you want a confrontation? (I'll give you every fuckin' chance)

      Это было совершенно не настолько драматично, насколько они оба себе представляли.       Окатило жаркой волной нервозности, и, может, мир немного крутанулся, заставив черепа покатиться по переулкам памяти, но это быстро прошло. Ничего удивительного в том, чтобы увидеть его снова в случайном кафе в случайный субботний день в этом случайном районе Мусутафу. Ничего театрального в том, чтобы неловко пялиться друг на друга, замерев на месте, словно призрака увидели.       Кейго едва узнал его. Не сложил бы, наверное, одно с другим, если бы Тойя не остановился как вкопанный, вперив взгляд обоих— одного глаза в него на добрую минуту, пока Кейго не заметил его из-за своего высокого стакана с кофе.       Странно снова видеть его на ногах. Во время войны Тойя извел самого себя до… вещи. Да, звучит подходяще. Он был вещью, едва ли живым. Какой-то уродливой, гуманоидной вещью, которая дышала скорее злобой, чем воздухом. Тот факт, что он вообще выжил, был чудом. Так что, наверное, сравнивать его с призраком не так уж далеко от правды. Это заставляет его задуматься, как он сам выглядит в его глазах. Не то чтобы Тойя до этого видел вживую покрытого рваными шрамами бывшего героя Номер Два. Мальчишеский шарм, когда-то скользивший у Кейго в остром прищуре и ленивой полуулыбке, превратился изсказившиеся в постоянном напряжении черты лица. Малозаметно, но так и есть. Никто не вышел из… этого прежним, даже он не смог.       Наивным он никогда не был — нельзя быть с таким количеством крови на руках, но и настолько циничным тоже не был никогда.       Кейго и сам не видел Тойю лично уже некоторое время — решение, которое он принял во благо собственному рассудку и душевному спокойствию. Года два, плюс-минус. Тойя, он… Ну, у него стало гораздо больше здоровой кожи теперь. Багровые ожоги, которые помнил Кейго, исчезли вместе со всеми скобами и пирсингом. Он видит швы, шрамы от операций, но, учитывая пересадку кожи, выглядит он получше Кейго. Мягкая черная повязка закрывает одну из глазниц (хотя, очевидно, что Тойя специально зачесал свои белоснежные волосы, чтобы прикрыть ее), и Кейго удивлен, что тот не ослеп полностью. Он цепляет взглядом отблеск темно-серых пальцев, виднеющихся из рукава, и предполагает, что это рабочий протез руки. На нем черные джинсы в обтяжку, и, бля, как же они болтаются на нем. Хоть Тойя никогда и не был образцом физической силы, раньше он был достаточно жилистым, чтобы суметь прилично вмазать. (Кейго-то знает. Синеющие скулы и треснувшие челюсти были для них обыденностью.) Теперь он такой хрупкий, такой ломкий, особенно в темно-синем свитере, мешком висящим на его фигуре.       Когда-то этот человек был опасен.       — Ястреб, — говорит Тойя, скрипит, и его голос звучит гораздо грубее, чем раньше. Хрипотца, убаюкивающее мурчание, все исчезло. Теперь это гравий да битое стекло.       Губы Кейо приоткрываются, и он знает, что слишком долго тянет с ответом, потому что начинает различать отдаленный разговор, ведущийся через пару столиков от них, и звуки дорожного трафика. Тойя неуютно переносит вес с одной ноги-палки на другую.       — Сейчас просто Таками, — наконец отвечает он, и имя странно перекатывается на языке, словно он пытается произнести незнакомое слово.       Ястреба больше нет.       Тойя окидывает взглядом его сидящую фигуру. На Кейго желтый пуховик, как всегда широченные штаны, подтянутые толстым ремнем. Под курткой старая черная футболка, которая сидела на нем в облипку в геройские будни. Тойя, может, и не поймет до конца под всеми слоями одежды, но Кейго и сам скинул. Мышечная масса ушла, и теперь он не сбитый, а гибкий и стройный. Он больше не занимается силовыми, а жалкой, неудовлетворительной заменой полетам стал бег трусцой.              Кейго прочищает горло и переводит пустой взгляд на свободное место перед ним, решаясь выдвинуть абсолютно идиотское предложение присоединиться к нему.       — Хочешь?...       — Пожалуй.       Тойя садится напротив на него, и Кейго старается не выдать, как ему неловко от неестественных движений собеседника. Он отвлекается от нервозности путем перекатывания стакана с кофе по столу меж мозолистых ладоней, но он не может не пялиться на то, как горло водолазки обнимает длинную шею Тойи. Раньше он впивался зубами в нее, наваливался на него, держась за нее. Засыпал, уткнувшись в нее носом, пока запах Даби, тепло Даби заполняли все его ощущения.       — Просто Таками, а?       Он резко поднимает глаза на обращение, и кривая улыбка медленно расползается по лицу. Тойя не улыбается в ответ — бесстрастие так и сочится из запавшей глазницы и мертвого рыбьего взгляда.       — Или «просто Кейго» для тебя. Думаю, мы уже давно отошли от всех этих формальностей.       На этот раз что-то меняется в выражении Тойи, и зрачки Кейго сокращаются, сконцентрировавшись, определяя микроскопический спазм лицевых мышц как раздражение. Или печаль? Он не уверен. Тойя всегда выглядел печальным, даже когда улыбался. Дефолтные настройки.       — Слышал, что «просто Кейго» все еще в полях.       Кейго стыдно признавать, что от того, как Тойя откидывается на сидении и склоняет голову резким, полным гонора движением, его накрывает волной облегчения. Он больше не Даби, но он все еще Даби в том смысле, в котором Кейго помнит его лично, помнит как Ястреб. Что-то из его манерности все же не изменилось, и первичное ощущение от присутствия Тойи притупилось. Кейго уверен, они с ним в одной лодке.       Ничего драматичного, ничего удивительного, ничего театрального.       — Тебя дезинформировали. Я в основном работаю с полицией и координирую своих «партнеров», — он показывает пальцами кавычки на последнем слове. — За кулисами.       — Одно и то же.       — Не совсем, — сухо возражает он.       В ответ — тишина. Кейго презирает каждую секунду этого эмоционально садомазохистического обмена репликами. Без разницы. Эта конченая, неприятная беседа должна продолжаться.       Поэтому он спрашивает:       — Что насчет тебя?       Тойя невыразительно выгибает бровь. Ну, по крайней мере, Кейго думает, что выгибает. Они белоснежные. Он теперь словно хрупкий и серый, маленький ледяной принц. Бесцветный и выцветший.       — Угадай с трех раз, — предлагает Тойя таким ровным тоном, что в нем совершенно не остается места тому заебанному сарказму, с которым он раньше обращался ко всем.       И, о, Кейго понимает. Он пару раз спрашивал Старателя о Тойе максимально нейтральным способом. Потому что никто не знает. Никто на самом деле не знает, что до того, как причуда Кейго была украдена, его крылья так поредели не просто из-за того, что шла война. Никто не знает, что было нечто большее.       Никто никогда не узнает, что было нечто большее.       Но Кейго знает и знает, через что Тойя прошел — так или иначе. Знает про операции, смутно про домашний арест, который всколыхнул волну общественной ярости, и про противопричудный браслет на лодыжке, который до сих сидит у него на запястье, знает про реабилитацию, про физиотерапию. Про все знает. Все ради того, чтобы Тойя… выжил. Существовал. Не жестоко ли?       Кейго больше других знал, насколько отчаянно Тойя хотел умереть. Он мог почувствовать это на кончике его языка, когда они впервые поцеловались. Да… Даби целовался так, словно ему нечего терять, а Ястреб целовался, словно слишком многое раздирало его на части. Противоположности притягиваются. Неудивительно, что они нашли друг в друге очаровательный магнетизм.       — Э, да, ладно… — у Кейго сокращается горло, когда он непроизвольно сглатывает. Зрение расфокусируется. — Выглядишь—       — Как скелет? Жутко? Неузнаваемо?       Да, да и да.       — …живым.       — Едва ли, — монотонно отзывается он.       Бля. Кейго не жаль его. Он просто… Он не знает. Какая же хуйня. Все это полная хуйня, это хуйня. Он — бывший герой Номер Два, сидит здесь за одним столом со злодеем, который его, блять, уничтожил, и они оба стали никем.       Даби был таким опасным. Даби был полным жара и силы, и все, что он делал, причиняло адскую боль— его слова, его прикосновения, его блядские поцелуи. И Ястреб был там, возвращая сполна злобу и страсть, острием лезвия и улыбкой, сделанной из клинков. Ястреб был беспринципным. Ястреб был сильным, выкованным быть оружием, он мог держаться наравне — он жил этим. Сейчас он всего лишь беспомощная птица в большой куртке.       Правда, это просто нечестно. У Кейго все было отлично, пока он грелся в лучах солнца как ленивая кошка в уединении до тех пор, как его не побеспокоили.       Тойя кривится и кивает в сторону неприличного количества взбитых сливок, плавающего в кофе Кейго. Первое проявление чувств и хоть какого-то проблеска эмоций за эту встречу.       — До сих пор пьешь кофе, от которого зубы сводит.       Кейго пожимает плечами и делает глоток, слизывая потом сливки с верхней губы. И не замечает, как пристальный взгляд Тойи превращается в короткое трепетание полупрозрачных ресниц.       — Простые радости. Не то чтобы их много в эти дни.       И то правда.       — Никогда бы не стал пить это дерьмо.       Зато пил лин каждый раз, когда мы ходили танцевать.       И боже, как он танцевал. Кейго ругает себя за то, что скучает по этому, хоть и на миллисекунду, скучает по тому, как цеплял пальцами шлевки для ремня, чтобы врезаться своими бедрами в острые напротив, тереться в ритм с хуевой клубной музыкой. Блять.       — Мне кажется, тебе бы немного сахара пошло на пользу. Посмотри на себя, — он поднимает брови и кидает взгляд на руки Тойи на столе. — Сломаешься.       Тойя усмехается и посильнее натягивает рукава свитера на пальцы, словно пытаясь скрыть, насколько костлявыми те стали. О, как Кейго любил впиваться зубами в его запястья до тех пор, пока грубая кожа шрамов не разрывалась, от чего Тойя вздрагивал при малейшем намеке на боль. Как было хорошо. У Кейго развилась продолжительная фиксация на этом. Фетиш, может? Впервые для него. Тойя вообще был во многом первым для него.       — Не стоит комментировать вес дамы. Это некрасиво, — вяло отчитывает он.       Ну, приятно знать, что у него осталось хоть какое-то чувство юмора — все такое же сухое. Тойя редко смеялся над его шутками, поэтому когда Кейго удавалось вызвать у него настоящий смешок, это…       Это делало с его сердцем. Что-то.       (Он не говорит, что оно из-за это начинало биться сильнее. Что-то, но совсем не это.)       — Да какая из тебя дама. Тебе никогда не нравилось, когда я был добр к тебе, — отбивает Кейго беззлобно, просто констатируя факт.       — Туше, — руки Тойи соскальзывают со стола, и он засовывает их в карманы джинс. — От доброты меня тошнит.       Правда. Не нежных прикосновений они хотели друг от друга; Кейго может подтвердить, что его тошнило от них так же, как и Тойю.       Что их устраивало, так это то, как Ястреб трахал его, зная, что только Даби может это выдержать, а Даби трахал Ястреба, не давая ему забыть, кем он является — ебаным грязным лжецом.       Кейго задается вопросом, хочет ли его Тойя до сих пор вот так. Словно это что-то меняет. Наверное, нет. Никогда не меняло, и сейчас не будет.       — Чем занимаешься в эти дни? — спрашивает Кейго до того, как может остановить себя, потому что ему больше нечего спросить.       Тойя, кажется, хочет нахмуриться и старается не делать этого. Посмотрите на него, терпение во плоти. Когда он успел стать таким хладнокровным? Хм. Может, Кейго помнит его неправильно. Может он забыл, что именно Даби заставлял Ястреба скидывать маску и срываться. Сладкое освобождение. И все равно, отбросив слои ложных предлогов, они все еще умудрялись находить способы оставаться крайне нечестными по отношению друг к другу. Корыстные лжецы. Заслужили друг друга. В конце концов, этого оказалось недостаточно, чтобы продержаться.       — Ничем. Ничего у меня не происходит, Кейго, — говорит он, наверное, слишком раздраженно, и, когда он понимает, что позволил горечи просочиться в его слова, делает ментальный шаг назад. —... собирался прогуляться, — Тойя переводит взгляд с Кейго на тротуар. — Больше никаких костылей. Врачи сказали, мне надо продолжать двигаться.       Он был прикован к постели год, да же? Затем была коляска, и, пока геройское общество пребывало в разрухе, а законодательство разваливалось на куски, они так и не смогли решить, что делать с таким количеством злодеев. Особенно с такими как Тойя, у которого было повреждений столько, что его можно было признать мертвым. Тойя был скелетом. Куда, блять, они должны были деть скелет? В гроб, правильно? Жаль, что у него все еще билось сердце.       — Поверить не могу, что ты соблюдаешь наставления врача, — бормочет Кейго, тоже разглядывая дорожку рядом с ними.       — Да, я тоже, — вздыхает Тойя. Кейго улавливает боковым зрением, как тот поворачивает голову, чтобы снова посмотреть на него, и зеркалит движение. — А ты что? Чем занимаешься в эти дни?       — Ничем. Тоже гулял, — пока не сделал эту крошечную остановочку за кофе, которую прервал человек прямиком из кошмаров. — Не из-за наставлений врача, — добавляет он, и, неудивительно, шутка не заходит.       Тойе никогда не заходит, и, честно сказать, Кейго даже не пытается.       — Разумеется.       — Разумеется, — отзывается эхом Кейго и моментально отводит глаза, потому что может видеть, как мертвый рыбий взгляд превращается во взгляд с мыслительным процессом в нем.       Начинается. Очевидное будет сказано. Это неизбежно. Странное, похожее на сон состояние, в котором они оказались из-за этой неудачной встречи, пошло трещинами.       Ничего драматичного, ничего удивительного, ничего театрального.       Легкие Кейго ощущаются как два мешка, полных камней, и это озеро ледяной бирюзы, сверлящее дыру в его черепе, начинает нагреваться. Он может почувствовать это. Может вспомнить. Как сильно Даби мог гореть, когда расстраивался, но, блять, не ему одному позволено злиться.       … Булыжники в легких забивают его горло как ебаная насыпь из камней.       — Ты не приходил ко мне.       И вот оно.       Одного этого предложения хватает, чтобы начать испытывать терпение Кейго. Неудивительно. Тойя отвратительно одарен во многом, включая усложнение уже сложных ситуаций и игру на нервах Кейго. Боже упаси, чтобы хоть что-то было легко с ним.       — Не приходил, — лаконично отзывается он.       Очевидно, что Тойя ненавидит это, но он отлично справляется, сохраняя спокойствие. И все же Кейго не упускает из виду, как чужие плечи поднимаются. Его тело стало выдавать его — уже не то, что раньше.       — Почему?       — А почему должен был? — с вызовом отбивает он.       Предупреждающий блеск в глазу Тойи — это все, что Кейго получает перед тем, как яд начинает выплескиваться. Он слишком хорошо знает и этот взгляд, и что за ним последует. Тойя делает эту штуку со своим голосом— тоном, который он сдерживает, заставляя сосуществовать в нем небрежность и мелочность, но он все равно выплюнет что-то, что определенно заставит их разосраться. Кейго убежден, что Тойя специально искал их — ссор. Они были единственным, что имело смысл для него. Были единственным, что имело смысл и для Кейго.       Это то, чему их научили в их сломленных домах.       — О, ну даже не знаю, — блять, блять, блять, начинается. Тойя тянет слова и щурит глаз, глядя по сторонам, словно раздумывая, хотя прекрасно знает, что собирается сказать, потому что он уже решил, решил, что выплюнет в ту же секунду, как получил ответ, который ему не понравился, в манере настолько раздражающе обыденной. — Потому что ты наебал меня десятью с хуем разными способами?       Адреналин разливается по венам Кейго с рекордной скоростью. Как может один человек разозлить его настолько, блять, сильно, так быстро—       — Я наебал тебя? — спрашивает он, и его голос падает до рычания.       Тойя раздражается, но как-то флегматично.       — Да, ты—       — Я наебал тебя? — низкая октава такая же — акцент на другом.       — Да, Ястреб, ты наебал меня, — на этот раз громче повторяет Тойя, совсем немного наклоняясь к нему, злой и готовый обвиняюще ткнуть пальцем.       Кейго глубоко хмурится и скалит зубы в его сторону. Уродливое лицо под стать самому уродливому букету из эмоций.       — Иди нахуй, — господи, как же хочется заорать, чтобы все знали, что Тойе стоит просто невероятно пойти нахуй. — Иди нахуй, реально. Жаль, что Тартар уничтожили. Лучше бы туда бросили твой горящий труп.       Люди смотрят на них. Кейго правда должно это волновать сильнее, он должен следить за громкостью голоса, но у него горит лицо, и он в бешенстве.       — Знаешь же, что твой любимый герой вытащит меня откуда угодно, — Тойя скалится от того, как эта фраза заставляет Кейго вцепиться в стакан сильнее. — А все эти операции… Семейное чувство вины и правда дорогого стоит.       Тойя смеется и кладет руку на плечо с прикрепленным к нему протезом в подтверждение своим словам.       — Я в этом не участвую, — Кейго решительно качает головой и шлепает по карманам в поисках кошелька. Найдя его, он начинает отсчитывать деньги, чтобы расплатиться. — Я больше не обязан терпеть твою хуйню, Даби—       Ботинок вжимается ему во внутреннюю часть бедра, когда он собирается вставать. Он останавливается и в замешательстве переводит взгляд с кошелька на Тойю. Ботинок только настойчивее вдавливается Кейго в ногу.       — Усади свою задницу обратно, — растягивает слова Тойя и кивает на высокий стакан, подпирая раскрытой ладонью подбородок. — Допей свой мерзотный кофе.       — Почему? — требует ответа Кейго.       — Потому что больше никто со мной не разговаривает.       Очередной камень валится ему в горло и не дает дышать. Господи. Он хочет рассмеяться ему в лицо и назвать его жалким, спросить не жалуется ли он. Сказать Тойе, что он своими руками вырыл себе могилу, было бы несправедливо, но он уж точно виноват, что яма вышла столь глубокой. По крайней мере, так считает Кейго, слишком погрязший в собственных идеалах, чтобы понять, что он прощает себе недостатки, которые не прощает Тойе.       Разве он не относился с тем же праведным осуждением к Бубайгаваре? Может, если бы он понял, если бы хорошенько посмотрел на себя, может, Тойя не был бы здесь, может, Бубайгавара был бы жив. Может, Кейго не встретил бы их обоих и оказался в тюрьме, совсем как она— как Леди Наган. У нее было больше яиц, чтобы выйти один на один со своими демонами, чем у него когда-либо будет, но пока он не готов встретиться лицом к лицу с этим фактом.       — Это не так, — возражает он, но вся его фигура до сих пор напряжена, демонстрируя готовность уйти.       Тойя закатывает глаз.       — Шото не считается. Да я даже смотреть на него не могу, — у Кейго отвисает челюсть. Он поверить не может, что на мгновение ему стало его жаль. — Что?       У Тойи хватает наглости выглядеть почти изумленным. Кейго не должен вестись. Одним из того, что делало Даби, ну, Даби, была его способность провоцировать. Или это черта Тойи? Кейго никогда не узнает. Это и не важно. В конечном свете он все равно умудряется достать его. Даже сейчас. Даже здесь. Даже несмотря на их отношения.       — Какой же ты кусок дерьма, — выплевывает он, стараясь умерить свой пыл, но на лице уже застыло мрачное выражение.       Тойя лениво скалится — еще шире, чем раньше. Если бы Кейго так не злился, то заметил бы спазм на впалой щеке и горечь в очертаниях растрескавшихся губ, но речь не об этом. Как всегда, нюансы чувств Тойи проходят мимо него.       И как всегда, Тойя глумится над ним, защищаясь:       — От куска слышу.       Кейго хватается двумя руками за ботинок, чтобы спихнуть его, но Тойя просто вжимает его сильнее ему в бедро. Кейго определенно смог бы сбросить его, переломить надвое эту костлявую ногу, если бы захотел, но он не хочет. По какой-то причине он позволяет себе остаться.       — В чем, блять, твоя проблема? — выпаливает он, невольно склоняясь вбок в гневе.       Должно быть, движение было достаточно резким, чтобы напугать Тойю, едва-едва — никаких признаков, кроме слегка расширившегося глаза.       — Нет никакой проблемы. Я просто хочу поговорить с кем-то помимо своего геройского братца, вот и все.       Он вкладывает в каждый слог столько яда, что Кейго задается вопросом, как ему удается видеть за пределами своей ярости. Как она его не слепит? Ха. Ему думается, что, технически, слепит.       — И этим кем-то должен быть я?       — Какой интересный выбор слов, Ястреб—       — Кейго—       Он чувствует, как ботинок сильнее вжимается грязной подошвой ему в ладони, и впивается в ответ пальцами в твердую кожу.       — Это должен быть ты, — мягко произносит Тойя.       Кейго затихает и ослабляет хватку, когда Тойя прекращает свои попытки раздавить его яйца под столом. Прошло больше двух лет с их последнего разговора (с сражения, в котором они оба не разменивались на меньшее, чем убийство), а он, будучи полуживым, все такой же упрямый, агрессивный ублюдок. Раньше Ястреб бы встретил такое отношение с распростертыми объятиями. Впечатал бы кулак прямо в зубы. Получил бы в ответ коленом в живот. С радостью бы подрался, потому что так проще. Но сейчас, будучи Кейго, не думающим о Тойе, он слишком устал. Драка истощит его.       Тойя просто такой…       Изнурительный.       — Ты хотел, чтобы я пришел к тебе? — спрашивает Кейго после того, как молчание затягивается слишком сильно для того, чтобы не быть отягощенным какими-то проблемными чувствами.       Тойя соскальзывает ботинком с ноги Кейго, но оставляет его вжатым в край стула между его бедер. Он пожимает плечами, словно ему все равно. Его слова, как всегда, идут вразрез с его поведением.       — Появиться было бы неплохо. Между нами было что-то.       Кейго хмурит брови. Тойя не должен быть способен выдать такое, смотря прямо ему в глаза, но он все равно это делает.       — Это было не по-настоящему, — огрызается он с явным намерением сделать больно.       Тойя до смущения серьезен в своем ответе:       — Ага, зато было ужасным и было нашим.       Кейго отводит взгляд, потому что клянется, что его сердце пропускает удар от этих слов. Не в хорошем смысле, а так, как пропустило бы от известия о смерти близкого друга.       — Что, больше не возбуждают члены жертв ожогов? В этом дело? — спрашивает он, когда ничего не получает в ответ.       И вот так просто Тойя заставляет его чувствовать себя идиотом даже за то, что он позволил себе что-то кроме презрения в его сторону. Кейго смотрит на него, словно ему только что залепили пощечину. Даби всегда был хорош в словах, способных почти буквально сбивать с ног. Возможно, все его существование было пронизано приличной дозой шока — начать хоть с его адской внешности.       Кейго кривит губы в рычании, и тусклый блеск острых клыков — одно из немногих оставшихся напоминаний о его мутационной причуде, раньше делавшей его таким смертоносным. От грохота ярости, стремительно заполняющей его, закладывает уши, и у него начинает кружиться голова.       — Ты отвратителен, — шипит он, топя каждый слог в каком-то густом, сильнодействующем яде.       — Это должно ранить меня?       В этом был смысл каждой нашей встречи.       — Должно, мудак.       — Мы стоим друг друга, Ястреб.       В чем-то он прав.       — Ты хуже всех, кого я когда-либо встречал. Клянусь.       Он верит в это. Правда. Он ненавидит его.       — Себя-то видел, мистер госубийца?       Кейго тяжело выдыхает и падает назад, но Тойя не дает ему и секунды на погружение в жалость к самому себе. Он пинает край его стула, практически отправляя в полет спиной, но Кейго хватается за бортик стола и вперивает горящий взгляд в Тойю.       — Еще не избавился от этого? — спрашивает Тойя с каким-то нажимом; странно видеть такое поведение от хрупкого и серого, маленького ледяного принца Тойи.       Он снова пинает стул, и Кейго сжимает челюсти, белея костяшками от хватки на краю стола.       — Нет.       И, наверное, уже никогда не сможет. Суть их «чего-то», их «ужасного чего-то, нашего» как неразрешимое дело, которое даже закрыть ни у кого не хватает порядочности, чтобы им обоим не пришлось и дальше держаться за нереалистичную, извращенную надежду на то, что они придут к соглашению или удобоваримому решению. Это невозможно. И все же, Тойя посылает ему взгляд и спрашивает, хочет ли он избавиться от этого, хоть и знает, что это ни к чему не приведет. Все в той же петле, даже два года спустя. Должны были уже все понять к этому моменту. Тойя не должен был предлагать, а Кейго не должен был обдумывать предложение.       Внутренние уговоры действовать рационально не помогают. Сосчитать до десяти помогает еще меньше, и он мог бы дать заднюю, даже когда они уже поднимались в лифте к нему в квартиру. Но, должно быть, в момент, когда он переступил входной порог своей арендованной студии, сдавливая талию Тойи и впиваясь зубами ему в нижнюю губу, стало уже поздно. А затем Тойя заполнил собой все его личное пространство, прижавшись грудью к груди у дверной рамы и впихнув костлявое колено между крепких бедер Кейго, и сказал «мы можем трахаться и разговаривать. У нас получается разговаривать лучше всего, когда мы трахаемся.»       Неплохой аргумент. Решительность Кейго отлепиться и закрыть дверь ему прямо в лицо теряется окончательно.       Быть под ним одновременно все также, и совсем не так. Кейго все также чувствует себя пригвожденным пристальным взглядом бирюзовой радужки, а Тойя все также хватает его за волосы, когда они целуются. Но другое то, что он не плавит подушечки пальцев Кейго из-за своего противопричудного браслета, а неровности кожи совершенно незнакомы. Нет грубых ожогов. Нет обжигающих скоб. Нет пирсинга на теле. Только единственный парализующий голубой глаз, смотрящий на Кейго, и гладкий протез вместо руки, который Тойя в итоге снимает, садясь на краю кровати.       Кейго не спрашивает, но, если бы его спросили, он бы, скорее всего, предположил, что это из-за того, что Тойя ненавидит природу этого. Ненавидит, что это очередная вещь, ему не принадлежащая. Кейго как-то хамовато обозвал его мальчиком-Франкенштейном во время одной из множества ссор, и Тойя просто швырнул в него его собственными геройскими штанами и вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова. Он никогда так не делает, не сливается со срача. Кейго не стал извиняться.       Было ужасным и было нашим, а?       Где-то между отчаянными поцелуями и неловким стягиванием одежды, Кейго поджигает сигарету в кровати для себя. Пауза посреди отвратительного желания близости встречается как родная. Оказаться так близко друг к другу спустя столько времени — это как-то слишком. По непонятной причине, подтягивать Тойю себе между ног, расстегивая джинсы и скидывая верх, не снимает напряжение. Оно только растет и раздувается как опухоль, а короткий перерыв успокаивает оголенные нервы. Тойя, без сомнений, на взводе, когда спрашивает резким тоном, как так вышло, что Кейго теперь курит, и тот также раздражается в ответ, говоря, что ни в коем случае он не курит. Тойя не спрашивает, почему у него пачка красных Мальборо в тумбочке у кровати, также как и Кейго не спрашивает, почему он снял протез. Тойя хранил свои сигареты как попало — куча разных марок, распиханных по карманам джинс — словно он все вечера напролет стрелял их у прохожих. Кейго знает, потому что не раз видел, как тот пытается поджечь смятую сигу.       Довольно долго они молчат и не прикасаются друг к другу. Кейго полулежит, опершись на изголовье, слегка раздвинув бедра и уперевшись ступнями в кипенно-белые простыни. Его теперь короткие, золотые кудри торчат у лица, коричневые соски стоят от холодного комнатного воздуха, а пальцы ног, прячась от прохлады, утопают под одеялом, скрученным в ком на краю кровати.       Тойя сидит на самом краю матраса, в углу, держа в опухших от поцелуев губах сигарету и склонившись над коленями, являя миру расцарапанную спину. Рука по-странному дрожит. Он поглядывает на Кейго из-под пушистых белых волос, мечась взглядом между лицом и грудью, словно не может решить — может ли он продолжать смотреть ему в глаза. Кейго и сам себя ловит на подобном. Смотреть ему в лицо становится трудно, когда от этого снова начинает расти напряжение, поэтому он фокусируется на зазубренных швах на плече Тойи, где когда-то была его правая рука.              После двух, почти трех лет, за которые они не виделись, не разговаривали, это просто… так запутанно. Трогать Тойю ощущается запутанным. У него не получается это без потяжелевшего сердца, без каменной насыпи в легких, образующих ебучее кладбище. Его от этого воротит.       Молчание растягивается до тех пор, пока скручивающее желание в глубине живота Кейго не выжимает из него последнюю каплю терпения. Вскоре после этого он уже лежит на правом боку абсолютно голый, и Тойя, прижавшись к его покрытой шрамами спине, по самые костяшки загоняет в него три костлявых пальца. Тойя плевать хотел на разогревание смазки, и Кейго первые две минуты только и жалуется на то, как ему некомфортно, и как раздражает бьющийся о задницу противопричудный браслет. Следующие десять он просто насаживается на руку Тойи и растворяется в тихих хриплых стонах, сливающихся с его собственным мягким тяжелым дыханием. Он сжимает коленями вклинившееся между ними худощавое бедро, в которое он упирается потяжелевшими яйцами, левой рукой шарясь за спиной, чтобы провести по чужому бедру, подгоняя, заставляя Тойю потереться затвердевшим членом о поясницу. Одна мысль о сперме, размазанной там, не должна быть настолько возбуждающей, но у Кейго подгибаются пальцы ног от воображаемой картины, и он сжимается вокруг скользких пальцев внутри него. Он практически не верит, что снова может почувствовать это, и от мыслей об этом в животе все скручивается болезненными узлами. К счастью, Тойя не оставляет особого простора для раздумий, трахая Кейго пальцами с плохо скрываемой срочностью, от которой растяжка сопровождается жжением и тупой болью. Он удивится, если кто-нибудь из них продержится долго, хотя Тойя упоминал, что он на довольно тяжелых медикаментах, и ему нужно время, чтобы кончить. В его случае врачи тоже не смогли восстановить большую часть нервов.       Слух Кейго слегка приглушен, потому что он вжимается ухом в подушку, и он не видит Тойю, но чувствует, как движение пальцев замедляется, и их медленно достают из него. Он сжимается вокруг воздуха, снова чувствуя пустоту и холод. Облако дыма появляется на периферии его зрения. Кейго раздраженно вздыхает и поднимается на локте, распутывая их ноги, чтобы перевернуться и посмотреть Тойе прямо в глаза.       — Дай сюда, — требует он.       Тойя едва ли шевелит бровью на это. Кончики его ушей очаровательно горят, и зрачок огромный настолько, что выглядит словно лунное затмение, подсвечивающееся сзади голубым сиянием. Дым мягкими клубами струится из его рта, и багровый полумесяц начинает темнеть в неудобном месте, частично переходя с нижней губы на подбородок. Похоже, Кейго укусил его слишком сильно, когда втолкнул в спальню и поцеловал, словно пытался забраться внутрь, чтобы остаться у него под кожей и там же сдохнуть. Неконтролируемые резкие вдохи боли и тихое шипение Тойи — самое сладкое, что когда-либо доводилось слышать Кейго, так что если он притворяется, что его не волнует острота клыков — так тому и быть.              Кейго выхватывает сигарету из тощих пальцев и вертится на кровати, пока не устраивается на коленях, уперевшись грудью в простыни. Он вытягивает перед собой руки, согнутые в локтях, оставляя сигарету на весу.       — Теперь можешь заниматься и тем, и тем. Выеби меня, Тойя, — он поднимает задницу выше, словно ему уже не терпится. — Пожалуйста…       Последнее слово выходит сломленным шепотом, и, когда он бросает взгляд себе через плечо, видит, что Тойя в упор смотрит на его спину.       Меньше чем за секунду ярость поднимается новой волной, и Кейго клянется в это самое мгновение, что если Тойя дотронется до них, если дотронется до толстой паутины расплавившейся кожи, грубых шрамов, если посмеет, то его просто разорвет.       Вместо этого Тойя переводит взгляд на него, прямо на него и с нечитаемым выражением лица, мертвым рыбьим взглядом и всем прилагающимся выдает:       — Тебе идет.       Шрамы или сигарета, мудак?       Кейго сам себя ненавидит, но недостаточно, чтобы попросить объяснить. Они могут трахаться и разговаривать. У них получается разговаривать лучше всего, когда они трахаются, но некоторые вещи лучше не обсуждать, убрать подальше, оставить на потом или на вечерний разговор на кухне с влажным воздухом и шестью бутылками пива, которые развяжут им язык и снимут все барьеры. Не то чтобы у кого-то из них действительно когда-то было много барьеров. Гарцевать вокруг да около тяжелых разговоров им знакомо, конечно, но как же проще пихнуть Тойю в ногу и сказать, чтобы не парился с защитой, если чист, заставляя белую голову опустеть от похоти. Еще проще вдавливать полумесяцы на бедре Кейго, впиваясь пятью ногтями как когтями — верный способ заставить его говорить то, что обычно он не стал бы. То, что обычный человек затолкал бы и хранил в самых отдаленных частях сознания.       Но это Тойя, и Тойя ебанутый на голову, и Кейго даже не слышит самого себя, потому что все, что он ощущает — как его трахают сзади, заполненность, от которой сводит немеющие пальцы.       — Меня немного бесит, что не я вырвал твой красивый глаз, — рвано выдыхает он хрипящим голосом, и дикое признание заставляет Тойю сбиться с апатичных движений бедрами.       Он быстро приходит в себя после шока, потому что, ну, конечно. Едва ли это первый раз, когда Кейго говорит ему что-то настолько жестокое, но впервые это чувствуется по-другому. Оно имеет вес. Тойя боится, что, похоже, и сам поплыл, и это не просто Кейго — снова узкий и мокрый перед ним, и не спонтанный секс спустя столько лет, за которые они не разговаривали. Это просто. Он. Это Кейго. Это просто они, находящиеся так близко и дышащие одним воздухом.       — У меня нет инстинкта самосохранения, прости, что снова разочаровал, — отзывается он.       — Очевидно, — говорит Кейго, подрагивая рукой, отчего пепел сыплется ему на волосы. — Я бы оставил его себе, — скулит он.       Ох, блять. Тойя запрокидывает голову и матерится в потолок.       — Ты совсем ебнулся. Я так тебя хочу.       Кейго весело смеется как в бреду, прогибаясь в талии и сильнее вжимаясь крепкой, покрытой румянцем грудью в успокаивающие-прохладные простыни — ткань так приятно скользит по чувствительным соскам. На мгновение Тойя снова видит эти крылья, гордо распустившиеся и распростертые во всю свою внушительную длину. Видит, как они подрагивают от возбуждения, сбрасывая мелкие перья, которые покрывают кровать как лепестки роз. Видит, как они из мягких превращаются в целый арсенал оружия, из ангельских — в средство выживания хищных птиц.       Тойя моргает.       … и перья исчезли словно пропитанный красным мираж. Он замечает, что его рука сама по себе накрыла нанесенные им травмы, хотя он не видел, чтобы действительно клал ее туда. Шрамы, которые он ему оставил, такие красные, такие грубые, такие неподходящие Ястребу. Смазливому герою Ястребу. Он надеется, что от отвратительной текстуры ожогов Кейго тошнит. Надеется, что к ношению одежды и ощущению полиэстера на коже он никогда больше не сможет привыкнуть. Оу. Но, может, там и чувствовать-то теперь нечему. Тойя злобно скалится про себя от такого жесткого озарения, обнажая зубы, и загоняет так сильно, что может поклясться, что слышит, как член Кейго шлепает ему по прессу, и тихий всхлип, вырвавшийся из чужого горла. Если бы они все еще были Даби и Ястребом, то Ястреб бы сбросил его с себя, пришпилив перьями за такое.       — Собираешься загладить вину передо мной? — умудряется прохрипеть Кейго.       Просьба, наполненная лишь болью и злостью. За то, что не позволил сохранить свой глаз в банке? развлекаясь, думает про себя Тойя, но эта забавная маленькая мысль быстро улетучивается, уступая место собственной злобе на него.       — Мне не за что перед тобой извиняться, Таками.       Он скребет ногтями между выступающими лопатками Кейго, потому что ясно видит, как он это ненавидит. Раскрасневшееся лицо Кейго каменеет, и он поднимает голову с подушки, в которую до этого пускал слюни. Один золотой глаз всматривается в Тойю, и он поводит плечами, как будто пытается сбросить его руку со своей спины.       Тойя только сильнее впивается пальцами в кожу.       — О, ну только не говори, что злишься из-за этого, — издевательски тянет он.       Он гладит шрамы и замедляет ритмичные толчки, чтобы посвятить все свое внимание жутким отметинам. Он ведет дорожку большим пальцем вниз по позвоночнику, останавливаясь, чтобы размять мышечный узел в месте, где встречаются трицепсы. Кейго выдыхает короткий стон, спиной притираясь к нему, но облегчение от отсутствия руки там, где раньше были крылья, мимолетно, и массаж Тойи быстро перемещается обратно к шрамам.       Кейго больше не может на это смотреть. Он роняет голову вниз и раздвигает ноги шире, что наблюдать за работой тощих бедер Тойи и собственным нетронутым и раскрасневшимся членом, капающим на кровать.       С тем успехом, с которым он держит вторую или третью — он уже сам не знает — сигарету Тойи, он может просто раздавить ее.       — Не злюсь, — наконец говорит он.       Это не то, что Тойя хочет услышать. Его рука скользит выше, минуя плечо, затем шею, и наконец берет Кейго за подбородок, поднимая ему голову. Он гладит большим пальцем другой шрам, оставленный ему. От неудобного угла Кейго сводит шею, и хватка Тойи неприятно тугая, грубая.       Недобрая.       — А это? — лукаво мурлычет он.       Тойя, должно быть, в восторге от этого. Мир Кейго плывет от гнева, и сердце колотится в груди, но когда с ним обращаются так, тянут, сжимают, делают больно, все пульсирует от нужды и заставляет его хотеть большего. Он бросает все свои силы на то, чтобы не стонать как сучка.       — Не злюсь.       Тойя дразняще крутит бедрами и ногтем проводит саднящую полосу по горлу Кейго. Это похоже на насмешку.       Помнишь? Помнишь, как я заставлял тебя задыхаться? Ты же не позволишь мне больше, не правда ли?       — Что тогда?       У Кейго дрожат ресницы, и глаза закатываются назад. Его позвоночник не может прогнуться еще больше в этой позе, но Тойя все равно тянет его назад сильнее, садист блядский. Кейго даже говорить не может нормально, издавая булькающие звуки вместо слов, когда делает первую попытку ответить.       — Ты просто… должен. Должен извиниться. Хотя бы раз, — хрипит он. — Тебе явно есть за что.       Тойя отпускает его подбородок так резко, что Кейго практически влетает носом в изголовье.       — Иди нахуй, — срывается он в ответ, и из горла Кейго вырывается испуганный стон от того, с какой злобой Тойя толкается бедрами. — Реально. Ты единственный, перед кем я никогда не стану извиняться. — Ты лгал мне, — следующий толчок сбивает Кейго с ног, заставляя его орать и сдавливая мокрый член между животом и сравнительно более неприятными липкими простынями. — Обо всем.       У Кейго подрагивают бедра, когда он пытается поднять их снова, но Тойя силой укладывает его обратно, заставляя резко втянуть воздух. Этот звук быстро деградирует до протяжного дрожащего скулежа, и, господи, Кейго уже может сказать, что, судя по тому, как Тойя трахает его, после он явно будет хромать. Откуда столько сил-то взялось?       — А, а, ты, ах-х…! Ты тоже лгал всем. И ты все это время знал, кто я, Тойя. И все же тебе это никогда не мешало скакать на моем члене.       Он слышит, как Тойя смеется позади него неприятным, скрипучим звуком. Слегка безумно и невероятно болезненно. Кейго злорадствует про себя. Он надеется, что Тойе хуево. Если он собирается трогать его шрамы, если собирается давить дальше, то Кейго может делать то же самое. Двое могут играть в эту злую игру.       — Может я думал, что если буду достаточно хорошо трахать тебя, ты останешься со мной в аду вместе с остальными. Не задумывался об этом, мудак?       Ну, нет, потому что Кейго едва ли может думать, едва ли может сформулировать предложение. Но знает, что он злится, злится на него, ненавидит его. Он вырвал ему крылья, и Кейго все еще… позволяет ему трахать себя. Он мог бы утопиться в луже самопрезрения прямо сейчас, но тошнотворное чувство вины скручивается в животе.       — Я уже был там, когда ты еще, блять, даже не начал, Даби.       Не то чтобы это неправда. Пока Тойя был в коме, Кейго учился убивать и делать это без сожаления.       — Блять, Ястреб, я.., — раздраженный шлепок открытой ладонью по заднице Кейго легкий, но достаточно неожиданный, чтобы заставить его пискнуть и затем прийти в себя. В конце концов, боль гораздо лучше, чем уязвимость. — Я ненавижу тебя.       Кейго сжимает челюсти и на этот раз успешно поднимается обратно на колени, продавливая ими матрас. Он прожигает собственные простыни дурацкой сигаретой Тойи. Ему плевать.       — Я ненавижу тебя еще больше, так что трахай сильнее, — отвечает он сквозь стиснутые зубы и насаживается на член Тойи.       Он позволяет Тойе перенять контроль на время, позволяет обхватить рукой верхнюю часть бедра мертвой, стальной хваткой. Тойя практически не двигается, пока насаживает Кейго на свой член в беспощадном темпе, дергая бедрами вперед только тогда, когда чужая задница соприкасается с ними, чтобы вогнать головку мокрого члена прямо до упора, внутрь, где ей самое место.       Когда последний раз Кейго трахали до такого состояния? Такого раскрытого и мокрого, что Тойя целиком выскальзывает дважды. Когда это происходит в третий раз, у Кейго проскальзывает мысль, что это очередная случайность. Но это не так. У Тойи хватает наглости достать и прижать горлышко открытой смазки к сокращающемуся и сжимающемуся входу, выдавляя туда больше ледяного геля, заставляя Кейго задергаться и заскулить от внезапного потока жидкости. Она так хорошо заполняет его, так плавно, стекая по яйцам и заливая все вокруг — все ради наслаждения Тойи. Ему кажется, что Тойя разговаривает с ним своим полным битого стекла и гравия голосом, спрашивает, будет ли он по-сучьи ныть, что ему холодно, жаловаться, когда он заполняет его до конца, размазывая смазку по толстому члену, и позорный хлюпающий звук наполняет комнату с каждым отчаянным толчком. Отвратительно. Он чувствует себя настолько мокрым и открытым, грязным, пока Тойя вколачивается в его простату, заставляя видеть звезды и пожар на изнанке дрожащих век.       От этого всего Кейго закусывает подушку, чувствуя как язык высыхает от трущегося об него хлопка. Если бы у Тойи до сих пор были силы или вторая рука, он знает — тот бы не позволил ему. Вместо этого задницу обжигает удар, и он отпускает подушку, позволяя вырваться изо рта отчаянно-бессвязным, бредовым оскорблениям в ответ Тойе. Как в старые-добрые, а? Он может притворяться, что они до сих пор Ястреб и Даби, пока его ебут раком, а глаза наглухо закрыто.       Постепенно Тойя замедляется и валится ему на спину, заставляя Кейго рухнуть на кровать. Тойя даже не пытается удержаться на одной руке, всем весом придавливая его, пока делает пару последних ленивых толчков и останавливается, вгоняя до конца. Кейго чувствует, как сердце Тойи бешено колотится ему в потную спину.       — Я долго не продержусь, — шепчет он ему в ухо и берет сережку Кейго в рот. Он ведет языком по окантовке красного камня и ушной раковине, посылая дрожь и скачок наэлектризованного возбуждения вниз по позвоночнику Кейго. — Мои мышцы сгорели и были атрофированы столько времени, понимаешь, — признается он, тычась носом в щетинистую щеку.       Он звучит слегка пристыженно. Кейго совершенно не собирается сыпать соль на эти раны. В конце концов, мальчик-Франкенштейн не любит, когда ему напоминают, что он мальчик-Франкенштейн.       — Да, понимаю, — наконец выдает Кейго, когда умудряется собрать в кучу хотя бы две клетки мозга. — Ложись на спину, малыш, — Кейго улыбается, когда слышит чужой стон после этого обращения. — Соскучился по тому, как я тебя так звал?       — Нет, — врет он.       Тойя забирает практически истлевшую сигарету из его руки, отлепляясь от него и осторожно доставая пульсирующий член из сокращающегося, сверхчувствительного входа. Кейго поднимается, рвано переворачиваясь в кровати на резиновых конечностях. Лужа смазки в середине кровати очевидно уже впиталась в матрас. Спасибо, что хотя бы на водной основе.       Когда он разворачивается, то видит лежащего и смотрящего в потолок Тойю, который отчаянно пытается успеть затянуться. Бычок слишком короткий и, скорее всего, уже обжигает ему пальцы. Кейго не уверен, зачем он вообще пытается. Нервы? Он знает, что сам не расслабился. Растущая и растущая опухоль из эмоций и напряжение никуда не делись, как и кладбище у него в легких.       — Нет?       Тойя качает головой.       — Вообще нет. Но назови все равно, — бормочет он — все такой же лицемер.       Кейго открыто хохочет и залезает на него. Тойя смотрит на него, словно его сердце сжали до того, что оно лопнуло. Как жалко. Кейго жалеет, что увидел это. Поэтому он закрывает глаза и сжимает в кулак свой позабытый член, делая пару облегчающих, тугих движений. Он нависает прямо над Тойей, второй рукой выравнивая его член, и мышцы на бедрах перекатываются, когда он садится на самый кончик, позволяя только головке войти внутрь скользкого входа. Вместе с этим он оттягивает свою крайнюю плоть и сжимает, капая смазкой Тойе на живот.       Он распахивает глаза только тогда, когда целиком насаживается одним резким движением. Стон, который издает Тойя, такой грудной. Какой потрясающий звук. Кейго надо услышать больше, но пока…       — Знаешь, по чему я скучаю? — задыхаясь, шепчет он, и Тойя смаргивает туман в глазу, чтобы сфокусироваться.       Кейго оборачивает запястье Тойи пальцами и тянет его руку к внутренней части своего бедра.       Он задерживает воздух в легких.       И вжимает сигарету себе в кожу.       Она жжет и жжет, и он кричит, запрокинув голову, пока мышцы сокращаются под бронзовой кожей. В разгар ахуя Тойя пытается отвести руку, но Кейго держит его хрупкое, тонкое запястье, мертвой хваткой прижимая сигарету к себе, пока его беззвучный крик не превращается в непрерывные стоны боли. Он отпускает только тогда, когда ожог остается мерзкой окантовкой на коже, а оставшаяся бумага рассыпается у Тойи между пальцев.       — По этому, — тяжело выдыхает он, жадно потираясь об Тойю, сдавливая коленями его бока. — Я скучаю по этому. Скучаю по тому, насколько горячими были твои руки.       Тойя пялится на него в ужасе, распахнув глаз, и все же он настолько, невероятно возбужден, пока Кейго покачивается на нем вверх-вниз, периодически обводя головку, чтобы подразнить. Опасное удовольствие, чтобы подсесть, да. Кейго всегда был таким для него, но все, как сказал Тойя. У него нет инстинкта самосохранения.       — Пиздец, что за пиздец… — в непонимании бормочет он и хватает всей ладонью Кейго за бедро, вжимая большой палец в свежий ожог.       Кейго закусывает щеку изнутри, чтобы сдержать крик, и дергает ногой, пытаясь сбросить чужую руку. Тойя не отпускает. Он только усиливает хватку, вжимаясь прямо в мышцу бедра и царапая ногтем багровеющую отметину. Кейго прощает ему это проявление откровенного садизма только потому, что Тойя издает такие потрясающие звуки, пока он позволяет использовать себя как игрушку.       — Хочешь услышать кое-что ебнутое? — у него подрагивает лицо, и он видит перед собой собственное дыхание в ледяной комнате. — Я не могу кончить, ах… Не могу кончить, если не обожгусь. Не могу, блять… Блять, блять, ах, Тойя… Не могу кончить, — его голос подлетает до высокой, ноющей октавы, и это звучит жалко. — Я не могу кончить, если не обожгусь, и этого все равно недостаточно. Недостаточно горячо. Не сравнится с тем, через что ты заставлял меня проходить.       Рот Кейго кривится в диком оскале, и клыки впиваются в уголки нижней губы. Он наклоняется к Тойе и обвивает его руками, двигаясь в поисках удобной позы, чтобы сидеть на нем нос к носу. Его член трется об Тойю, и он почти запутывает сам себя в собственном бреду, потому что не может решить — хочет он тереться об него или хочет насаживаться на толстый член, разрывающий его пополам.       — Теперь ты понимаешь? Ты, блять, сжигаешь все вокруг себя, Тойя. Посмотри, что ты сделал. Разъебал меня на всю жизнь. В этом весь ты. Ты не можешь по-другому, да? Раз собрался уничтожить себя, значит можно уничтожить всех и вся рядом с собой тоже.       До него доходит, что Тойя плачет. О боже, он плачет. Его голубой глаз утопает в печальном взгляде, и крупные слезы катятся вниз по щеке. Повязка выглядит мокрой. Ему восстановили слезные железы?       Тойе перекосило все лицо, у него дрожит подбородок, и борозды пролегают между сдвинутыми бровями. Он выглядит, словно пытается показаться взбешенным.       — Да? А что насчет тебя? — взрывается он в ответ, и его голос звенит болью. Рот полон слюны, которая как будто кажется слишком густой. — Ты оказался еще хуже своего бездельника-папаши, если спросишь. Он убил одного? — он пытается рассмеяться, но его жалко пробивает дрожью, когда Кейго силой сжимается вокруг основания его члена, и всхлипывает что-то, что могло бы быть стоном, если бы он не ревел. — Детский сад. Ты-то уж точно превзошел его в этом. Превзошел меня. По итогу тебя действительно невозможно любить, также, как к тебе относились твои родители. В смысле, ну, я же понимаю, — глаз Тойи темный как океан в шторм. — Монстр видит монстра.       Кейго не плакса. Не как Тойя. Можно сколько угодно бить по-больному, но он никогда не проронит ни единой слезы. Поэтому он не отвечает и просто упрямо вжимается лбом в лоб Тойи, насаживаясь так, словно пытается сломать его. Сжимая простыни в кулаках у Тойи за головой, он целует его, пытаясь заткнуть. Зубы неприятно стучат друга об друга, и весь поцелуй в полном рассинхроне, так похожем на их эмоции. Пока один пытается пролезть в горячий рот, другой пытается отгрызть розовую мышцу. Ссадины на губах, язык на стиснутых зубах. Кейго прокусывает Тойе губу и стонет, когда чувствует во рту железо.       Не слушай, не слушай. Просто воспользуйся его членом и выгони.       Когда поцелуй становится медленнее, губы Тойи все еще касаются его, и он спрашивает:       — Слушай, может скажем это вместе?       — Что?       Кейго хмурит густые брови и начинает отстраняться, но Тойя неожиданно хватает его сзади за шею, обжигая ледяным взглядом.       — Давай. Скажи вместе со мной, Ястреб, — мазок языка. — Меня, — поцелуй. — Невозможно, — поцелуй. — Любить, — укус.       Ярость, закипающую у Кейго в грудной клетке, едва ли можно сдержать.       — Гори в аду, Тойя.       Тойя смеется.       … и затем продолжает смеяться.       И понимает, что не может остановиться. Голос звенит одержимостью.       — А я сгорел! Боже, сгорел и вернулся. Вернулся только для того, чтобы выебать тебя, — он грубо подбрасывает бедра, и от того, как его член вколачивается внутрь Кейго, можно ебнуться, потому что растягивает адски. — Может, когда я кончу в тебя последний раз, я смогу наконец сдохнуть. Следи уж, чтобы твоя шлюшья задница не скучала по мне, когда я вернусь обратно в ад.       Тойя накрывает рукой закрывшийся глаз, и его смех перетекает в рыдания снова. Он в истерике, давится собственными слезами и икает в сгиб локтя. Кейго не позволяет ему. Он убирает руку с лица, прижимая ее к кровати у него за головой, и наклоняется всем телом, наблюдая за залитым слезами лицом. О, Кейго сейчас просто взорвется. Тойя ощущается так хорошо, так горячо внутри, но все, что он говорит, все, что делает, вымораживает его.       — Посмотри на меня, — рычит он. — Сука, посмотри на меня, Тойя, — Тойя приоткрывает глаз и резко втягивает воздух при виде Кейго, склонившемся над ним — такого яркого, что его потряхивает, и грудь в шрамах вздымается от усилий прийти в себя. — Я ненавижу тебя. Я так сильно ненавижу тебя, и я мог бы, — слова застревают у него в горле, но он все равно выдавливает их. — Любить тебя.       Кейго чувствует себя, словно выворачивает все свое нутро прямо на него. Горловой вой, который издает Тойя, такой отвратительный и мокрый, что его целиком передергивает вместе с ним. Кейго в ужасе осознает, что вид его плачущего, возможность сделать ему больно в ответ, ощущается настолько хорошо.       — Ты не по-настоящему, мудила, — слабо протестует он.       По верхней губе Тойи текут сопли, и он ревет так сильно, что пускает, блять, слюни, бедняга. Ему так хуево, но и Кейго, вкручивающему кинжал себе прямо в распахнутое сердце, тоже.       — Но это так, Тойя, — настаивает он и сдавливает его запястье сильнее, чувствуя, как он тщетно пытается вырваться. Еще чуть-чуть и он сломает его. Он точно оставит ему синяки. — Я мог бы, мог бы любить тебя. Я был так близок к этому, — последнее предложение звучит на грани ора в попытке достучаться до него, хотя бы просто для того, чтобы вонзить клинок из своего сердца в сердце Тойи и связать их навсегда вместе ранеными разрушительными чувствами.       Тойя мечется головой по кровати в отрицании, разметав свои белоснежные волосы как нимб. Такой хрупкий. (Такой грубый.) Такой красивый. (Такой уродливый.) Такой неземной. (Такой проклятый.) Плачущий чистыми слезами, настоящими слезами настоящего мальчика. (Мертвого мальчика.) Кажется, это так хорошо. Отпустить. Плакать, по-настоящему плакать, а не кровоточить через дыры в сухой, сожженной коже, как вечная воспаленная рана.       — Ты лжешь, — Тойя жалко икает.       — Нет, это правда, — хрипит Кейго в ответ, двигая бедрами в неровном темпе, приближаясь все сильнее к оргазму, ну почти.       Тойя продолжает трясти головой: «нет, нет, нет.»       — Скажи снова, что ненавидишь меня. Скажи по-настоящему, — он паникует от уязвимости, умоляя слипшимися от густой слюны губами.       Кейго отпускает его запястье, когда Тойя наконец перестает вырываться, и выпрямляется с задыхающимся стоном, когда чужой член снова целиком оказывается в нем. Он поднимается и падает обратно одним движением, двигаясь всем телом, задавая темп все быстрее.       — Ненавижу тебя, ненавижу то, что ты сделал со мной, ненавижу то, что заставляешь чувствовать. И знаешь что? Я все же злюсь на тебя. Злюсь, что позволил тебе делать мне больно, — Кейго стонет, откинув голову назад и перекатывая ее от плеча к плечу. — Я сейчас. Сейчас, сейчас, Тойя…       Длинные пальцы обвивают его член, и он понимает, что Тойя сжимает основание, задерживая оргазм. Он издает раздраженный звук в глубине горла.       — Стой, я хочу кончить с тобой, стой… Мне просто надо— надо еще немного, птичка, — блять. Кейго так давно этого не слышал. Он сжимается вокруг него, и голова Тойи пустеет, когда он чувствует, как горячие, бархатные стенки давят на него. — А— ах. Поговори со мной. Скажи мне что-нибудь, чего я не хочу знать.       — Что?       — Что-нибудь, от чего будет больно, пожалуйста, и я в тебя кончу, я обещаю, обещаю, — ох, Тойя звучит таким сладко сломленным. — Просто. Сделай мне больно. Сделай мне больно, я заслужил это, пожалуйста.       Кейго матерится про себя, когда Тойя дергает его член. Он столько всего может сказать, столькими способами сделать ему больно, и в нем столько горечи, он хочет, чтобы Тойя продолжал плакать. Так уродливо ревет, и все же Кейго не кончил бы ни от чего другого.       — Я больше никогда не хочу видеть тебя, — еще один рваный, ломаный всхлип вырывается через обкусанные, кровоточащие губы Тойи, отчего по лицу Кейго расползается улыбка. — Бля, я был бы счастливее, если бы тебя стерло из моей памяти. Поэтому я не навещал тебя, Тойя. Поэтому ты должен был… сжечь нас обоих дотла.       И потому что я мог, мог бы любить тебя, но выбрал вместо этого ненавидеть. Я сделал выбор. Решил ненавидеть тебя. Так было проще. Не так больно. И мне бы не пришлось понимать тебя, если бы ненавидел. И честно? Ничего из этого того не стоило. Я бы забрал все, будь у меня шанс. Я бы сам тебя убил. Ты был ошибкой.       Я хочу тебя.       Ты мне не нужен.       Я люблю тебя.       Я тебя ненавижу.       Кейго не знает, как много из этого он действительно произносит, но точно знает, что Тойя ревет почти также сильно, как кончает, содрогаясь всем телом и выгибая талию дугой над кроватью. Кейго борется с желанием забить на себя, чтобы продолжить, увидеть, посинеет ли лицо Тойи от рыданий. Но вместо этого он поднимается со смягчающегося скользкого члена, позволяя сперме и тому неприличному количеству смазки, запиханной в него Тойей, вытечь, и ползет вперед, пока не становится одним коленом рядом с головой Тойи, болезненного вдавливая второе ему в ключицу. Он дрочит над ним и кончает, глядя на восхитительную картину, как зареванное лицо Тойи под ним заливает спермой. Господи. Как же, блять, давно, у Кейго не было такого оргазма.       Приходить в себя — худшая часть этого всего, когда жаркий, бредовый экстаз сменяется холодной, негостеприимной реальностью.       Кейго открывает окна на проветривание после того, как они вытираются и снимают с кровати все белье, которое не заправляют обратно. Не из-за усталости (хоть Тойя и выглядит совершенно выжатым), а потому что им обоим хватает одного взгляда на постельное в шкафу, чтобы представить, как они будут заправлять кровать вместе, и решить, что это абсолютно неподходящее им занятие после всего, что только что произошло между ними.       Кейго не выгоняет его. Надо — но вместо этого они по очереди идут в душ и потом молча одеваются. Кейго надевает только чистую пару боксеров и свободную майку, но Тойя очевидно собирается сваливать. У Кейго хватает порядочности одолжить ему нижнее белье — просто чтобы ему не пришлось идти домой в залитых спермой трусах.       Воздух настолько неподвижный, пока Тойя надевает свой протез, что Кейго готов на месте убиться. Наверное, будет лучше, если он закроет глаза, но он просто не может отвести взгляд от профиля лежащего Тойи — они ровно в том же положении на кровати, как в самом начале, когда Кейго зажег для него сигарету. Мокрые волосы Тойи нелепо торчат в разные стороны, а весь рот и шея покрыты следами укусов. Из-под резинки одолженных боксеров виднеются синяки на тех местах, куда Кейго всем весом опускался, будучи сверху, и белоснежная кожа целиком покрыта красными пятнами от, судя по всему, очень горячего душа. Глаз красный и опухший после рыданий.       Он отводит взгляд, когда Тойя поворачивается к нему лицом.       — Что теперь? — спрашивает охрипший голос.       Тойя звучит просто адски.       Кейго издает тяжелый вздох. Он больше не смотрит на него, уставившись в окно.       — Я не знаю.       — Мы будем еще трахаться?       Кейго собирается сказать, что не знает. Затем обдумывает.       — Вероятно.       — Я тебе нравлюсь таким?       Кейго озадаченно поворачивается к нему. Тойя со своим мертвым рыбьим взглядом смотрит прямо на него. Но теперь в нем считывается отголосок…       Хм.       — В смысле? — сухо спрашивает Кейго.       Тойя указывает на себя.       — Таким.       Кейго не понимает, но знает, что чувствует к нему, так что…       — Нет, — Тойя хмурится на такой ответ. — Ты мне никогда не нравился, — объясняет он, затем добавляя. — Ты бредишь.       — Я не брежу, — ну, конечно. — Просто спросил.       — Что вообще значит «нравлюсь»?       В этот раз Тойя отводит взгляд. Он перебирает и выкручивает пальцы сложенных на коленях рук. Это не нервозность, но точно какое-то проявление мучающего его беспокойства.       — Я не знаю.       — Тебе я нравлюсь «таким»?       — Я не знаю.       Шрам на спине чешется. Обычно он бы просто сразу намазал его кремом, но он не хочет делать это на глазах у Тойи. Он не доставит ему этого удовольствия, хоть это и не он забрал у него опасную причуду. И вообще, аппликатор для крема на спине у него существует в категории «позорно». Просто посмотрите на него… Кейго раньше внушал ужас.       — Ты скажешь кому-нибудь о нас?       Тойя собирается сказать, что не знает. Затем обдумывает.       — Маловероятно.       В очередной раз наступает тишина. Тойя собирает свои шмотки с пола, пока Кейго снова пялится в окно. На подоконнике снаружи сидит воробей. Они вообще часто прилетают вне зависимости от того, здесь Кейго или в Фукуоке. Когда наступает зима, некоторые из них теряют лапки от холода. Маленькие коричневые птички, которые замерзают насмерть. Кейго же сгорел дотла.       — «Нас»?       Тойя прерывает молчание. А он никогда так не делает.       — «Нас» — в смысле, что мы трахаемся, — легко отвечает Кейго.       — А.       Голос Тойи такой тихий, что Кейго не уверен, говорил ли он что-то вообще.       — Что?       — Ничего, — ледяным тоном отзывается Тойя с пустым выражением лица, хватая свои джинсы.       — Нет, что? — прыснув, спрашивает Кейго. — Что это, по-твоему, было?       — Я сказал ничего, бля. Это ничто. Мы — ничто, всегда были ничем, — срывается он, быстро заправляя ремень.       … Кейго удивленно моргает от такого.       Он рассматривает Тойю, сидящего к нему спиной на краю кровати и натягивающего носки. Царапины на спине покрылись крошечными красными точками, где кровь должна была показаться на поверхности. Кейго проверяет под ногтями на предмет частиц кожи или красного, но он уже вычистил все в душе.       Он подтягивает конечности и подползает ближе к Тойе.       — У тебя бывает, что ты думаешь, как бы все вышло, будь оно по-другому?       Тойя пугается от неожиданной близости и выглядит так, будто сейчас сорвется с места, когда Кейго хватает его за бедро во время попытки встать.       — В смысле? — требовательно спрашивает он, отклоняясь, когда Кейго приближается к его лицу — понятие личного пространство всегда было ему чуждо.       — Типа, что, если бы встретились в другой реальности? Никогда не задумывался?       Выражение лица Тойи из взбешенного становится усталым и недоверчивым.       — Ястреб…       — Кейго—       — Ястреб, — зло настаивает Тойя. Кейго хмурится, но позволяет. — Что ты, блять, несешь?       Кейго отпускает его бедро и валится спиной на кровать, оставляя ноги стоять на полу и раскидывая руки.       — Что, если бы встретились в том мире, где все было бы нормально? — Тойя оборачивается, чтобы посмотреть на Кейго, который продолжает: — Что для тебя было бы нормальным?       Тойя вздрагивает от этого вопроса и обводит взглядом комнату. Он сомневается. Кейго клянется, если на этом моменте Тойя наденет свитер и свалит, то он обматерит его напоследок. Вместо этого он мягко выдыхает и опускается на кровать.       Рядом с Кейго.       Ему на руку.       И сворачивается в обнимку с ним, такой истощенный и выжатый.       … да пошло оно все.       — Без понятия, — бормочет он. Голос потерял всякий пыл. — Все всегда было таким извращенным. Я не могу… даже представить, с чего начать.       Кейго притягивает его ближе, рукой обвивая плечо Тойи. Они оба смотрят в потолок.       — Ладно. Я помогу, — говорит он, словно у него-то хоть когда-то что-то было нормально. — Представь, мы бы оба родились беспричудными. Может, в беспричудном мире, и я… встречаю тебя, где-то.       — Где-то, — отзывается эхом Тойя с издевательской ноткой, но у него не сил, чтобы по-настоящему посмеяться над Кейго.       — Ага, — он смотрит на Тойю, перевевнувшегося на бок. Его блестящие серые пальцы сжаты в кулак перед лицом, и он рассматривает его одним большим голубым глазом. (Кейго нравится звать этот оттенок «манипулятивный голубой».) Тойя со своим покрасневшим кончиком носа и опухшим, печальным глазом, вжимая ухо в плечо, выглядит почти любимым. Почти. — Где, как думаешь? Где бы ты работал, какие бы у тебя были хобби?       — Я не знаю, — безучастно откликается Тойя. — Ладно, — тишина. —... Ладно, представь, — он выдыхает, дрожа ресницами. Контроль над собой подводит Кейго, и он проводит большим пальцем по шву повязки на глазу. Спасибо, что Тойя слишком выебан, чтобы реагировать. — Мы встречаемся в салоне. Я собираюсь красить волосы.       Кейго щурится от того, насколько по-настоящему выходит.       — В какой цвет?       — Не знаю, какой-нибудь сумасшедший, — когда Кейго поддевает край повязки, то понимает, что чужие пальцы обвивают его большой, отводя от лица. — Какой цвет ты бы хотел на мне увидеть?       Какой странный вопрос. Разве важно то, что хочет Кейго? Наверное, нет.       Но ради фантазии он отвечает:       — Ну, мне нравился черный—       — Черный — это не сумасшедший цвет, — аргументирует Тойя.       — Но он такой красивый, — Тойя бросает на него взгляд, и то, как Кейго кокетливо улыбается ему в ответ, ощущается чересчур нормальным. — Ладно, я не знаю. Может, в цвет твоих глаз?       Тойя фыркает, и дразнящая улыбка Кейго превращается в смущенную.       — У тебя отвратительный вкус, но ладно. Допустим, моя голова превращается в русалку, а тебе исправляют твои уродские брови.       Кейго хихикает.       — Как грубо, Тойя, — он поднимает вышеупомянутые уродливые брови, глядя на него, и Тойя тянет его за широкую лямку майки, заставляя вернуться к делу. — Ты сидишь рядом мной, пока я разговариваю с парикмахером, и я думаю, что хорошего от тебя мне ждать нечего.       Тойя раздраженно выдыхает в ответ и начинает вертеться, переплетая их ноги.       — Но ты бы все равно втянул меня в разговор, потому что у тебя рот не закрывается.       Ну, отрицать сложно. Из них двоих Кейго гораздо болтливее, но именно Тойя склонен к развитию беседы, если звезды сойдутся.       — Думаешь, мы бы нашли общий язык? — нахально спрашивает Кейго, притягивая бедра Тойи к своим в попытке найти позу, в которой чужие костлявые колени не будут болезненно впиваться ему в ноги.       — Ни за что, — прямо выдает он.       — Что, если бы я тебя пригласил сходить куда-нибудь? Что бы ты сказал?       — Отказался, — бормочет он и утыкается своим вздернутым носом в острый нос Кейго. — Что за мудак со стремными бровями?       Кейго тихо смеется, и Тойя медленно хлопает ресницами, глядя на него. Кажется, на его губах мелькает тень улыбки — или Кейго просто так думает. Она исчезает в мгновение ока.       — Ну разве ты бы не счел меня хоть немного симпатичным?       — Это твой единственный плюс, птичка, — Тойя тянет руку, чтобы почесать Кейго под подбородком, словно он какая-то кошка. — Ну, был когда-то.       Он проводит костяшками вверх-вниз по щетине, и Кейго немного отводит голову, но все равно льнет к прикосновению. Его начинает мутить.       От доброты меня тошнит.       — Да ладно, давай представим, что мы не покрыты с ног до головы шрамами.       Тойя делает болезненное выражение лица, останавливая свои поглаживания. Кейго достаточно натерпелся, чтобы быть благодарным и за это.       — Не то чтобы меня особо заботят красивые вещи.       И поэтому я могу быть таким уродливым с тобой, Тойя.       — Ты ужасен в этом. Ну, представь, что, если бы я спросил, где ты делал пирсинг?       Тойя бросает на него лукавый взгляд и закусывает нижнюю разбитую губу.       — О, так в этой фантазии мне можно оставить свой пирсинг?       — Вот что действительно жаль, так это то, что их на члене не осталось. Они нравились мне, — Кейго дразняще потирается бедром между ног Тойи, вызывая застревающий в горле стон от неожиданного движения на члене. Он пихает Кейго в грудь в попытке остановить, но давится воздухом в такт движению бедер, когда Кейго делает последнее уверенное движение. — Как они вообще спасли твой хуй?— обыденно спрашивает Кейго, словно это не он только что заставил Тойю непроизвольно обтереться о свою ногу.       —... не в том состоянии был, чтобы спрашивать.       Можно представить.       Так вот.       — Подыграй, Тойя, давай.       — Ладно, — ворчит он. — Я бы сказал, что некоторые сделал сам. Я… был бы пирсером, — он пожимает плечами.       — Аг-х, горячо, — тянет слова Кейго и драматично закатывает глаза. — Я бы намок прямо там.       Тойя фыркает.       — Заткнись, — пауза. — Правда?       Кейго ухмыляется без ответа.       — Так что, пирсер?       Ничто не готовило Кейго к такому ответу.       — Ну да, почему нет? Я хорошо обращался с иглами.       Блять.       Тойя укладывается на спину, подняв руку, и сжимает пальцы в кулак, выкручивая ее, чтобы посмотреть на внутреннюю сторону. Сейчас там пересаженная кожа, но Кейго помнит бледные точки. Шрамы были достаточно грубыми, чтобы другие не замечали, если не знали, куда смотреть, но Кейго всегда замечал темные пурпурные кляксы, расцветающие в сгибах локтей.       — Скучаешь?       Тойя издает длинный стон, закатывая глаз.       — Блять, ты не представляешь. Мне иногда даже снится. Супер ярко. Будь у меня шанс… — он останавливается, раздумывая, стоит ли это произносить, но здесь только Ястреб, и тот видел его в моменты гораздо хуже. — Будь у меня шанс, я бы юзанул. Не раздумывая. Это было так привычно, так хорошо, и когда все закончилось… — он затихает.       Кейго вежливо улыбается. Ему не раз доводилось переворачивать Тойю во сне на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной рвотой. Делает ли это его двойным предателем? Даби мог сдохнуть от своей же блевотины, но Ястреб предотвратил это.       — Ты когда-нибудь скучал по мне также?       Какой отвратительный вопрос. Замаскированная под шутку уязвимость. Кейго чувствует, как шею начинает покалывать от смущения. Жалко. Повезет, если Тойя не будет слишком груб в ответ и просто отшутится, разве что чувства юмора замечено за ним не было. Черты Тодороки?       Он отвечает довольным тоном:       — Ну что ты, птичка, никто не трахается как Я… — до того, как Кейго успевает собраться, голос Тойи падает, и он добавляет: — И все же, ты практически сравнялся.       У Кейго сердце сжимается с такой силой, что вполне может стать причиной инфаркта. Тойя проявляет неслыханную благосклонность, переводя тему:       — Расскажи, что будет дальше.       Он поворачивается на бок и притворяется, будто Кейго не выглядит, словно весь на иголках. Притворяется, будто чужая рука на плече не сжимает его так сильно, как оно есть на самом деле.       —... я бы спросил номер или адрес. Чтобы тоже себе сделать.       Что бы он сделал? Ему нравится ювелирка, но пирсинг никогда его особо не интересовал. Хотя смотреть было приятно. Несмотря на адскую внешность Даби, блестящие скобы и пирсинг всегда притягивали глаз.       — Я бы дал тебе свой личный в надежде, что ты захочешь записаться.       — М-м, да?       — Ага, я бы хотел услышать твой голос рядом со своим ухом. Он приятный.       У Кейго открывается рот. Что?       — Тебе нравится мой голос? — Кейго ничего не может поделать с тем, как в его голос просачивается мурчание, побуждая Тойю продолжать.       — Ты не знал?       — Не то чтобы ты сыпал комплиментами, — отзывается он ровным тоном.       Тойя игнорирует это замечание. Кейго и сам никогда так не делал, даже когда пытался проникнуть в Лигу. Ничего из того, что у них было, было нежным. Тойя правильно назвал это ужасным, но нашим.       — Чем бы ты занимался? Без шрамов, не герой, не убийца, не предатель… Кейго.       Едкий подтон сложно не заметить. Тойя слишком уставший для того, чтобы специально доставать его, но Кейго и так знает, в чем смысл этого предложения. Может, он его и не понимает, никогда не поймет, но желание делать больно взаимно.       — Без понятия.       Уголки губ Тойи поднимаются, и он осудительно щелкает языком.       — Придется придумать.       Кейго моргает и смеется тем смехом, который Тойя всегда презирал — фальшивым и отточенным скрывать дискомфорт.       — Эй, у меня не было никаких перспектив в детстве. Не было простора для фантазии.       Хорошо, что Тойя слишком черствый, чтобы жалеть его. Слезливая история Кейго никогда бы не пробрала его, что, впрочем, не так уж и плохо. Не то чтобы Кейго гордец, но его воротит от того, что что-то может заставить выглядеть его ненадежным, слабым, бесполезным.       (Зачем тебе вообще эти крылья? Ты же сын своего отца, не так ли?)       Но опять же, наверное, было бы неплохо, если бы кто-то погладил его по лицу и прошептал: мне жаль, что с тобой это случилось. Тебе нужна была защита.       Этим кем-то не был Даби и совершенно, блять, точно не будет Тодороки Тойя.       — Бля, не то чтобы я мечтал стать пирсером, — гаркает он, но это его обычная доля мудачества. — Просто придумай что-нибудь.       Если он назовет что-нибудь, хотя бы немного связанное с законом, то все испортит. Киллер звучало бы мрачновато и забавно. Тойя бы оценил нездоровый юмор, но цель их маленькой притворной игры не в этом. Это должно быть что-то нормальное.        — Мм-м, пилот? Или еще лучше — стюард. Звучит весело.       Смех Тойи всегда был очень скрытным и тщательно контролируемым процессом. Истерика с безумным хохотом вкупе с монологами о его травмах не в счет; когда у него не перегревается мозг, он всегда очень сдержан. Он сжимает губы, заглушая себя, и проглатывает искренний звук, являя каждому, кто слушает, тишайший, милый смешок. Если бы Кейго его не знал, счел бы застенчивым или вежливым. К Тойе ничего из этого не относится.       Кейго не должен чувствовать признательность за то, что вызвал у него настоящий смех.       — Как ты бесишь, — говорит ему Тойя, пряча маленькую ухмылку.       И затем Кейго все портит, хоть и не специально.       — Ничего не могу поделать с желанием быть в небе.       От лица Тойи отливают все краски, и его взгляд становится жестче. Он тянется к руке Кейго, поглаживающей его плечо, и по одному отцепляет пальцы от себя, поднимаясь на локте, чтобы посмотреть на Кейго сверху.       — Ты заслужил это. Заслужил, и мне не жаль, — мрачно шепчет он.       Кейго не шевелится. Рука ощущается пустой, но это не идет ни в какое сравнение с яростью, кипящей у него в груди. Он мог бы с ним посраться, потому что приводить аргументы или пытаться достучаться до него явно не вариант. Но для этого нужны силы, а Кейго эмоционально истощен. С тех пор, как они встретились в кафе.       —... тебе пора, — он обнаруживает, что ему надо сознательно прилагать усилия над контролем голоса.       Тойя осторожно всматривается в его лицо. Ничего не должно выдавать, что Кейго в шаге от взрыва, но его зрачки превратились в щелки, а Тойя достаточно знает о нем, чтобы понимать, что надо дать заднюю.       Он этого не делает.       — И правда пора, а?       Тойя удивляет его, когда тянется к нему с поцелуем, и Кейго сопротивляется всего где-то полсекунды перед тем, как сдаться желанию кусать, злиться, делать больно, целовать его с ожесточенным рвением, но Тойя замедляет его, и замедляет, и замедляет… Медленнее. Давай помедленнее, Ястреб, я не успеваю, медленнее… Колотящееся сердце Кейго — единственное, что движется с такой скоростью, когда он осознает, что неторопливо целуется, пробуя чужой язык на вкус, ощущая синяки и порезы на губах Тойи. Да… Он чувствует все: каждую трещину во рту, каждый изгиб его губ. Медленно, медленнее…       Кейго слышит щелчок. Противопричудный браслет падает около него, и на мгновение он паникует, но Тойя только глотает все его протесты, просовывая руку под майку и изучая, проводя пальцами по гладким мышцам. Ладонь такая теплая. Такая потрясающе теплая, но Кейго передергивает под ней. Да. Вот так. По этому он скучал, и, когда он ногтями царапает шею Тойи сзади, знает — тот тоже скучал.       Кейго отталкивает его, когда чувствует, как чужая рука обнимает его талию, двигаясь к тому месту, где когда-то были крылья.       Он выгоняет его после этого и проводит целый час, наворачивая круги по арендованной квартире как сумасшедший. И когда наступает ночь, он решает, что не может спать в этой кровати. Диван обойдется мягче его психике. И, когда истощение все же вырубает его к пяти утра, ему снятся кошмары. Про него и его крылья в адском пламени.       … на другом конце города Тойя ворочается и переворачивается в своей кровати, видя во сне распявшие его кинжалы.