Соцветия душегубств немыслимых

Все-таки, любить кого-то до немыслимостей сложно и тяжело; это ясно и понятно ровно с момента того, как сердце начинает биться чаще при виде того самого, избранного и залюбленного, возжеланного во всех смыслах человека, и как алеют пожаром смущения щеки вместе с выдохом кучки воздуха при мечтаниях о нем. Любовь похожа на восход солнца алого после извечной мерзлоты, дающего надежду жить и нежить тело под ледяными лучами, либо на расцвет почек деревьев в саду красочном и шуршащем - словно глоток свежего воздуха влажного апреля. Может, сравнима она и с даром свыше, ведь каждый раз как любишь кого-то, чувствуешь себя достойным и таким живым, таким человечным и предназначенным для дела великого, аж твердые чашечки коленные в жестах нелепых подрагивают. Наверное, если бы не этот мнимый и навязанный общественностью дар свыше, Честер бы и в школу толком то не ходил. Сидел бы себе дома и радовался угнетающей пустоте и нелепости жизни. Может, думал о чем-то более глубоком и насыщенном цветами всеми, нежели о нем, самом ярком и превосходным, и глазах его задорно-решительных, но таких временами строгих и холодных. К примеру, когда наблюдал за этой красотой незримой собственной персоной Честер с насиженного места физкультурной лавочки, пряча игриво блестящие голубые глазки за гранью стекла собственных очков. Вообще-то, он их не любил. Очки в смысле. Но чтобы разглядеть все до детали мельчайшей, до каждого мелкого волосочка на такой умненькой голове, до минимального движения его фигуры худоватой и изогнутой и до самого едва заметного изменения мышц его очаровательного личика при улыбке, когда их скудная и полусонная команда по волейболу, кое как собранная на урок преподавателем, обгоняла противоположную. Он в такие моменты был таким счастливым, что Честер незаметно для всех остальных радовался за него внутри, одновременно наплетая Мэнди то, что Фэнг слишком горделивая сука, и побеждает он на деле то всегда, а скачет и радуется каждый раз как в первый. И вот снова же Фэнг оборачивал на него свои серьезные глаза, блестящие на холодном свете мигающей лампочки коридора, и Честер обнажал ему зубы в шутливой улыбке и выдавал странную фразочку,яро возжелая увидеть какую-то живую и яркую эмоцию на до боли красивых чертах. Иногда то было взаимное искривление его светлых губ в попытке улыбнуться и найти что-то смешное в юморе Честера, эти же губы осуждающе поджимались, когда Честер тешил собственную натуру тем, кто же громче крикнет незамысловатое слово "пенис" на занудном уроке физики, пока старая преподавательница бубнила что-то себе под горбатый нос. Но самой-таки излюбленной эмоцией лица Фэнга был едва заметный румянец и отведенные глаза, после внезапного и похотливого подката Честера. Он по-миловидному застенчиво моргал длинными ресничками и склонял голову, да так, что Честер видел его крашеную макушку и чувствовал носом легкий аромат шампуня. Хотелось запечатлеть каждую из этих эмоций, выжечь в своем развращенном до состоянии каши мозге и постоянно мыслить о них. Ровно до момента, пока не стошнит. И чтобы все эти эмоции и чувства были посвящены только Честеру, лишь ему единому! Чтобы Фэнг цвел, как молодая роза, и опылял своим замечательным ароматом лишь Честера! И более никого другого; это можно счесть за нечто душевно-нездоровое и неправильное, но кому же дело какое? Когда кто-то иной, явно недостойный Фэнга, смел хоть как-то, совсем глупо и неумело, пытаться вызвать в нем что-то сродне искренним чувствам,что-то внутри Честера разбивалось на тысячи осколков мелких, как стеклянная ваза, вспоминая тысячи тех нелепых цитат и стишочков про любовь как разделенную, так и вовсе нет. Не важно, кто это мог быть - тупая Колетт с её постоянной озабоченностью быть зависимой от человека, на уровне её интеллекта и развития Джанет со своими бедрами, шире, чем акватория Кораллового моря, либо захныканный и криво размулеванный Эдгар в привычном полосатом мешке. Любой из этих людей заставлял Честера кривить губы и всячески глупо и бессмысленно стебать Фэнга за любое взаимодействие с их актами поведения. Они все не были похожи на живых людей, скорее как роботизированные создания, запрограмированные либо постоянно ныть и жаловаться,либо намеренно поднимать подол черной юбки своей и голосить песенки жалким,высоким и писклявым, как собачьи игрушки, голосом. Фэнг достоин чего-то гораздо лучшего,чем они - простые,как репа. Фэнг достоин всего мира к своим ногам. Но среди всего неразнообразного-разнообразия лицемерных и пустых идиотов окружения Фэнга была лишь главная, самая мерзостная и надоедливая цель, которую готов Честер бы придушить руками собственными, лишь бы не видеть никогда и ни за что - Шелли Шотган. В ней не было красоты неестественной, помимо тонкого изящного стана, не было хрупкости и привычной женственности; она утрет нос любого мужика, самого быдловатого и тупорылого. Честер часто видел ее за школой, также как и он сам с сигаретой во рту, злобно смеющейся и размахивающей руками в моменты своих нелепых и никому уж точно не нужных рОссказней. Она трепала своими запатланными волосами и сжимала кисти рук так, что напрягались загорелые мужловатые предплечья с потемневшей истерзаной кожей неизвестно откуда взявшихся шрамов - и что Фэнг в ней вообще такого нашел? Почему тек, как сучка по весне, при едином лишь ее взгляде? Может, Честер был для него слишком не таким, не похожим на того, за чью спину прятаться можно - скорее белым как мел, раскрошенный в подложке у доски, и худым как мертвец, высунувший синюшную руку из гроба. Часто подлавливая известную парочку в коридорах, и уже вовсе не пытаясь прятаться от их очей, Честер готовил шутку, скорее для себя, нежели для других, и натянутую придурошную улыбку с обязательным ритуалом обнажения своих потемневших от длительного курения зубов. — Ага! Сразу понятно, кто у вас в парочке мужик! — и хихикал сам со своего юмора, пока Шелли скрипела зубками и готова была поднадавать ему, а рядом с ней нелепо краснел и пылал от времяпровождения с горячо любимой Шотган Фэнг, покачиваясь на ногах и смущенно перебирая пальцы рук своих. А потом, забежав за незаметный уголочек школы, за спортивным залом, Шелли его целует. Целует в первый понедельник октября, в среду недели той же, и в следующий вторник, после третьего урока. Честер поджимает губы и гнет суставы своих пальцев, похрустывая ими и размышляя о том, каким бы идеальным кольцом легли эти же пальцы на шее Шотган, перекрывая ей весь доступ к живительному кислороду. Слышит он, вынырнув из потока мыслей, как шепчется парочка о чем-то странном,собираясь на тысячи свиданий, и четвергом после шестого урока планируют булочек школьных вместе поесть. В голове представляется во всех красках, как Фэнг неспешно кормит любовь свою ненастоящую мягкой слойкой, и та давится с громким кашлем и мелкими капельками слез на уголках ее глаз. Шелли любила булочки с лимоном - Честер ненавидел булочки с лимоном. Проще пареной репы. Но больше блядских булочек на уровне подсознания собственного ненавидел он её саму, тупую суку, и душил в себе желание затолкать ей эту смесь джема и теста в глотку поглубже, заместо Фэнга из той дурной мысли возникшей в голове, чтобы запомнила до конца своих дней и не лезла к нему. Это будет самым явственным и значимым для нее уроком, раз по пустым словам не понимает. Может, когда нибудь поймет. Либо Честер заставит ее понять, всеми усилиями и жертвами, готовый даже отмывать багряную горячую кровь со своих неестественно длинных пальцев и вычищать из под отросших ногтей черную грязь, после того, как в порядке обязательном закопает ее неряшливое тело в самом страшном и пустом уголке за шумным городом. Может, тогда все вновь станет спокойней, и любоваться красивыми пейзажами этой тоскливой осени Фэнг будет не с мужловатой шлюхой, а с самим-таки Честером! И когда только мелко измельченные в порошочек таблетки аспирина незаметно для глаз чужих оказываются в одной из излюбленных булочек Шотган, за кои заплатил доблестный Фэнг, угощая любимую девушку, ключи от медицинского кабинета, выкраденные у охранника, звенят в кармане, а Шелли и Фэнг отходят за вещами, оставив те же булочки без особого присмотра,Честер едва унимается. Таблеточек в порции Шотган точно ни на одного человека - больше, чем лошадиная доза, чтобы точно запомнить их вкус на языке до скончания дней своих, до последнего мутного взгляда на школьный коридор, или где там ее отрубит. Пылко качает кровь сердце, когда руками дрожа возвращается Честер в привычный угол столовой,падая плечами на косяк и хихикая от своих проделок нелюдских. Странное чувство свободы и удовлетворения играет внутри всеми красками, растекаясь по телу медовой негой, от самой головы до кончиков тканевых запачканных розовых кед. И,пожалуй, его можно назвать бессовестным и жалким - но разница то какая? Если это стоит любви Фэнга, то цель полностью и целиковно оправдывает все свои средства - думается Честеру, когда Фэнг, уже с сумкой своей и Шелли под локтем, тащится обратно к столу, не забыв бросить непонимающий взгляд на странную улыбку чужих тонких губ и едва склоненную набок ярко-розовую голову с виднеющими просветами грязного блонда. Возбужденно и лихорадочно собственное дыхание под сказочным воздействием проделки, тикает в тяжком ожидании каждый момент времени, каждая блядская секунда, и бегают глаза, потемневшие от тоски жизненной до излишков зажавшей, по крайнему столику; следят внимательно за белыми, идеально-кафельными зубами Шелли и тем, как мягко ровно и идеально ложатся они на самый край булочки, едва прокусив его. Все дальше и дальше, ближе и ближе - Честер словно сам чувствует за спиной смерть, с ее ледяным дыханием прямиком в крашеный затылок, с острием косы в пальцах-косточках и с накинутым на гладкий череп капюшоном плаща. Может, пришла она вовсе не за Шелли, а за ним самим - порочным грешником, с грязными от проступков руками и с распущенным мышлением. Может, судьбой положено упасть замертво его телу. Когда нибудь определенно, каждый человек смертен. Но не поныне, отнюдь уж. Сегодня жертва её капкана костлявого исключительно Шелли. Шотган трет голову с жалобами, после собственного длительного школьного свидания, едва прячет глаза под веками с щекочущими ресничками рыжими и уходит куда то. Честер не спешит за ней, но светится столь ярко, что затмевает собой звезды на темном небе - позднее пылает в школьном мрачном коридоре, следуя за Шелли до самого конца, пока та мешком картошки не падает на пол, отключаясь и криво изгиная собственные конечности. Мертвое тело выглядит некрасиво и неопрятно, даже со спины, не встретившись еще с искривленным выражением лица и полуоткрытыми бледными губами,и нос у Честера едва покрывается морщинками и складками, а плечи крючатся, сжимая костлявое тело - почти скелет вообще-то, - в жесте своеобразном - отвращение во всех проявлениях. Тонкие пальцы как лапки паучьи скользят по еще теплому лбу Шелли, окутывая кривыми фалангами ее жесткие распатланные волосы, с силой хватаясь за беспорядок из них и приподнимая на себя чужую подвластную всему голову. Темные коричневые глаза Шотган прикрыты тонким слоем верхнего века, нос почти уж разбился от резкого соприкосновения с твердой поверхностью пола, истекая алой кровью до самой губы и окрашивая ее, до момента слишком невзрачную и с кожицей растерзанной зубами собственными, в яркий цвет. Да и сама поверхность лица с подбородком приплюснутым и щеками впалыми выглядит, в общем-то, не очень. Красиво в Шелли сейчас только единое - не вздымающаяся грудная клетка и отсутствие даже намека на пульс. Странно, в общем-то, что именно таблетки сумели так легко уничтожить мужловатую и на вид такую сильную девушку - мелькает мысль где-то внутри Честера, прежде чем он смеет воровато оглянуться, включить на максимум свое актерское мастерство и чуть ли не с действительными слезами на красивых голубых глазках позвать на помощь. Иронией плешивой кажется то, что первой на зов прибегает медсестричка, вовсе не заметившая, что ее кабинет успели взломать и нагло обворовать. "Как соучастница пойдет" - на душе лик и незримое счастье, а на лице мнимая печаль, пока светлые руки медсестры лапают омертвелое тело Шелли всевозможно. Хочется сверкать от счастья безобразно, не прятать лицо истинное отвратное за слоем сожаления и напыщенной печали. Такая печаль - настоящая и не актерская, самая живая, сейчас у Фэнга. Но у него не только на лице такая - на душе тоже. И на вид походу-то действительная! Честер подергивает белыми пальцами и видит, как грустит он одиноко днями напролет после похорон. Поначалу даже в школу и не ходит. Так и норовится Честер подойти и обнять крепко тело столь возжеланное, выломать все хрупкие косточки ребер и никогда-никогда не выпускать из своих рук. Окутать, словно паук свою жертву в кокон, и держать близ, ни давая никому даже и взглянуть. И почти достигает он своей цели после дней мучительных молчаний и возжеланий ночных, почти дышит рядом с Фэнгом, как тут его юбкой своей и широкими бедрами отталкивает слишком бестактно назойливая девчонка-певичка Джанет. За прямой бестактностью должно следовать наказание - сразу понятно, и Честер впитывает в себя каждое словечко программы концерта на школьный новогодний бал, увлеченный мыслью навязчивой.