но вид расположенных друг напротив друга кресел уже давно успел отпечататься где-то на сетчатке, перекрывая солнечный свет. Ничего не изменило своего местоположения и на миллиметр — почерк Ганнибала читался сразу. Уилл споткнулся. Не то чтобы это было редким явлением, и тем не менее обычно предметы, что имели смелость стать помехой на его пути, выглядели куда более прозаично. Небольшой, уже знакомый бывалому гостю, журнальный столик, но это пол беды. Строго по его центру — каменная чаша, по бокам которой змеями вьются письмена, наверняка представляющие из себя вытесанные неизвестным зодчим рунические символы (снова факультатив, которым Уилл решил пренебречь, благо, под рукой всегда был Ганнибал). Над чашей — также стараясь держаться центра — устремляющийся к потолку серебристый пар, приковывающий к себе взгляд единственного посетителя. Конечно, Уилл знал, какой цели служит этот сосуд — едва ли это чисто эстетическая составляющая — все-таки после положенных ему семи лет обучения он покинул замок с какими-никакими знаниями (довольно солидными, если верить выпускным экзаменам и последующей должности). Омут памяти обыкновенно имел одну довольно строго обозначенную функцию. Правда, Уилл не думал, что такому как Ганнибал мог бы понадобиться предмет интерьера, способный в точности воспроизводить отданные ему воспоминания. Как минимум, он не производил впечатления человека, у которого возникают проблемы с запоминанием чего-либо: любой вам скажет, что профессор Лектер оплот собранности и пунктуальности («профессор Грэм уже совсем другой разговор», — тут же добавит случайно опрошенный). Как максимум, теперь было доподлинно известно, что шанс третьих лиц увидеть прямой репортаж с мест преступлений из самых первых уст (мечта мисс Лаундс, которой уже, увы, не суждено сбыться) имел место быть. С другой стороны, как выяснилось, Уилл вообще мало что знал о Ганнибале. Он приблизился к чаше. Провел рукой по резной отделке. Кажется, появилась возможность это исправить. Уилл сосредоточил свое внимание на содержимом — то завораживало, словно в первый раз (процесс расследования случая расправы волшебником над семьей маглов. Уиллу все было понятно и так, но судебная машина всегда предпочитала вещественные доказательства эмпатическим расстройствам, завернутым в нервные привычки и опущенный взгляд). Вещество, запертое в пределах сосуда, находилось в постоянном движении: волны пробегали по его поверхности, намерено или нет вызывая воспоминания о богатом на рыбу устье реки, протекавшем рядом с домом отца Уилла. Тоже откуда-то из прошлой жизни. Погружение в чужие воспоминания, особенно, если официального приглашения ты получить не успел, — вещь с этической точки зрения несомненно спорная. И тем не менее Уилл за последние полгода — а может все началось и того раньше, скажем, двенадцать лет назад — накопил их в достаточном количестве, чтобы новая не играла такой уж большой роли. В последний раз прикоснувшись к рельефу, его довольно обрывочных знаний все-таки не хватало для хотя бы приблизительного понимания выведенного на камне несколько сотен (или тысяч? Утверждать не беремся) лет назад, Уилл принял на себя сокрытое в чужой голове — как и много раз до этого. Мальчик, лет десять, не больше, держит за руку девочку, которой и того меньше. Вокруг на многие мили никого — только деревья, что нависают над детьми, заслоняя Солнце. Где-то вдалеке огромный особняк, в коих обычно селят графов во всех их семи поколениях. Сейчас тот пустует — отчего-то это было известно и даже слишком. Уилл знал голод в лицо: видел в покосившемся зеркале, что висело в коридоре отцовского дома. Опознать его в глазах детей, по-особому больших на фоне исхудавших лиц, на которых тем не менее аристократическая бледность еще сохраняла свой отпечаток, труда не составило. У Ганнибала была сестра. Это Уилл выяснил случайно во время одной из их вылазок до дальних стеллажей библиотеки. — Она погибла, едва ли мне исполнилось восемь. Большего от него добиться не вышло ни в ту ночь, ни в одну из последующих. Как итог — Уилл смирился. Прошлое своего, да, все-таки друга, приходилось собирать по кускам, бережно подбирая то там, то тут. Чего то кроме о сестре Уилл так ничего и не узнал. Кажется, до сегодняшнего дня. Мальчик сжимал ее руку так крепко — боялся, что та раз! и исчезнет. Боялся не зря — так и вышло. Следующая секунда — воспоминание оказалось не менее обрывочным, чем полученная ранее информация (не в положении Уилла жаловаться) — пальцы мальчика, почему-то отождествить его с мужчиной в шелковой мантии из кресла напротив пока не получалось, цепляют лишь воздух. Девочку Уилл, наконец подошедший ближе (оказывается, наблюдать чужие воспоминания в качестве третьего лица, а не непосредственного участника было довольно непривычно), рассмотреть так и не успел. Теперь в его распоряжении был лишь мальчик, которому через несколько добрых десятков лет предстоит заручиться должностью профессора и винным погребом. Тот мало чем походил на действующего декана Слизерина — длинные конечности, одежда, граничащая со званием лохмотьев (представить Ганнибала сейчас хотя бы в чем-то похожем — абсурд в чистейшем его виде) и слишком отросшие для приличного общества волосы. Но и здесь Уиллу не удалось остановить свое внимание на деталях, как те того заслуживали. В следующее мгновение мальчик обернулся (не по душу Уилла, тот, как тому и полагается, для непосредственных участников видимым событий предметом не являлся). Обернулся и Уилл. Несколько мужчин, склонились над разведенным огнем. Опасность, исходящую от них Уилл ощущал довольно живо — дело или во все той же эмпатии или в том, что на всех посетителей чужих воспоминаний распространялись эмоции их законных владельцев. Или одно так удачно дополняло другое. Настало время обеда — от компании исходил грубый говор на языке, которого Уилл не знал (литовский. Ганнибал из Литвы — хотя бы это знание о его прошлом было доступно многим), громкий смех, по неведомым причинам пробирающий до мурашек, и запах свежеприготвленного приема пищи. Кажется, в меню было мясо. Уилл снова перевел взгляд на мальчика: тот уже успел подойти к мужчинам почти вплотную. Рука отчаянно сжимает воздух. Снова смена кадра: локация та же, но вот в актерском составе успели произойти некоторые перемены. Ни одного из кучи мужчин (мародеры времен второй Мировой, на которую детство Ганнибала и пришлось. Тоже не без труда добытый факт) в поле зрения не наблюдалось. Вместо этого в центре картины мальчик, в котором наконец проглядываются черты заметные в Ганнибале, опять же, если знать куда смотреть, и сегодня. Трава, еще недавно пышущая ранней весной, окрашена в знакомый, в основном по местам преступлений, цвет. Кажется, оттенок схож с гранатовым. Костер снова разведен, и запах готовящегося на нем мяса разносится по округе. Лица мальчика Уилл, так и не решившийся приблизиться на более близкое расстояние, будто одним своим действием он способен спугнуть застывшее воспоминание, не видел и тем не менее знал — теперь в нечитаемом взгляде, который определенно не должен принадлежать восьмилетнему, он сможет разглядеть нечто принадлежавшее Ганнибалу до сих пор. Убедиться в своих догадках ему помешал неожиданный факт — воспоминания имеют привычку заканчиваться, и это заимело такую прямо сейчас. Раз! и Уилл уже стоит в темноте — извечной спутнице тишины и подземелий.***
Жители Помпеи о близящемся извержении может и знали, но покидать родные места не спешили. Обитатели Хогвартса сегодня брали с них пример. (Не то чтобы мозолившего глаза представителя Министерства было бы допустимо сравнить с Везувием, и тем не менее.) Выпускной, он же прощальный, пир немного терял обычно присущей ему атмосферы из-за стоящего за окном марта, но студенты и преподавательский состав были вынуждены смириться. И с этим, и со многим другим. Что будет дальше? Спрашивали себя и своих товарищей ученики. Что будет дальше? Спрашивали себя учителя, которым в свою очередь уже не хватало смелости обратиться с этим вопросом к коллегам. И тем не менее каждый натягивал на себя вымученную улыбку и пытался насладиться последним доступным ему праздником, словно это могло облегчить школе ее дальнейшую судьбу. Чилтон — ну конечно, во главе стола, рядом с директором — откровенно сиял, чувствуя, что весомая доля жизни каждого сейчас находится в его и больше не чьих руках. Он на восторженных тонах вел беседу с профессором Блум, которая, к ее чести, всеми силами старалась не обращать на представителя Министерства никакого, очевидно необходимого ему как воздух, внимания. Марго, сидевшая рядом, сжала ее руку под столом. Уилл, не в угоду красоте параллелей, а сугубо из-за не спешивших покидать его привычек, на начало выпускного опоздал. Хотелось бы обвинить в этом прозаические лестницы, но за прошедшие с момента получения звания «профессора» месяцы характер преследовавших его пробоем слегка изменился. Конечно лестницы все еще доставляли некоторую долю неудобства, это да. Путь Уилла снова огибал факультетские столы, но на этот раз студенты проявляли к его персоне куда меньше интереса, не удостоив и одним сопроводительным шепотком — не то чтобы он жаловался. Сейчас их артикуляционные аппараты были заняты другим: в основном сетованием на то, что полагающиеся им по закону танцы пришлось отменить, а весь праздничный вечер сузить до скромного, исключительно по меркам Хогвартса, пира. Мысли об упущенной возможности бала на несколько часов вытеснили толки о судебных процессах и приписанных территории школы телах. Достигнув стола, за которым помимо его законных владельцев находился еще один незваный гость, Уилл остановился. Место Ганнибала пустовало. До сегодняшнего дня за тем привычки опаздывать не наблюдалось. Уилл поймал взгляд профессора Дю Морье, которая, казалось, тоже обратила внимание на недостающего за столом. По ее лицу было сложно судить о том, знает ли она что-нибудь о местоположении недостающего за столом. — Что ж, почти все в сборе, — Чилтон покровительственно оглядел собравшихся, сразу давая понять, что в статусе «гостя» он задержится ненадолго. Одеяние «хозяина» ему будет подходить куда больше, — но, кажется, профессор Лектер отчего-то не спешит осветить нас своим присутствием, — теперь уже головы всех преподавателей синхронно повернулись на место, что до сих пор оставалось свободным. — Мистер, извините, — Чилтон ясно дал понять, что ни о чем не сожалеет, — профессор Грэм, не могли бы вы сходить до комнат профессора Лектера, дабы убедиться, что с вашим коллегой все в порядке? Уилл не тешил себя иллюзиями касаемо того, что Чилтона и впрямь волновало состояние кого-либо в этом замке. Ясно каждому (в том числе и профессору Зеллеру, который под гнетом общего врага начал проявлять к директору немного больше терпимости) — дело лишь в возможности отдать приказ и наблюдать как тому безоговорочно следуют. И тем не менее адресат просьбы кивнул, стараясь не думать о том, как приятно было бы с размаху ткнуть Чилтона в тот факт, что пока ему не принадлежат ни эта школа, ни тем более ее обитатели. Он лишь развернулся на пятках, снова пересекся глазами с профессором Дю Морье и, не успев даже взглянуть на полагавшееся уже ему место, принялся повторять, совершенный им прежде путь. На этот раз некоторую долю шепота-спутника Уилл все же получил. Как и пышащую самодовольством усмешку, что была послана вслед его затылку. И только дверей Большого замка, происходящие события никак не потревожили — те скрипели также оглушительно, как и месяцы назад.***
Путь до подземелий не успел оставить головы Уилла со вчерашнего дня, несмотря на то, что покидал помещения он в некоторой спешке. Как будто это могло спасти от нагнавших его уже через пару часов кошмаров. Предоставленный ему калейдоскоп воспоминаний — Уилл не питал иллюзий относительно того, что Ганнибал оставил Омут памяти на видном месте по чистой случайности. Они как-никак знакомы юбилейные двадцать лет — оживал с новой силой каждый раз, стоило закрыть глаза. А стоило их открыть — человек с рогами, к звуку мерного дыхания которого Уилл уже успел привыкнуть, вопросительно вглядывался в его лицо, интересуясь пришлись ли на вкус вверенные ему осколки прошлого. Уилл ответа давать не спешил. Последние месяцы на языке лишь вкус граната — не более. Знакомое игнорирование такого правила этикета как «стук дверь и последующее за ним ожидание», и вот Уилл снова в знакомых стенах. С одной стороны интерьер вернул привычные очертания по сравнению со вчерашним днем — Омут памяти отсутствовал — с другой же — шкаф, доверху наполненный книгами, обложки некоторых из которых говорили о более чем вековом возрасте их обладателей, был отодвинут со своего облюбованного места возможно впервые за несколько столетий. Пару томов покосились, но деревянный стан явного возмущения не выказывал. Шкаф, служивший элементом мебели еще для основателя факультета, находящегося сейчас в руках Ганнибала, с его содержимым в настоящий момент Уилла волновал мало. Все внимание устремлено на открывшееся в ходе небольшой перестановки пространство — то свободным не оказалось: место шкафа поспешила занять дверь. Уилл подошел ближе, касаясь рукой деревянной, подстать шкафу, поверхности. Узоры руки неизвестного мастера, которыми была награждена дверь, если и несли в себе какую-либо роль кроме эстетической, Уилл об этом не знал. Снова он не стал утруждать себя лишними формальностями — и эту дверь преодолел без стука. Все для того, чтобы перед ним открылось куда более прозаическое препятствие: винтовая лестница, конец которой, казалось, чуть-чуть и затеряется в облаках. Ну что ж, та вела себя довольно неподвижно, Уилл мог с этим мириться. Последний раз оглянувшись — искомого профессора в его апартаментах не оказалось, кажется, это начало входить в привычку — он ступил на первую ступеньку, высота которой могла отпугнуть даже самых бесстрашных путников. Ходьба, к которой Уилл уже не в первый раз за этим обращался, помогала поток мыслей обуздать. Примерно на середине пути дыхание вечного спутника («Рога животных в геральдике могут символизировать божество, силу души или жизненный принцип», — как-то сказал Ганнибал, забирая стакан из рук напротив, только для того, чтобы наполнить тот вновь) отступило на второй план, заглушенное прерывистыми вздохами самого Уилла. Все-таки отсутствие в его жизни спорта как такого, полеты, чтоб их, сыграло свою роль. Последняя ступенька стала неожиданностью — Уиллу уже начало казаться, что всю свою жизнь он только и делал, что шел и будет идти (нужно сказать, такой порядок его устраивал: всяко лучше настоящего положения дел). Еще одна дверь, еще одно пренебрежение стуком, еще одна приятная на ощупь деревянная поверхность. Толчок, и вот — Внутренний фасад самой высокой точки Хогвартса, больше известной для всякого обитателя под именем Астрономической башни, был Уиллу знаком. Получила ли Мириам хоть одно из груды посланных им писем? Он сделал пару несмелых шагов, звук которых сразу же выдали прибытие нового посетителя каждому углу помещения, вглубь аудитории. Факела, висевшие вдоль каждой из стены без дела, не потрудились осветить местную темноту, к которой, как известно, необходимо время, чтобы привыкнуть. — Добрый вечер, Уилл, — звук соприкосновения ножа с тарелкой, определенно фарфор, сопровождал чужие слова. И снова ему не довелось полюбоваться окрестностями замка с высоты, на которую не рисковали взбираться и некоторые птицы, в одиночестве. — Сожалею, что не смог прислать тебе официального приглашения, — с каких пор в аудитории профессора Баджа был обеденный стол родом из богатых особняков, принадлежавших аристократам в прошлом веке, — хотя сомнений в том, что ты сможешь отыскать ко мне путь не возникало. Ганнибал мягко указал на стул, стоявший напротив него — акт приглашения к столу. Уиллу хотелось кричать, так чтобы вопль встретился с тишиной и мерными звуками встречи ножа и вилки. Уиллу хотелось упасть на колени, так чтобы грохот вместе с болью от соприкосновения с голым полом вытеснил мысли — о, время утешения в побеге давно прошло. Уиллу хотелось засыпать накладывающего ему порцию, кажется, только что приготовленного блюда (что-то мясное. что именно? ответ бы известен каждому из присутствующих вне зависимости от их желания) вопросами, так чтобы тот не встал из-за стола, к черту Чилтона и Джека вместе с ним, пока не ответит на каждый. Хотелось, разделить с ним Рождественский пудинг в середине марта, а потом наверстывать упущенное за двенадцатилетнее время разлуки, не боясь, что их потревожат стекшиеся на первый урок студенты — те рано утром поспешат на вокзал, к которому причалит Хогвартс-экспресс. Желаниям, увы, свойственно не выполняться в самую секунду их возникновения — Уилл сел, ноги отказались выполнять приписанные им функции именно в этот момент, на предложенное место. Молчание обычно принимают за грубость, но с каких пор «обычно» применимо к этим двум. Уилл бросил взгляд на стол, покрытой скатертью, белоснежность которой угрожала ослепить смотрящего. Всяко лучше чем поймать взгляд глаз напротив. — Что в меню? — способности к воспроизведению слов посредством использования голосовых связок и языка оказались на удивление живучими. — Запеченный фаршированный ягненок, — Ганнибал не сводил взгляда с еще не тронутой тарелки своего гостя. — Жертвенный? — на секунду Уилл и впрямь мог забыть о существовании секретного хода, соединяющего подземелья с Астрономической башней (объясняло нахождение здесь Мириам в тот злополучный день. Не то чтобы от этого становилось хоть сколько-нибудь легче), забыть о перечне деяний совершенных сидящим напротив, забыть о с каждым мгновением сдающем свои позиции сопротивлении, заменяя все это на привычный вид двух кресел у книжных шкафов. — Тебе нужна жертва, Уилл? — губ говорящего коснулся след легкой усмешки, — Еще с ветхозаветных времен на Пасху было принято приносить в жертву непорочного агнца нетронутого физическими недостатками. Животное требовалось готовить на открытом огне и съедать до утра в кругу семьи и близких друзей. На этих словах вверх взмыла рука в приветственном тосте с зажатым в ней бокалом вина. Уилл ответа так и не дал — лишь поднял свой в ответном жесте, не думая о имевшихся у агнца пороках. — Мы могли бы сбежать сегодня, — непринужденный тон и изящно возвращенный на скатерть бокал могли бы обмануть любого, за исключением разве что единственного адресата, сидящего напротив, в том насколько сильно казалось бы брошенные слова могли повлиять на судьбу двух усталых преподавателей, — Алана позаботится о собаках, а обучение Эбигейл вполне можно закончить и в Европе. Замок был готов потерять и привычный облик и прикипевших к нему обитателей, отдавшись навстречу хаосу, который непременно последует за грядущими переменами. Но никого из сидящих не волновал мир за пределами праздничного (надо же, как все сумели позабыть о приближающейся Пасхе в поднявшейся суматохе) стола. Возможно спасение в побеге все-таки имело право на существование. — Расскажешь чем ты занимался после выпускного? Ганнибал позволил себе улыбнуться. — Я планировал показать тебе это, Уилл. Завершающий штрих во всей череде актов узнавания, которые были Уиллу предложены. Шанс увидеть. Шанс понять. Оказалось, было удивительно легко принять столь щедро предложенные дары, отбросив в сторону и держащиеся из последних сил моральные ориентиры, и бесконечную усталость, неизменно ассоциирующуюся с уже прошлой жизнью. Но мир за пределами башни, который, увы, все еще существовал, все же решил о себе напомнить. Напоследок. — Профессор Грэм? Профессор Лектер? Мы уже начали думать о неладном, сами понимаете. Порядком запыхавшийся Чилтон, на котором винтовая лестница оставила свой след, появился на пороге. Ганнибал крепче схватился за разделочный нож, прежде встречавшийся только с плотью ягненка, а Уилл наконец притронулся к предложенному ему блюду. На языке оттенки мяса и граната мягко переплелись.***
Быть богом? не так трудно, если ты не одинок. — Это все, что я хотел для тебя Уилл, — руки прижимают к себе крепче, не давая упасть — для нас. Чилтон встретил свой конец там же, где Персефона обрела свое начало. Человек с рогами протянул руку и получил ответ. Быть богом? кажется, Уиллу еще предстоит это узнать. — Это прекрасно. Впереди неизвестность, идущая рука об руку с новой жизнью. Позади, на расстоянии пары шагов от двух нашедших друг в друге последнюю точку опоры людей, возможность полета с вершины башни, что, кажется считается самой высокой точкой в замке. На руках — кровь, и впрямь кажущаяся черной. Не спасает даже блеск Луны. На языке — гранат.