Я твой Эдвард а ты моя Бклла жопа моча и каловые массы

Ты помнишь? Ту ночь. Я помню. Мы тогда сидели на крыше, тебе было 17. Это была полночь 21 июня, погода в ту ночь тогда была облачная. Я тогда надел на себя ту куртку что ты дал, она была кожаная с нашивками каких-то групп от которых ты был без ума. Я надел её только чтобы понравиться тебе. Я помню наш диалог дословно: Ты тогда скурил третью сигарету за вечер и наконец завершил свой монолог о выдумках про ктулху, задумчиво обернувшись ко мне — Странно быть таким многолетним сушеством и не иметь вредный привычек — сказал ты, стряхивая пепел с кончика сигареты куда на пол — Ну все же, пару вредных привычкек есть, априори— Таинственно отвечаю я опираясь на руку и переключая свои глаза на его — Какая же? — с поддельным интересом спрашиваешь меня — Пожирание чужих душ, убийство невинных, разве это не плохие привычки? — заглядываю сквозь холодные карие глаза прямо в дно души, но сквозь высокие стены твоего подсознания прочесть его очень сложно, но все же ты будто таешь, закатывая глаза с игривой ухмылкой и отводя их в сторону — Ну чем же она плоха, ты очищаешь мир от конформистов, разве это может быть вредной привычкой? — Ты тушишь сигарету и направляешь глаза вновь на меня Я любил все в тебе. Все, что могло почувствовать моё твердое тело и холодное сердце, всей своей мертвой душой я принадлежу ему. А ты тогда был лишь смертным, возомнившим себя выше общества, думающий что являешься не таким как остальные сверстники, напрасно считающий что мир обязан рождению такого гения, обреченному страдать среди недоумков и слабаков, болтающихся в мире словно безделушка на потеху несуществующим богам и другим подобным персонажам из еврейских сказок. Твои лохматые, клоками остриженные волосы, черный потекший на глазах макияж, красное, почти рыжее пятно у корней. Все это, от кончиков черных ногтей до тонких ресниц, переводило меня в некую одержимость. Я был обескуражен тобой. Ты говорил всегда надменно, будто бы я вечно говорю самый пошлый бред, но ведь лишь клянусь в том, на сколько ты прекрасен в своей смертной оболочке, что я за всю свою долгую и мучительную бессмертную жизнь повстречал такого впервые. Ты смеёшься мне в лицо, а я лишь нежно целую после этого твои губы, боясь сделать более решительный шаг. Прижимаюсь всеми своими трупными конечностями до твоего теплого тела, а ты в ответ перебираешь мои спутанные волосы, расчёсывая их горячими пальцами. Я прижимаюсь ещё сильнее, жадно вдыхая запах табака с его одежды. Я любил тебя. Я и сейчас люблю тебя, Пит. Я не мог подобрать слов чтобы не повторять эту конформисткую банальщину, которую ты так не любил, но вроде бы, ты понимаешь меня даже без слов, нежно целуя в макушку и прижимая мое тело в ответ. Оно не сможет дать такого же тепла, которое даёшь ты мне, но тебя это даже не беспокоит, ты будто бы пытаешься передать весь жар своего тела сквозь свои объятия, застрагивая самые потаённые струнки моей души подобной близостью. Пуская холодные руки тебе под одежду и лаская чуть влажную кожу, я чувствую как ты нужен мне, словно дурная привычка. Единственное что гложило меня тогда это то, что когда нибудь ты станешь взрослее, а я продолжу тебя любить. Когда нибудь ты найдешь себе жену и заведешь ребенка, а я так и буду тебя любить. Когда нибудь ты будешь доживать последние дни в доме престарелых, а я буду по прежнему нежно тебя любить. Когда твои дни будут сочтены, я буду так же, как тогда, любить тебя и скучать, ведь я так бездумно и глупо влюблен в тебя, так наивно надеясь, что этот акт нежностей, к которому мы подверглись в ту полночь, продолжится на столько долго, что расставание в будущем будет на столько мучительным, что расставаться не захочется никогда. Дорогой Пит Тельман, я пишу это признание сейчас, но будь добр, открыть это только когда жизнь перестанет радовать тебя своими лучами, когда старость все же возьмёт свое над твоим бренным теплым телом, постепенно растеривая свою лучезарность и наконец окоченев как я, но не имея гнусного проклятия, не портя свою жизнь как я, в прошлом опрометчиво влюбленным в это мерзкое существование на земле, а как настоящий, благородный человек, трудясь всю свою жизнь. Я, Навечно твой, Маковски Майк (Вампир)