Инволюция (emotional immersion)

      Пространство, казалось, вибрировало. Не было ни единой секунды, когда у Эдвина не перехватывало бы дыхание от беспокойства. Каждая мысль, каждый взгляд падали на столь утонченную фигуру, вальяжно забросившую ноги на подлокотник кресла. Нового, дизайнерского кресла, которое Эдвин купил недавно на выставке. Оно было большим, невероятно мягким, и рассуждения о нём здорово отвлекали от человека, буквально тонувшего в его комфорте, человека, который игнорировал окружающий мир, погрязнув в своем смартфоне.       Вероятно, было глупым поступком позволить занять не только мысли, но и пространство в собственных апартаментах? Особенно, позволить это сделать в столь поздний час. Также, определенно, было самонадеянно вот так просто позволить холодному синему и теплому желтому подчеркивать эстетику мужчины, который сиял и без этого дорогого освещения.       Хотелось погасить свет, чтобы Омар затерялся в темноте и был почти неразличим, раз Эдвин не мог заглушить свои мысли о нём.       И всё-таки, пригласить его было просто отстойной идеей, если Эдвин Рюдинг даже не в состоянии оторвать от него глаз.       — Итак, — подал голос Рудберг, наконец, перестав делать вид, что его безмерно увлекает всё что угодно в этой комнате, кроме владельца.       Волна испуга окатила Эдвина. Его руки ослабли в тот момент, когда он собирался взять чашку и он так позорно, со звоном, уронил её назад.       — Кхм. Да. Итак? — было ужасно неловко, особенно сейчас, когда Омар больше не позволял себя бесстыдно рассматривать, делая вид, что он этого абсолютно не замечает.       — Фелиция написала мне. Она интересуется, почему ты не отвечаешь на её звонки. Беспокоится, что ты заболел.       Легкие нотки игривости и беззаботности в голосе гостя осели досадой в груди.       — Я не заболел, — тупо отвечает он, совершенно не находя слов. Ему так тяжело далось решение на встречу, что он испытывал перманентное раздражение от того, что их беседа, не успев начаться, уходит в сторону, которая крайне его раздражает.       — О, я это вижу, — Омар усмехается, перебрасывая ноги на пол и наклоняется вперёд. Теперь между ним и Эдвином меньше двух метров. — Ты говорил, что это срочно. Ну, наша встреча. Я должен был улететь сегодня вечером, но перенес рейс. Так что происходит?       — Нам нужно поговорить, — всё ещё не может подобрать слов Рюдинг, но гость не спешит заполнить паузу, которая превращается из просто неловкой в чудовищно неловкую.       А Эдвин помнит, о чем он собирался говорить? Ну, предмет беседы ему известен — он нетерпеливо сидит напротив, сощурив глаза. Но Эдвин совершенно не помнит то, как он собирался изложить свою мысль. У него был план, он даже его записал и, как полагается актеру, прорепетировал. Но сейчас он чувствует себя абсолютно беспомощным.       — Прости, что заставил изменить планы, — он с трудом может говорить, но, кажется, что-то похожее на цельное предложение у него получилось. Это придает сил. — Я не могу обсудить это с другими. Только с тобой.       Если бы Омар сейчас решил что-то сказать, то лучше бы это было что-то веселое, но он продолжал молчать, всем своим видом демонстрируя полное участие. Это совсем не помогает.       — Ты ведь знаешь, что я крайне сильно погрузился в роль?       — Да, — наконец он говорит, а лицо его приобретает мягкие черты. — Тебе было сложно отпустить Вильгельма, — нежная улыбка трогает его губы.       — Я не уверен, что это действительно так.       — Что именно? Ты всё ещё идентифицируешь себя с Вильгельмом?       — Мой психиатр называет это «эмоциональной инвольтированностью». И мне совсем не нравится то, как это звучит, — Эдвин хмурится, сжимая легкую брючную ткань чуть выше своих колен.       — Согласен, — хмыкает Рудберг, — «симбиоз» на слух куда лучше.       — И всё же это нездоро́во.       — А насколько всё плохо, что тебя так тревожит эта тема? — он встает со своего комфортабельного трона, начиная расхаживать по комнате — Омар всегда так делает, когда нужно подумать. — Твой актерский опыт гораздо больше моего, и всё равно я знаю, что это нормально, когда часть твоего персонажа продолжает жить в тебе. Ты сам это говорил.       — Не уверен, — Рюдинг обнимает себя руками, а затем ладони безутешно скользят по плечам вверх и зарываются в волосы. Он подается вперёд на свои колени, снова руками обхватывая себя.       — Ты такой обманщик, — раздается совсем рядом, а сразу после мягких, наполненных доброй издевкой слов, тонкие пальцы с окрашенными в черный ногтями, скользят в волосы, от чего внутри что-то вспыхивает.       Жар из груди, который там тлел всё то время, пока Рудберг был рядом, взрывается на кончиках нервных окончаний где-то в районе затылка. Дыхание перехватывает, и Эдвин издает жалкий вздох. Он жмурится так сильно, что видит красные круги под веками. Он всего лишь старается не заплакать.       Когда Омар пересек порог его апартаментов, почему-то они не обнялись, как делали это всегда. И Рюдинг не знал, действительно ли отсутствие контакта хуже для него? Сейчас он даже соображать нормально не может, но тот узел, который сжал его желудок, явно говорит о том, что даже такое легкое прикосновение способно снять то жуткое эмоциональное напряжение, что угнетало его месяцами.       — Всё-таки ты болен, Эдде, — недовольно мычит гость, рука в волосах скользит ниже — на шею, мягкими массажными движениями перемещаясь на плечи, пока не оказывается на кисти. Рудберг гладит его руку и Эдвин смотрит на происходящее крайне заворожено, а его способность распознавать аудиосигналы стремится к отрицательному значению. — …ицию обманул.       — Блять, — он перехватывает руку, резко поймав Омара в прямой зрительный контакт. — Мы можем не говорить о моей фальшивой девушке сегодня?!       — Я всего лишь хотел сказать, что психические проблемы не менее важны, чем физические, и ты не должен пренебрегать лечением! — Омар повышает голос и это так становится похоже на характер Симона в первом сезоне «Монархов», что Эдвин может описать свою реакцию, не иначе, как «молотом по голове», при этом, перебивая в состоянии полного восторга. — Прости, что? Фальшивой? О чем ты говоришь?       — Всё-таки мы будем это обсуждать?! — Эдвин смотрит на то, как его шокированный гость оседает на пол, но не дает отдалиться — его рука всё ещё крепко сжимает узкую кисть. — Прости, — он не может отказать себе в вольности и не погладить большим пальцем выступающую косточку, прежде чем отпустить.       — Почему ты утверждаешь, что ваши отношения фальшивые? — он продолжает настаивать и Рюдинг абсолютно не в восторге от этого. — Она перегибает палку, знаешь? — Омар ухмыляется, но видно, что ситуация его раздражает. — Почему ты так удивленно смотришь на меня? Хочешь посмотреть в каком тоне она написала мне?       — Пф, тоне? — это вызывает улыбку, но Омар серьезен и, кажется, обижен.       — Она явно не считает, что ваши отношения — фальшивка. Это не люди на футбольном поле, Эдде.       Эта манера, с которой Омар смеет произносить его имя, ещё с таким терпеливым смирением, делает Эдвину очень больно.       — Знаешь, скажи это пиарщикам, которые рассмотрели между нами химию на съемочной площадке и решили, что мы отлично подойдем друг другу.       — Во благо гетеросексуальности, что ли?       — Не лыбься так самодовольно, идиотина, — но не только Рудберг не смог сдержаться от усмешки, хотя, вероятно, его одного в этой комнате разрывало желание до боли сжать в объятиях другого. — Они искренне считают, что это важный стратегический ход, чтобы показать киношному миру, что я гожусь играть не только геев.       — Они полные кретины, если для того, чтобы рассмотреть твой талант, им нужно увидеть тебя с женщиной.       Звонкий, какой-то даже натянутый смех их двоих наполнил помещение. Казалось, Омар отлично себя чувствовал уткнувшись лбом в чужие колени. Он слепо нашел чужую чашку с чаем и в несколько глотков опрокинул в себя всё, что было.       — Ты блядски бесстыжий.       Эдвин мог поклясться собственной жизнью, что он этого не говорил. Но он сказал. Он сказал это смотря, как жидкость стекает по подбородку Рудберга, по его шее, и растворяется в широком вороте его футболки.       — Не могу отрицать, — он явно выдавил из себя это сквозь неловкость. Фраза Рюдинга определенно точно носила сексуальный подтекст, а они были друзьями, чёрт бы побрал Эдвина с его эмоциональной ассимиляцией.       — Меня угнетает то, что я должен быть с Фелицией, — на фоне стыда, который последовал, идея вернуться к теме его фейковых отношений показалась гениальной. — Я… — он соскользнул на пол, оказываясь в полуметре от Омара, который ближе прижал к себе ноги, давая Эдвину больше пространства. — Я не думаю, что из этого получится что-то. Я не хочу играть весь этот спектакль.       Взгляд Рудберга был сосредоточенным, а в темноте комнаты он казался совсем черным, поглощающим. Эдвину было тяжело говорить и не терять мысли. Омар сжал губы, а брови его сошлись домиком на переносице. Он вздохнул, обвел глазами комнату и вернулся к прямому зрительному контакту.       — Ты можешь… — начал он с придыханием, словно ему тяжело давалось то, что он собирался сказать, — не делать этого. — Эдвин почувствовал что-то странное — что-то изменилось во взгляде и в интонации Рудберга. — Дело только в том, что важно для тебя. Ты в праве поступить так, как будет лучше для тебя, — он наклонился вперёд, схватив рукой край чужой штанины.       Между ними осталось несчастных десять сантиметров, и Эдвин забыл сделать вдох. Взгляд метался по лицу напротив, лицу, которое было непозволительно близко. Слова, которые произносил Омар, то, как он их произносил, вызывало короткое замыкание в голове. Все эмоции обострились.       — Я не понимаю, что для меня лучше, — голос был хриплым от нервов, фраза прозвучала скомканной от бешеного колотящегося сердца, которое загружало собственный голос в голове. — Как я могу знать, что правильно, если я не понимаю своих чувств?       — Объясни, — мягко потребовал Омар, а ладонь его легла на икраножную мышцу Рюдинга, что, вероятно, должно было успокоить, но всё, что чувствовал сейчас Эдвин — это паника.       — Каждый… раз, когда я был Вилле, ялюбилтебя.       Фраза, окончание которой было и вовсе проглочено, прогремела оглушительно, пускай и была произнесена шепотом.       — Как только камера была направлена на нас, — продолжил Рюдинг, не взирая на скорую истерику, — я чувствовал, что умираю от любви, которая меня наполняла. Мой врач утверждает, что я поверил в подлинность этих чувств.       — Я испытывал нечто похожее, — рука скользит вверх, останавливаясь на бедре. Она очень теплая, а прикосновения нежные. — Я влюблялся в Вильгельма всё сильнее, я рос вместе с моим персонажем, как и его чувства к Вилле.       — Нет, это совсем не похоже. Нет. Я, я так не думаю, — Эдвин закрывает глаза и качает головой, теряя зрительный контакт. В темноте он чувствует лишь ноющую боль в груди и тепло от руки Рудберга. — Я чувствую это так явно, — он открывает глаза, чтобы посмотреть своей боли прямо в лицо, потому что он решился, он пообещал себе и психиатру, что он поговорит обо всём честно, — а сейчас ты сидишь передо мной и меня накрывает лавиной таких же эмоций.       — Но камер здесь нет, — хмыкает Омар, его короткие, черные ногти царапают тонкую, легкую ткань.       — Браво, — бессильно лежащие вдоль тела руки Эдвина перемещаются, он накрывает ладонями предплечья Рудберга, обнимает его, стирая и так ничтожное расстояние между ними.       — Ты должен думать о себе! — словно что-то щелкнуло в кучерявой голове, что заставило Омара податься назад, буквально немного, словно ему тоже требовалось пространство для маневра. — Нельзя всю жизнь делать, как велено! — Интонация запустила по телу Эдвина мурашки, она буквально вибрировала внутри. — То, что ты запутался — нормально. То, что тебе нужно время, чтобы во всём этом разобраться — нормально, — Омар смотрел мимо Эдвина, вероятно, сфокусировавшись на кухонном острове за его спиной. — Херово лишь то, что ты угнетен своими обязанностями… Вилле.       Большая, тяжелая бетонная плита придавила Эдвина. Воздух покинул лёгкие и всё стало на свои места. Омар играл. Он мастерски принял на себя роль Симона и напомнил Вильгельму — Эдвину, мать его, Рюдингу — каково это — оказаться снова под давлением Эриксона.       — Теперь я буду рядом, — Омар снова вторгся в личное пространство, его лицо было так близко, а слова были так сладки. — Я обещаю, что всё получится, Вилле, — он выдохнул имя в самые губы, а затем накрыл их своими.       Эдвину показалось, что мир схлопнулся, когда он почувствовал сухие губы на своих. Калейдоскоп ощущений захлестнул его, и он не смог — не пытался — совладать с собой и собственным телом. Руки вплотную притянули Рудберга, захватывая в объятия, заставляя сесть верхом. Ладонями Эдвин снова ощупал хрупкое тело, спустился на бедра, которые были широко расставлены, будто бы специально для него.       Шальная полуулыбка играла на губах Омара, а Рюдинг не мог отвести от его лица глаз, не мог понять, что он хочет взять первым, раз Рудберг так любезно предоставил себя, для этих чертовых экспериментов над психикой. Эдвин оставил поцелуй на уголке губ и скользнул ниже — к шее. Чертов аромат Омара отличался от того, как пах Симон, и это отрезвляло. Ощущение, что что-то не так, сильней царапнуло внутри. Эдвин хотел Омара, хотел разрешения, хотел быть и чувствовать. Но в то же время он хотел и Симона, будучи Вильгельмом.       Он целовал его шею, скользя губами к трепетному месту за ухом, помня, как однажды на съемках обнаружил, что Омар способен потерять себя от таких ласк, несмотря на направленные на них камеры. Но их здесь не было, и только от одной мысли, к чему их это приведет, кружилась голова. А Эдвин хотел, чтобы Омар был на грани здравого смысла. Он хотел, чтобы Омар тоже потерял себя, как это случилось с ним самим.       — Ты… — сквозь стон прошептал Рудберг, прогибаясь, прижимаясь сильнее торсом к Эдвину, — должен думать головой. Ты обязан заботиться о своем будущем.       Что он говорит? Эдвин, вероятно, не может полностью осознать, стараясь расслышать слова между вздохами, которые срываются из приоткрытых губ.       — Пиарщики — ахх — они знают, что делают…       — Ты пытаешься меня остановить? — Эдвин как раз собирался оставить поцелуй на плече, но вместо этого он прихватил кожу зубами, сорвав вздох, полный восхищения.       — Не-т, — черные ногти мелькнули перед лицом, прежде чем их обладатель поднял подбородок Рюдинга, заставляя смотреть в глаза. — Ты должен доверять людям, которые ведут тебя к успеху, — больше не было Симона. Омар забрал его так же легко, как и дал. Они остались втроем: Омар, Эдвин и Вильгельм. От прямого зрительного контакта Вильгельм стал ощущаться слабее, растворяясь с каждым словом. — Они, — Рудберг тяжело дышал, но был серьезен, — пиарщики, они знают как тебя подать. Они знают, что ты не заинтересован в ней, они знают, что тебе это не нравится. Но ты должен следовать их плану, и тогда ты достигнешь всех высот, которых пожелаешь.       Его голос был таким убедительным. Омар был убедительным. Даже несмотря на то, что он сидел на Эдвине сверху, с растрепанными волосами и блестящими глазами, то что он говорил — говорил не Симон. Симон никогда бы такого не предложил. И Эдвину понравилась логика его слов.       Он обнял Рудберга за талию, прижимая к себе, кладя голову ему на плечо.       — Мне не нужен Симон, — прошептал он совсем тихо. — Наверное, я просто влюбился в тебя, — он сжал его крепче и быстро добавил: — Но я не гей.       Омар фыркнул и запустил свои пальцы в волосы Эдвина, который ощутил волну стыда от тупоголовости собственного заключения.       — Я понял тебя, — Рудберг вынудил его отклониться, а сам перестал возвышаться, опустившись на его бёдра. — Ты не знал, что это такое — влюбиться в человека своего же пола. И ты позволял себе любить меня только когда я был Симоном. Ты не проецировал чувства Вилле на себя…       Господи, неужели человек и правда может быть таким драгоценным? У Эдвина и правда не было шансов.       — Я проецировал свои чувства на Вильгельма, — резко выровнявшись, в шоке произнес Рюдинг. Его глаза были широко раскрыты, как и рот приоткрылся от осознания. — Ебануться.       — Да уж, обычно происходит наоборот, так что я могу понять твоего психиатра в постановке неверного заключения, — он небрежно передернул плечами, явно ощущая неловкость от их нынешнего положения.       — И все-таки я не был откровенным с ним до конца. Но я рад, что послушался его совета и поговорил с тобой, Омар, — Эдвин старался не замечать, что между ними пропала атмосфера, и их разговор стоило бы продолжить подальше друг от друга. — Спасибо, что остался. Не думаю, что я бы протянул до следующего раза, когда ты приехал бы в Стокгольм.       — Да, может быть, ты бы примчался на мой концерт в Испании, залез на сцену, и пока охрана не успела отреагировать, ты бы признался во всём у всех на виду, что явно бы пошло в разрез с планом по твоему гетеросексуальному продвижению.       — Это была бы лучшая пиар-акция в поддержку ЛГБТ+, — шутливые фразы чуть снизили градус неловкости, из-за чего тело Эдвина более не было так зажато, и его руки снова зажили собственной жизнью — они теребили край футболки Омара, явно демонстрируя, чего Рюдинг хотел на самом деле. — Но, это правда так больно. Ты так легко включился в роль, ты буквально размазал меня, когда я всё понял.       — Это произошло само собой, — он смущённо пожал плечами, — я лишь успел подумать о том, что подобное может тебе помочь понять себя, и мне оставалось только надеяться, что ты не влюблен в моего персонажа. Ревновать самому к себе — тот еще отстой.       — Ревность? — у Эдвина в голове словно маленькая обезьянка тарелками застучала, до того абсурдно звучали доводы Омара. Несмотря на то, что Рюдинг сам только что осознал суть своих чувств, думать о том, что такое совершенство как Омар Рудберг, может ревновать его — и к кому?! к себе же! — замыкало в голове Эдвина здравый смысл.       — Да, — он усмехнулся, — это ещё более отстойно, чем то, что у тебя есть девушка для прикрытия. Знаешь, как неприятно осознавать, что у тебя с Симоном было больше интимных моментов, чем со мной? — он игриво дернул бровями, не стесняясь смотря исподлобья.       — Чёрт, когда ты говоришь о нём вот так, мне кажется, что он сидит с нами в одной комнате, — Эдвин наклонился, чтобы самому поцеловать Рудберга, чтобы показать, что он серьезен насчёт него.       Так замечательно было ощущать вес на своих коленях, а от того, что ему, оказывается, было позволено касаться, Эдвин приходил в щенячий восторг. Сотни фейерверков взрывались в его груди, когда он чувствовал, что охваченный эмоциями Омар льнул к нему, не имея сил найти своим рукам статичное положение. Ведомый ощущениями, Рудберг, казалось, хотел оставить свои отпечатки на каждом миллиметре кожи Эдвина.       Открыв глаза, Рюдинг словно попал в ловушку, почувствовал себя беспомощным, безвольным. Омар смотрел на него расфокусированно, его язык собирал со своих губ чужой вкус, а грудная клетка ходила ходуном. Не прерывая зрительного контакта, Рудберг мягко прошелся ладонями по натренированным грудным мышцам Эдвина, задевая соски. Рюдинг чувствовал, как бешено стучит пульс в его висках — он был оглушительным.       Омар тоже был оглушительным.       Каждое его действие, взгляд, слово — они были тем, что парализовывало, а Эдвин не был единственной жертвой. Он лишь не мог поверить своему счастью, тому, что это совершенство сейчас, пуговица за пуговицей, расстегивает его рубашку. Эдвин не мог поверить, не мог предположить, когда уже его реакция на действия Рудберга перестанет быть похожей на взрыв сверхновой — прикосновение губ Омара к груди вызывали именно такие эмоции. Эдвин хорошо помнил, что ему было позволено делать со смуглым телом во время съемок, но это совсем не шло ни в какое сравнение с тем, что они делали сейчас. Эта интимность момента сделала их мягкими и податливыми, как никогда прежде.       — Ах, — так смущающе было позволять себе реагировать, но Эдвин не мог иначе, не тогда, когда Омар целовал его шею, вырывая из его горла эти звуки. — Это слишком…       — Слишком? — он улыбнулся так нежно, его язык остановился в уголке рта.       — Пойдем со мной, — Эдвин переплел их пальцы, подталкивая к тому, чтобы Рудберг вставал.       Он бесчисленное множество раз представлял, как он опускает Омара на свою кровать. В одних мечтах тот сам бросал Рюдинга на простыни, дерзко забираясь сверху, в других Эдвин наблюдал за тем, как Рудберг садился на край, на его теле не было одежды, поэтому то, как он разводил ноги в стороны, демонстрируя насколько он возбужден, выглядело чертовски бесстыдно, но выражение лица было настолько невинным, что наблюдать за этим контрастом было невыносимо. Но он не думал, что оказавшись перед большой кроватью, они замрут, не зная, что делать дальше.       Их пальцы всё ещё были переплетены, они соприкасались плечами. Эдвин чувствовал, что ему не хватает воздуха, а паника, что он испортил момент, нарастала. Но он так не хотел заниматься сексом с Омаром на полу. Он хотел любить его, наслаждаться им в месте, в котором это будет удобно. Он хотел, чтобы Рудбергу было максимально комфортно в их первый раз, невзирая на то, насколько тот выглядит распущенным или кажется не принципиальным.       — Эй, — Омар чуть дернул рукой, привлекая внимание, получив испуганный взгляд. — Ты так хорошо выглядишь, Эдде, — его ласковая улыбка, тепло во взгляде транквилизовали панику, которая вот-вот была готова вырваться наружу. Трепетно, осторожно Омар стал вести пальцами снизу вверх — от живота Эдвина к груди, шее, волосам. — Мне очень нравится то, что ты вернулся к натуральному цвету волос, — он запустил пальцы в отросшие на затылке пряди. — Ты невероятен в любом образе, но так мне нравится сильнее всего, — ладони медленно скользнули по шее вниз, к плечам и ниже, лишая Рюдинга рубашки, которая легким шелестом сорвалась на пол. — Твоё тело великолепно, — продолжал сыпать комплиментами, внимательно осматривая все точно очерченные мускулы, — ты становишься все красивее с каждым днём, Эдде, — он вернулся к его глазам, позволяя Эдвину снова попасть в эту ловушку. — Ложись на кровать, малыш, — чуть привстав на носочки, прошептал Омар, а затем отступил на полшага, чтобы дать возможность пройти.       Превозмогая смущение, Эдвин опустился спиной на матрац, на локтях подтягиваясь выше к подушкам и замер. Он так много раз видел как на съемках Омар раздевался, видел, как это делал Симон, но сейчас всё было иначе. Рудберг излучал сексуальный вайб совершенно незаконного уровня. Закусив губу, давя в себе желание заскулить, Рюдинг смотрел на то, как элегантно этот мужчина избавляется от одежды, как красиво в приглушенном свете сияет его грудь, как тени подчеркивают мышцы живота. Эдвин чувствовал себя неловко перед своей обнаженной мечтой, сам так и не избавившись от штанов.       Матрас прогнулся под незначительным весом, когда Рудберг по-кошачьи прошел по нему, остановившись вблизи, чтобы помочь, наконец, раздеться. Эдвин думал, что будет смущен, но всё, что он чувствовал, можно было описать словами «безукоризненная эйфория».       Омар опустился рядом, закинув одну ногу сверху, позволив своему члену лечь на бледное бедро, дав почувствовать степень своего возбуждения, раз Эдвин стеснялся опустить на него свой взгляд. Пальцами свободной руки Рудберг скользнул по всё такой же молочной груди, по так восхитившим его мускулам, вниз к животу, от прикосновения к которому мышцы пресса так искусно проявлялись. Рюдинг следил за его действиями, за его взглядом, видя во всём этом лишь щемящую нежность и заботу, и вдруг Омар его поцеловал.       Когда вы обнажены, чувствуете контакт кожи к коже, когда каждое дыхание и движение можно ощутить буквально в то же мгновение, это оказывается безмерно ценным. Такие поцелуи ни с чем не сравнить.       Эдвин гладил его спину, пока получал столь глубокие по своему смыслу поцелуи. Он чувствовал, как Омар начинает двигаться, и не отдавал себе отчета, что его тело отвечает тем же. Частично опомниться удалось, когда смуглая ладонь обхватила оба их члена, став нетерпеливо двигать.       — Ах, Эдде, — он заскулил, опаляя ухо горячим дыханием, вызывая новый табун мурашек от затылка к копчику. — Чёрт возьми… — он резко остановил движения, выдыхая с облегчением. — Я чуть не кончил.       — Я тоже, — пораженно выдохнул Эдвин, пораженно от того, что вообще смог так долго продержаться. Когда он дрочил на светлый облик Рудберга, ему хватало тридцати секунд, чтобы его накрыл оргазм. — Я так часто представлял себе это, что думал, что меня и на десять секунд не хватит, — смешок, вырвавшийся из его уст, был определенно нервным.       — Да? И что же ты представлял, малыш? — Рудберг ловко оседлал его бёдра, демонстрируя всё своё возбужденное великолепие. — Хорошо, раз ты молчишь, я начну первым, — он не удержал себя от пошлой ухмылочки, опустившись на Эдвина, позволив себе своевольно растянуться на его теле. — Я, — начал он в самые губы, — буквально вчера представлял то, как бы ты медленно… с оттяжкой… трах-хнул меня.       — Господи…       — Как бы ты опустился на колени, развернул меня к себе спиной а затем...       — Стой. Боже, Омар, — Эдвин, который нежно гладил его тело до этого, одной рукой перехватил поперек спины, а ладонь второй прижал ко рту. Искры в черном взгляде красноречиво насмехались. — Ты представлял, как я буду тебя трахать? — Рудберг промычал, что-то похожее на согласие, легко качнув головой. — Ты предпочитаешь нижнюю позицию? — в ответ Омар неоднозначно отвел глаза, пожимая плечами.       — А ты? — он отвернул голову, чтобы освободиться от сжимающей ладони, но следом посмотрел прямо в цвета осенней листвы глаза.       — Я… — если можно смутиться ещё сильнее, Эдвину это удалось. — Это не важно. Если это ты, то меня устроит любой вариант.       Коварная улыбка расползлась на лице Рудберга:       — Тогда я покажу тебе, почему я предпочитаю быть снизу, малыш.       Поцелуями он начал спускаться по телу Эдвина вниз, позволяя возбуждению вновь выйти на первый план. Рюдинг всхлипнул, почувствовав язык Омара на головке собственного члена.       — Г-господи, — он схватил руками простыни, сжимая их в своих кулаках.       Это было не похоже ни на что прежде. Возможно, всему виной был Омар, который являлся воплощением всего, чего Эдвин мог только желать. Его талант, сексуальность, самоотдача и открытое сердце были тем, что поочередно отбирали у Рюдинга его волю. А сейчас не осталось и жалких остатков.       Не было ни единой связной мысли, когда голова двигалась вверх-вниз, а пальцы свободной от веса тела руки проходились по бледным бедрам. Эдвин не успел опомниться, когда он оказался раскрыт, широко разведя согнутые в коленях ноги.       Рот был заменен рукой, которая двигалась по члену, пока губы выцеловывали узоры, известные лишь Омару.       — Малыш, у тебя есть смазка? — Эдвин обратил внимание на реплику, только потому что рука Рудберга прекратила движения. — Эдде?       — Да, конечно, ха-а, момент, — превозмогая смущение, он вылез из-под горячего тела, чтобы дотянуться до тумбочки. Клишированное место для хранения смазки и презервативов стало для него спасением — он бы не пережил смущения от возвращения, если бы пришлось бежать в ванную.       Он передал Омару несколько блестящих упаковок и баночку, смущенно сев перед ним по-турецки. Рудберг тепло улыбнулся, протягивая руку, чтобы пригладить волосы Эдвина. Его ласка переходила ниже, пока не добралась до накачанных бедер.       — Боишься? — тихо спросил он, мягко укладывая Эдвина обратно.       — Нет, — это действительно было так, Рюдинг честно ответил, ведь тот трепет, который щекотал внутри грудной клетки, не мог называться страхом. Это было предвкушение.       — Хорошо, — потянувшись за подушкой, Омар подложил её под Эдвина. Он возвышался над ним, позволял рассматривать себя, свое горящее лицо, позволял слушать свое сбитое дыхание. — Если будет больно, обязательно скажи мне.       То, каким он был нежным, внимательным, размазывало Рюдинга беспощадно. Эдвин ничего не хотел так сильно, как дать Омару всё, что он только пожелает, он готов был стерпеть любую боль, если тот будет рядом.       Но боли не последовало. Да, было немного неприятно, но не больно. Скользкий палец ощущался внутри скорее странно, чем причинял дискомфорт. Рудберг склонился над Эдвином, целуя. Его язык проникал в рот так же медленно, как и палец двигался внутри. За крышесносным прикосновением губ к губам Эдвин не мог рассмотреть неприятных ощущений, которые следовали за тем, когда в него проник второй палец. Омар двигал ими, крутил, ощупывая внутренние мягкие стеночки. Он целовал самозабвенно, отдавая свою душу с этой лаской.       — Боже..! — вскрикнул Эдвин, его тело подбросило на кровати. Он прогнулся в спине, разводя колени шире, предоставляя больше доступа совершенно неосознанно.       Откинув голову, он позволил Омару тут же воспользоваться беззащитностью своей шеи, следом почувствовав острые зубы и мокрый язык. А ещё, всё внутри него подпрыгивало каждый раз, когда Омар всё жестче и жестче двигал своей рукой.       — Ах, блять, что эт-о, — казалось, что его член вот-вот эякулирует, такой невыносимой была эта пытка.       — Это то, — шептал в самое ухо Рудберг, не останавливая резкие движения. Его голос был похож на рычание и Эдвин осознал, что больше никогда не сможет слушать его на испанском, — почему я так люблю быть снизу, Эдде, — мурлыкнул он, прикусив мочку уха.       — Боже… — только и выдохнул Рюдинг, когда пальцы исчезли. Он был готов принять в себя твердый член, который всё это время упирался в его ногу, но внезапно Омар оседлал его.       — Знаешь, малыш, на сегодня с тебя хватит, — он дразняще потерся своим членом о чужой.       — Но, как же… — Рюдинг был убежден, что выглядит сейчас, как брошенный щенок.       — Сегодняшним утром я так хорошо трахнул себя дилдо, представляя, что это делаешь ты, — Омар так порнушно раскрыл упаковку презерватива зубами, что Эдвин практически заскулил. Одним легким движением он раскатал латекс по члену Рюдинга и взял своей ладонью его руку, проливая на пальцы смазку. А после он грациозно перевернулся, оказавшись всё так же сидя на коленях, но теперь спиной. Прогнувшись в пояснице, он выставил свою раскрытую дырочку на обозрение Эдвина и последний почувствовал, как его член в нетерпении дернулся.       — Блять, ты… ты просто… — задыхаясь, не мог подобрать он слов.       — Да? — обернувшись через плечо, Рудберг поерзал на бедрах.       — Я могу..? — глазами закончив предложение, Эдвин потянулся к дырочке, в которую ещё этим утром толкался дилдо, пока Омар представлял, как бы Эдвин трахал его.       — Поиграй с ней, как бы тебе хотелось, как ты это представлял.       — Я не заходил так далеко в своих фантазиях… — ещё немного и он точно потеряет сознание из-за недостатка кислорода в мозгу.       Но, вопреки своему смущению, он позволил своим пальцам скользнуть вовнутрь и услышал в ответ вздох полный одобрения.       Это было так странно и непривычно, это было так интимно. Момент был настолько только для них двоих, что весь сексуальный опыт Эдвина окончательно отошел на второй план. Он никогда не ощущал такого восторга от сексуальных практик с другими, как смог насладиться этим временем, в котором Омар любезно открыл для него совершенно другой мир.       Эдвин пытался запомнить каждое мгновенье: как плечи Рудберга опустились, а позвоночник изогнулся, как тот подогнул пальцы на ногах. Омар не сдерживал всхлипов, которые вырывались из него в те моменты, когда Рюдингу удавалось попадать по простате. Эдвин был благодарен, что сначала сам почувствовал, каково это, прежде чем подарить это удовольствие Омару, потому что теперь он знал насколько приятно было этому мужчине.       — Всё, — он резко развернулся, вновь оказавшись лицом к лицу.       Смазка полилась на член Эдвина, стекая на живот. Дрожащими руками Омар направил член в себя, медленно опускаясь на него.       Господь милосердный, Омар выглядел, как самое затраханное в этой вселенной существо. Его блестящая от пота кожа, его горящие дьявольским огнем глаза и приоткрытые губы — это то, за что можно было объявить войну соседнему королевству. А когда он начал двигаться, Эдвин потерял себя окончательно. Он не помнил, как Рудберг лег на него, устроив свои локти с обоих сторон от головы, как он подмахивал бедрами, чтобы толчки Эдвина были ощутимее. Рюдинг только мог смотреть в его глаза, дарить беспорядочные поцелуи и ловить его рваное дыхание.       Он чувствовал, как член Омара терся о их животы, он чувствовал, как пластичное тело извивается на нем, двигаясь в разной амплитуде, чтобы прочувствовать все возможности члена Эдвина в себе.       Это был ёбаный ад из фейерверков эмоций и ощущений, но Эдвин хотел ещё больше.       Он одним рывком перевернул их, возвышаясь над Рудбергом.       — Ты самое прекрасное создание, которое я только видел в своей жизни, — шептал Рюдинг, проведя по смуглому бедру рукой. Он выпрямил его ногу, забрасывая себе на плечо и чуть наклонил таз, а затем… он вошел в него резко и точно ударяя по простате.       — Ах-хаа-х, Cabeza de mierda, que carajo quieres? А-aaгх! Maldito sea!       — Без понятия, что ты говоришь, но это звучит горячее ада, — делая плавные, но резкие толчки, произнес Эдвин.       Он наращивал темп, точно контролируя Рудберга — он удерживал его задницу, которая норовила соскочить с члена от переизбытка стимуляции.       — Аа-аагхх!! Эдвин, sacate a la chingada!       Омар выглядел как самая недостижимая мечта — раскрытый, плачущий от удовольствия, ругающийся на испанском.       — Оо-хх, Dios mío, — он потянулся руками вверх, требуя Рюдинга спуститься, чему тот повиновался, оказавшись заключенным в объятия.       Омар обхватил его торс бедрами, скрестив на пояснице ноги, что позволило Эдвину продолжить двигаться короткими, но от того не менее точными толчками.       Омар обнимал его за шею, пока задыхаясь, жалобно скулил от каждого размазывающего попадания по простате. Он больше был не в силах двигаться в ответ, полностью отдав себя на растерзание.       — Te amo, te amo, te amo, te amo… — он шептал это беспорядочно, слова вырывались рвано.       Это поставило последнюю точку в самообладании Эдвина. Он кончил с беспомощным стоном, падая сверху, с невероятным усилием чуть скатившись, чтобы дать Омару возможность вздохнуть.       Гул крови в ушах заглушил все звуки, но чертово «люблю тебя» — единственное, что он знал на испанском, — не планировало затихать, эхом звучало в голове, нашептываемое обожаемым голосом Омара.       После мгновений полной дезориентации, бросив мимолетный взгляд на всё ещё возбужденный член Рудберга, Эдвин вновь навалился, придавливая своим телом и глубоко целуя. Он должен был продержаться дольше, он должен был позаботиться о удовольствии другого, но не смог совладать с собственным счастьем. Оно наполнило его и сломило.       Рюдинг сжал в ладони мокрый от смазки член и провел по нему несколько раз рукой — этого хватило, чтобы Омар со стоном кончил.       — Боже, — тихо произнес Рудберг, несколько часов спустя лежа в тёплых объятиях. Эдвин чистосердечно считал, что это лучший день в его жизни. — Я признался тебе в любви…       — Te amo.       — Да, именно так я и сказал, — хмыкнул Омар, зарываясь лицом в подушку.       — Нет, это я говорю тебе: te amo, mi amor.       — Знаешь испанский? — он развернулся, желая видеть глаза Рюдинга.       — Посмотрел в переводчике, пока ты был в душе, — смущённо, испытывая дискомфорт от того, что чёртово "te amo" всё никак не отпустит его голову. — В любом случае, я первым влюбился в тебя. — Эдвин сложил ладони под своей щекой, не зная может ли он задать так волновавший его вопрос и всё же решился: — Давно ты ко мне что-то почувствовал?       — Не знаю, — ни на мгновенье не задумавшись ответил Рудберг. — Наверное, когда заканчивались съемки третьего сезона. Я тогда подумал: вот всё и закончилось, как жаль, я хотел, чтобы это длилось вечно.       — Очень расплывчато, ты ведь думал обо всём сериале.       — Да, нет, не обо всём. Ребята, конечно, классные, но мне было жаль, что после фансервисных мероприятий, где мы будем изредка пересекаться, наши пути разойдутся, — он протянул руку, кладя ладонь Эдвину на щеку. Рюдинг перехватил её и поцеловал. — Дай угадаю, ты запал на меня с самого начала?       — Ну, если конец первого сезона можно считать началом, то да.       — Думаю можно, — Эдвин не знал, как Омару удавалось сочетать в себе нежность и что-то демоническое в одном моменте.       Утро застигло их неожиданно, ведь Эдвин даже не помнил, как он уснул. Вчерашний день выдался очень изнурительным, начиная от утреннего сеанса у психиатра ради безуспешной попытки получения рецепта на антидепрессанты, продолжая слабыми усилиями не поехать кукухой от переживаний из-за данного врачу обещания, до момента, когда Омар Рудберг переступил порог его апартаментов. Вспоминая о тех месяцах, проведенных в усердных муках, пробах переварить свое помешательство на Вильгельме, которое в итоге оказалось обыкновенными романтическими чувствами отнюдь не к персонажу, а к живому человеку, Эдвин с удовольствием вслушивался в звуки льющейся из душа воды.       — Мне стоит привыкнуть к тому, что ты появляешься из ванной в таком виде? — усмехнулся Рюдинг, бесстыдно облизывая нагую фигуру взглядом.       — Осторожно, а то потом не сможешь прожить без этого и дня, — он подмигнул, беря свой телефон. — Чёрт, агент злится, что я поменял билеты и собирается устроить мне выволочку по прилету.       — Я могу поехать с тобой и защитить тебя.       — Если ты поедешь со мной, — Рудберг опустился на кровать, переплетая их пальцы, — то защита понадобится нам двоим. К тому же, это идёт в разрез с твоим планом во имя гетеросексуальности.       — То, что я мечтаю о том, чтобы ты меня трахнул, как тебе только заблагорассудится, тоже идёт в разрез с планом?       — Пф… Menudo idiota? — было видно, что Омар старался сдержать себя, но улыбка расползалась по лицу, делая его всё прекрасней с каждой секундой.       — Когда ты говоришь на испанском, у меня появляется неконтролируемый стояк. Я это заметил ещё, когда ты говорил про хот-доги.       — Так вот почему ты смеялся как дурачок, — хихикнув, он растрепал и так беспорядочно торчащие ровные пряди.       — Мы с тобой оказались противоположностями наших персонажей, — он сел по-турецки, от чего одеяло съехало, практически открывая вид на его полувозбужденный член (в принципе, это нормальное состояние для Эдвина, когда он находился в непосредственной близости с Рудбергом). — Вильгельм никогда бы не сказал, что он плевать хотел на корону. А я готов послать всё к чёрту и поехать с тобой куда угодно, просто лишь бы быть рядом.       — В итоге он наплевал на неё, разве не так? — тот лишь неоднозначно хмыкнул на вопрос. — Тебе что, настолько пофиг на твою пиар-кампанию? — Омар придвинулся ближе, заглядывая ему в глаза, вероятно, серьезность разговора была важней желания наброситься на Рюдинга. — Ты ведь понимаешь, как это все будет выглядеть?       — Ты пытаешь мне внушить идею о том, что мне нужно следовать указаниям «короны», чтобы все было хорошо. Симон бы никогда не пошел на такое, — голос звучал как-то обиженно, словно это действительно расстраивало Эдвина. Он положил голову на худое, смуглое плечо, пощекотав нагую кожу.       — И что ты думаешь об этом? Снова нравится Симон больше, чем я? — не было понятно действительно ли Омар так возмущён, как звучит его голос, но для профилактики он всё же толкнул Рюдинга в бок.       — Абсолютно точно нет, — он, сдаваясь, поднял руки, а затем взял его ладони в свои. Большими пальцами он гладил их тыльную сторону, не сводя с них глаз. — Ты лучше любого другого человека, — это было больше похоже на бормотание в бреду, чем что-то утвердительное. — Мне нравится, что ты меня заземляешь, но я хочу следовать за своим сердцем, — Эдвин совладал со своей дикцией в момент, когда встретился взглядом с Омаром. — А оно следует за тобой.       — Mierda, Эдде! — Рюдинг в одно мгновение оказался в капкане из рук и ног, которыми со всех сторон обвил его Омар. — Пакуй чемоданы, вылет вечером.       Эдвин никогда не чувствовал себя более счастливым, чем в моменты, когда он мог обнимать Омара и не бояться быть отвергнутым.