Поттер Мэнор

На столе Гермионы лежала книжечка «Десять способов борьбы с проблемой». С какой именно проблемой, было очевидно по рисунку: большая бутылка огневиски с агрессивной рожей душила пустой стакан. Дизайнер буклета, судя по всему, черпал вдохновение у небезызвестных брошюр Амбридж о магловских выродках. Стиль угадывался безошибочно. Гарри сжал зубы. Последнее время он предпочитал не пересекаться с Гермионой, и даже отчёты, которые она попросила занести ей, как секретарю министра, лично (теперь понятно, почему), принес в её отсутствие. Работать в Мракоборческом отделе утомляло, но куда утомительнее было ловить на себе сочувствующие взгляды друзей. Рона Гарри тоже успешно игнорировал уже неделю, но тот, судя по всему, не обижался — он не искал встречи и не давил, в отличие от Гермионы. Рон всегда понимал лучше, когда Гарри следует оставить в покое. Удивительно, но в этом вопросе он был едва ли не самым чутким человеком, которого Гарри знал. И за это он был ему благодарен. Возможно, именно поэтому они до сих пор дружили. С ним всё в порядке. Настолько, насколько вообще возможно в его случае. Неделю назад, на одном из приемов по случаю очередной годовщины победы над Волдемортом, случилось кое-что, отчего Гарри теперь вынужден был увиливать от общения с кем бы то ни было. Он правда не собирался срываться. Он давно уже свыкся со всем бедламом, который остался в его жизни (и в его голове) после победы. Со всеми потерями. Со всеми последствиями. Но когда докучливые журналисты из всевозможных изданий — от Ведьминого Досуга до Колдуем Сегодня — тычут в лицо своими перьями, палочками, самозаписывающими книжками и метафорически ковыряют грязными пальцами в едва зажившей ране, у любого нервы сдадут. Гарри, честно, не хотел кричать. Тем более не хотел, чтобы с языка сорвалось настолько личное. Ехидный голос Риты Скиттер, который теперь комментировал у Гарри в голове все его публичные поступки, возмущался — кто допустил этого неуравновешенного до работы в Министерстве? Все мракоборцы сдают тесты. Много тестов. Магические, физические, психологические… Гарри же взяли работать просто потому что. Это же Поттер, тот самый, который в одиночку сделал то, чего не могли сделать десятки квалифицированных магов. Очевидно же, что у него есть все, чтобы стать борцом с темными искусствами официально, даже баллы по Зельеварению за СОВ. Его определили в штат почти сразу. Он тогда ещё не отошёл от случившегося, все внутри было словно заморожено — всё же, он жил «не один» много лет, и при уничтожении ужасного, но сросшегося с ним самим куска души, ему тоже была нанесена значительная травма. Теперь иногда, когда он тянулся к привычной части себя (стоило признать, слабой и вредной части), чувствовалась только пустота. Честно говоря, умирать вообще было крайне тяжко. Озабоченный личными метаморфозами, смертями близких, окончанием гонки, которой была вся его жизнь, Гарри не заметил, как подмахнул все документы магическим отпечатком и стал частью большой системы. Пергамент об окончании Хогвартса и присуждении многочисленных наград за заслуги перед школой он получил с совой уже на новом рабочем месте. Потом был ещё десяток наград, Орден Мерлина первой степени, сотни приемов, интервью, несколько биографий, множество похорон и восстановление замка… Опомнился Гарри лишь год спустя. Он осознал себя живущим в Норе самым молодым мракоборцем столетия и кромешно одиноким человеком. У него не было душевных сил ни на Джинни, ни на друзей, ни на кого… Даже на себя. Они все оставались рядом друг с другом, потому что срослись намертво и уже не представляли жизни по отдельности, но Гарри чувствовал себя все хуже с каждым днём. Они были свободны. У них были свои жизни. Он же был заперт в своей голове и абсолютно бесполезен — цели своего существования он достиг, а что делать дальше ему никто не объяснил. Никто не сказал, как именно жить без войны, что делать, о чем думать… Раньше все его планы на будущее так или иначе были связаны с Волан-де-Мортом, теперь же… Он съехал на Площадь Гриммо. Пыльный, пустой и мрачный дом идеально сочетался с его внутренними ощущениями. «Это не я убил тебя, Альбус.» «На самом деле, я.» Всё это было только из-за него, все, кто погиб в течение его жизни, начиная с родителей и Квиррела заканчивая Фрэнком Брайсом и Нимфадорой Тонкс, были на его совести. И Дамблдор в том числе. Чувство вины разъедало. Первым делом Гарри похоронил Сириуса. Он взял из его комнаты одну из мантий, чисто символически, и проводил крестного «дальше». Дело в том, что Гарри сказал друзьям и нарисованному учителю, что оставил Камень души в лесу… Так вот он соврал. Он даже заморочился и создал подходящий для него перстень — всё же, это было намного удобнее, чем перекладывать его из кармана в карман… Впрочем, носить его все равно приходилось на шее, на цепочке, чтобы никто не увидел даже случайно. Так что Гарри сказал Сириусу лично, что теперь тот может быть свободен. Сириус в ответ сказал, чтобы он не смел больше вызывать его и жил своей собственной жизнью. Гарри, конечно, не послушал, но пообещал быть осторожнее. Как полноправный владелец всех трёх Даров Смерти, он не чувствовал губительной тяги камня и не хотел умирать, тем более после всего, что сделал, чтобы выжить. Во всяком случае, он убедил в этом себя довольно надёжно. Поначалу Сириус возмущался. Когда стал появляться и Люпин, просто смотрел укоризненно… Когда стали приходить Фрэд, Джеймс, Седрик, Лили и другие, он уже не пытался делать вид, что недоволен. Гарри справлялся, как мог (не справлялся). Иногда его ужины напоминали большие семейные посиделки. Множество людей сидели за столом, полном еды, наготовленной Кикимером, и тихо, шелестяще разговаривали. Никто не ел. Выглядело это нездоро́во, если не сказать страшно. Но никто не жаловался. Гарри жил в доме, полном мертвецов. Джинни, как он слышал, нашла кого-то, здорового, адекватного, без клейма и трагичного ореола. Он даже порадоваться за нее нормально не мог. Просто не находил в себе на это сил. Они абсолютно перестали общаться. Как он думал, Джинни было стыдно или неловко, она, наверное, не была уверена, можно ли было вот так расставаться, но Гарри было плевать. Гермиона, видя его состояние, советовала сходить к психологу, ведь «это очевидная депрессия, Гарри, неудивительно, после всего, через что ты прошел». Рон поначалу искал подходящие заклинания, а потом стал всячески уводить Гарри от этой темы, рассчитывая, что если не акцентировать на проблеме внимания, она и забудется. Малфой посоветовал зелья. Когда он впервые появился на площади Гриммо, в Гарри инстинктивно трепыхнулось что-то былое — раздражение, гнев и… азарт? Он вдруг вспомнил, что Драко предлагал ему дружбу тогда, в самом начале, а он её отверг, толком не разобравшись, что к чему. Может, сделай он иной выбор, смог бы спасти хотя бы его? Сам Малфой тоже переживал не лучшие годы в своей жизни. Клеймо предателя и фигурально, и буквально, в виде черной метки, мешало забыть все случившееся как страшный сон. Хорошо хоть, метка была у него не на лбу, как едко заметил Гарри, когда он пришел во второй раз. Драко работал в Горбин и Беркс, откуда сам Горбин сбежал ещё в смутные времена. Он расширил ассортимент зелий и ядов, и оттуда приносил Гарри редкое снадобье. Безчувствин, как они называли его между собой. Сидели на нём крепко. Драко единственный, кто не отказывался от огненного виски — со своей армией мертвецов Гарри пить не мог. Предсказуемо, Гермионе, Рону и остальным сильно не нравилась новая дружба Гарри «по несчастью». Не после всего, что Малфой им сделал. Но под Бесчувствином Гарри было плевать. И на них, и на Малфоя, и на правила. Бесстрастно, как хороший хирург, чьи руки никогда не дрожат, Гарри препарировал воспоминания, пытаясь отыскать момент, с которого всё пошло не туда. Он погряз в дурмане «что было бы, если бы» и не мог и, что страшнее, не хотел из него выбираться. Он так и эдак поворачивал события своей жизни, строя безумные догадки, как бы сложилась судьба, взмахни бабочка крылышками по-другому. Тем больнее оказалось возвращение в реальность. Когда Драко в очередной из своих приходов заявил, что запас Безчувствина подошёл к концу, Гарри не придал этому значения, потому что пока ещё находился под влиянием прошлой дозы. Когда ещё через раз Малфой пришел с пустыми руками, Гарри уже ощущал, как истончается перегородка между его сердцем и огромной лавиной накопившихся неиспытанных чувств. — Ты же не пил всё сразу, Поттер? Даже ты не мог быть настолько туп, чтобы проглотить весь пузырек за раз. Гарри бы зарычал на него или проклял, но перегородка ещё держалась, поэтому он просто пожал плечами. Когда ещё через неделю Драко пришел за своей порцией виски, не имея ничего взамен, Гарри налетел на него с порога. Малфой же даже не пытался защититься, он развёл руки в стороны и растянул губы в по-прежнему мерзкой, но какой-то ненастоящей, горькой ухмылке. — Ты сам себя в ловушку загнал. Этого следовало ожидать, с твоим-то опытом. Гарри проигнорировал нападку, отвлекшись на другое. Он оказался не готов снова чувствовать и глох от постоянно возникающих в теле реакций. За последнюю неделю он успел проплакать полчаса над разбитой чашкой (последней из дурацкого сервиза со змеями), успел пережить приступ безумного веселья, читая колонку анекдотов в Пророке, и до кровавой пелены разозлиться и сжечь книгу, в которой искал рецепт Безчувствина. К слову, рецепт оказался настолько замороченным, что к тому времени, как зелье приготовилось бы, даже Фламель рассыпался бы прахом. Ну, и вспышку гнева на приёме в ответ на вопросы журналистов тоже стоило бы упомянуть… Вот и сейчас контакт с живым, теплым человеком оглушил его. Он не касался никого так долго, что уже и забыл, каково это. Он избегал людей, а потому то, что Драко, внезапно, моргал, дышал и шевелился, сбивало с толку. Гарри впервые видел его так близко за… За, пожалуй, всегда. Раньше, в школе, окажись они на таком расстоянии друг от друга, встреча окончилась бы в больничном крыле. А теперь вдруг стало заметно, что глаза у Малфоя не бесцветные, а в зеленоватую крапинку. Что волосы у корней темнее, а на заострённом подбородке пробивается даже на вид колючая щетина. Гарри отпустил лацканы его мантии, в которые вцепился в своем порыве, и едва не оттолкнул его от себя. — Учись владеть собой, Поттер. Иначе станешь лёгкой добычей. — Да кому я нужен, — буркнул Гарри, мысленно добавив «Волдеморта же больше нет», и ушел в столовую, не оборачиваясь и делая жест рукой, чтобы Драко следовал за ним. — Ты удивишься, — прилетело ему в спину. Мертвая братия никак не реагировала на гостя, потому что они — часть Гарри, и взаимодействию с кем-то кроме него были не обучены. Малфой же не задавал вопросов о добром десятке стаканов и отодвинутых стульях. Уже привык. Видимо, считал, что Гарри, как Безумный Шляпник, просто переходит с места на место, пока не выпьет всё. Только вместо чая в стаканах плескалось кое-что покрепче. От выпивки Драко не отказывался никогда. Ему тоже было, что заливать. Сломаться внутри не менее страшно, чем умереть снаружи. И как иронично, что только Гарри Поттер из всех живущих понимал это. И не гнал его. Они никогда не пересекали черту. Они никогда не пытались быть друзьями. Кончики пальцев Гарри покалывало фантомным ощущением мантии Драко. И его теплом под тяжёлой тканью. В висках стучало то ли от жажды, то ли от жажды другого рода. Шутка ли, ему уже девятнадцать, а дальше поцелуев ни с кем дело не заходило. Когда он вообще касался другого человека не потому, что так было нужно, а потому, что он этого хотел? — Что с тобой, Поттер? Мир бы схлопнулся, назови его Малфой по имени. — Ты спал с Паркинсон? — вырвалось вдруг у Гарри, и от неожиданности рука дрогнула — горлышко бутылки звякнуло о стакан, и немного огневиски выплеснулось на стол. Казалось, что вся призрачная компания, ни на секунду не покидавшая Гарри последние месяцы и с тихим гомоном болтающая между собой, вдруг обернулась и уставилась на него. Тишина надавила на уши, как будто кто-то использовал заклинание «оглохни». А потом абсолютно беззвучно они все вдруг исчезли. Кольцо на цепочке качнулось под футболкой Гарри, меняя положение само по себе. Он вдруг почувствовал себя голым — отвык быть один, без призраков прошлого. Но один он не был — Малфой стоял за столом, опершись на спинку стула, на котором секунду назад «сидел» Джеймс Поттер, и хлопал глазами. Он будто замер в полудвижении, не находя привычно-резкого ответа. Гарри глубоко вдохнул и залпом осушил стакан. Малфой, очевидно, ждал объяснений. Гарри же, очевидно, не собирался их давать. — А ты, я смотрю, нашёл другие способы справляться со стрессом, Поттер. — В голосе Драко послышались отголоски привычной издёвки. Интонации тянулись тонко и приглушённо, и Гарри это взбесило. — Не переводи тему, хорек. Да или нет? — Он из принципа хотел Малфоя продавить, переупрямить, расколоть, наконец, его дурацкий панцирь снобизма и презрения, вывести его на эмоции. Но Малфой не поддавался. — А даже если да. Даже если я с половиной Хогвартса переспал, тебе-то что? У Гарри не было ответа на этот вопрос. Он даже себе не мог обозначить, что именно его задевало. Может быть то, что Малфой среди беготни с пожирателями, между замыслами убийств, находил время на удовольствия? Может быть то, что он, в отличие от Гарри, был в них свободен? Может быть то, что он познал что-то, чего Гарри был все эти годы лишён? А может быть… — Не твое дело. Горячий алкоголь обжёг пищевод. Не стоило пить залпом, но так хотя бы на мгновение мысли могли наконец сдвинуться с Малфоя. Отвлёкшись на жгучий жар, Гарри мог больше не прокручивать в голове картинки возможных поз и укромных уголков замка, где Драко наверняка уединялся с какими-то безликими слизеринцами и контевранцами. Вообразить его рядом с пуффендуйцем и уж тем более с гриффиндорцем даже в фантазиях было невозможно. После Безчувствина управлять своим телом и мыслями было… странно. Гарри будто бы заново учился летать на метле — всё вроде было знакомо, паттерны движений и импульсы оставались все те же, но реакция на них была слишком бурная. И сидел на подкорке какой-то иррациональный страх свалиться с высоты… Даром, что ноги и без того не держали, и Гарри сел на стул, откидываясь на резную спинку. Малфой все так же стоял напротив, не притронувшись к своему стакану (стакану Джеймса, на самом деле), и ипытующе смотрел в глаза. Он словно бы разглядывал последствия особо жестокого заклинания — легкая брезгливость сменялась нездоровым любопытством и опасением… Но отвести сейчас взгляд было смерти подобно. — Забини, — вдруг сказал он. Гарри дёрнул бровью, не понимая, причем тут Блез. — Я спал с Забини. Драко так же залпом, резко, опустошил свой стакан. Наверное, с той же целью, что и Гарри минутой ранее — не думать, не чувствовать, забыть. Тишина оглушала. Гарри казалось, что кроме сердцебиения Малфоя и звука, с которым двигался его кадык, пропуская огневиски в пищевод, он ничего не слышал. Забини. Вот так просто. Под ребрами что-то шевельнулось, отдаваясь болью в виски́. Гарри смутно представлял, как это идентифицировать — он слишком давно не чувствовал чувств, чтобы помнить, как они называются во всех своих многочисленных проявлениях. Был бы сейчас Забини в этой кухне, ему досталось бы какое-нибудь заковыристое заклинание или старый-добрый хук справа. Гарри пока не определился. Он даже не мог вспомнить, что случилось с Блезом после битвы за Хогвартс. Драко вздохнул и тоже сел, на стул Сириуса, придвигая к себе и его стакан. Гарри смотрел на него изучающе, как никогда не смотрел ни на одно магическое животное на уроках Хагрида, как никогда не смотрел на Джинни или Чжоу. Вот неужели этот человек, конкретно этот засранец с раздражающими манерами, заносчивым лицом и противными интонациями мог отзываться на прикосновения, закрывать глаза от удовольствия, стонать, в конце концов? Неужели и его тело было устроено так же, как и любое другое? Наливались ли румянцем его скулы или он краснел пятнами? А может, до самых ключиц становился пунцовым? Неужели у него, как и у любого мужчины, при возбуждении кровь следовала определенным путем… вниз? Гарри глядел на Малфоя во все глаза. Его разрывало от противоречивых мыслей. Он даже думать не хотел о своем недо-враге в таком контексте, ведь тогда пришлось бы признать, что он тоже живой человек со своими страстями, но с другой стороны… Гарри из какого-то извращенного любопытства пытался представить это… Представить их. Белоснежного Малфоя и контрастного к нему Забини. Он нахмурился, пытаясь припомнить, видел ли он их когда-нибудь на карте Мародёров, но пришел к выводу, что им пришлось бы быть буквально друг на друге, а в таком случае имена бы в карте наслоились одно на другое и он мог бы их не заметить… — У тебя такой вид, Поттер… Визуализируешь? Малфой теперь не торопился пить свой виски, он болтал стаканом из стороны в сторону, позволяя янтарной жидкости омывать толстое старинное стекло. Он дышал размеренно, Гарри видел, как вздымается под мантией его грудь. На его лице не дрогнул ни один мускул, только в глазах мелькнул призрак когда-то язвительной ухмылки. Видит Бог, Гарри был сыт призраками по горло. — Блез не в моем вкусе, — выдал он. Видимо, выпивка окончательно расшатала и без того хлипкие болтики самообладания. Гарри наплевал на попытки проанализировать свои эмоции, теперь он просто пытался в них не утонуть. Залипая на дыхание Драко, Гарри вдруг вспомнил, как тот выглядел, сраженный шальной сектумсемпрой. К привычному уже чувству вины — тут, без сомнения, Гарри действительно был виноват — примешивалось какое-то сложное, непонятное ощущение. Тогда белая рубашка Малфоя, видимая из распахнутой мантии, была пропитана водой и кровью так, что облепила его торс, как вторая кожа. Эта картинка намертво впечаталась в память Гарри, но только сейчас он впервые посмотрел на неё не с сожалением, а с натуралистическим любопытством. Новый глоток огневиски горячей волной прошел по пищеводу, но не остановился в районе солнечного сплетения, как бывало обычно, а спустился ниже. Значительно ниже… В душе вдруг впервые за долгое время трепыхнулось что-то, похожее на любопытство... Остались ли у него шрамы? То тело, которое Гарри мог представить и без мокрой рубашки, с впалым животом, четкими линиями ребер и светлыми, но острыми сосками... Покрыто ли оно розоватыми полосами заживших ран? А если да, то на ощупь они твердые? Все шрамы Гарри - никакие. Они просто меняли цвет кожи в поврежденном месте, но никак не влияли на чувствительность. Шрамы от сектумсемпры должны были быть глубокими. Они должны были либо сильно снизить чувствительность, либо сильно её повысить. Первый вариант был довольно скучен, а вот второй... Гарри сглотнул скопившуюся слюну, не отрывая взгляда от белого жёсткого воротника напротив. Драко никак не подпитывал его сумасшествие, но никак ему и не припятствовал. Он просто откинулся на спинку стула, расслаблено положив руки на стол, и дышал. Гарри этого было достаточно. Дезориентированный организм, взбудораженный остротой ощущений, но заторможенный алкоголем, взбесился. В паху, между бедер и до самых коленей вдруг стало и жарко, и как-то ватно. Мышцы сокращались сами по себе, поднимая тугую и вязкую волну возбуждения. Наверняка, прикосновение к Малфою было бы совсем другим, чем прикосновение к Джинни. Гарри сжал ладони в кулаки, пытаясь заглушить фантомное ощущение от его тепла и твердости, которое он хранил уже около получаса после их агрессивной встречи. Он поднял взгляд выше, пытаясь выровнять дыхание и выкинуть из каждой клетки тела желание прикоснуться к лежащим на темной столешнице бледным рукам, до которых оставался - всего-то - десяток сантиметров. И, наверное, это было ошибкой. Малфой всё это время смотрел ему в лицо и, что было бы удивительно для прежней его версии, молчал. Не сыпал издевками и намеками, не пытался вывести из себя. Он просто смотрел, изучал каждое мимолётное выражение мимики. Его лицо было скрыто в полумраке и, наверное, именно поэтому прозрачно-светлые ранее глаза казались Гарри едва ли не черными. Он прикипел к ним взглядом и словил острое дежавю – словно бы он снова падал в омут памяти или погружался в чужие зрачки, как на занятиях легилименцией. Давно позабытые ощущения выплеснули новую дозу адреналина и член в плотных джинсах напрягся ещё крепче. Гарри затягивало в чужой разум, как магнитом. Его так манила эта чернота, эта возможность, наконец, проникнуть на запретную территорию, разгадать Драко. Ему больше не хотелось просто коснуться его, ему хотелось стать им, пролезть под кожу, впитаться в кости, охватить, овладеть... На секунду он почувствовал себя Волдемортом, жаждущим захватить рабское тело, и это дало ему такой мощный всплеск эйфории, что даже потемнело в глазах. Он снова был целым. Таким, как раньше. Плохим, аморальным, порочным, но целым. В нем снова бурлила та тёмная частица, которую пришлось насильно вырвать, чтобы победить. Драко делал его снова живым. Гарри не мог дышать только носом, кислорода не хватало, а переносицу вдруг обожгло давно забытой болью перелома. Малфой тогда бил, не жалея сил. Сейчас эти воспоминания тоже капали раскаленной лавой прямо в пах, заставляя член дёрнуться. Игра в гляделки превращалась во что-то несусветное. Почему Малфой ничего не предпринимал? Почему он действовал по-змеиному, гипнотизируя и позволяя падать в себя? Хотя, это, наверное, было довольно характерно для представителя именно змеиного факультета. Гарри тяжело дышал ртом, губы пересыхали, но сил поднести к ним стакан не было. Не было сил толком шевельнуться, его будто парализовало, оглушило ощущениями такой силы, как никогда. Зрение подёрнулось мутной дымкой, будто очки исчезли сами по себе... Сколько раз Гарри пытался исправить себе зрение! Но его повреждение накрепко было связано с травмой от Авада Кедавры и, как и шрам на лбу, лечению не поддавалось. Почему нельзя было бить в сердце? Может, будь этот дефект в сердце, а не в голове, ему жилось бы легче...? Его бы так не трясло от внезапной и совершенно физиологической реакции к единственному живому объекту рядом за многие месяцы?... Драко вздохнул глубже и быстро облизал тонкие губы. – Не смотри так, Поттер, – сказал он так тихо и хрипло, что Гарри не был уверен, что ему это не послышалось. – Не указывай мне, что делать, – едва ворочая языком, отозвался Гарри. Этот словесный контакт запустил в нём какой-то невозвратный механизм. Воображение Гарри, и без того всегда живое и подвижное, понеслось во все тяжкие. Драко напротив вдруг выпутался из мантии рваными, резкими движениями, расстегнул и закатал рукава рубашки. Его кожа была такой же белой, как и ткань, и черная метка лёгким серовато-красным контуром казалась на ней просто оглушительно темной. Гарри дёрнул его за руку к себе, через стол, заставляя едва ли не упасть на столешницу, и поднес запястье к лицу. Метка была чуть выпуклой и очень горячей, тонкие линии под языком казались узором вен, и череп будто бы шевелился, пытаясь избежать мокрых постыдных касаний. Пальцы Драко были на контрасте ледяными, но Гарри это не остановило. Ему хотелось с одной стороны прикусить их до хруста костей, а с другой – сделать что-то такое, чтобы со столешницы обессиленный Малфой в ближайшее время не поднялся. Аристократические тонкие суставы, гладкая, не знавшая труда кожа ладони, изящный маникюр и лёгкий привкус чего-то железного, неживого... Малфой на вкус был таким же, как на вид. Будоражил в душе раздражение и желание переделать... Гарри даже не понял, как оказался с другой стороны стола, на такие мелочи сейчас было плевать. Возможно, он перелез прямо через стол. Толкнув Драко в плечо, он заставил его откинуться обратно на стул. Сам же – ухватился за резную спинку и навис сверху. Те же пальцы, что только что побывали у него во рту, принялись судорожно и быстро расстёгивать его ремень. Гарри был рад, что у него не хватало энтузиазма носить дома мантию. Магловскую одежду было куда удобнее снять, если только... Если только не надеть мантию на голое тело. О, интересно, сколько учеников и учениц Хогвартса так делали? Малфой смотрел снизу вверх, всё ещё молчаливый, но на его лице все ярче проступало ехидное, ядовитое выражение, разбавленное на этот раз похотью и вызовом. О, Гарри так по нему, оказывается, скучал. Мгновение - и он сидит на столе. Мгновение, и его член погружается в жаркий рот, столько раз извергавший проклятия и оскорбления. Слюна в перемешку со смазкой потекла по острому подбородку, потому что Драко не церемонился и не примерялся, действуя резко и напористо. На задворках сознания мелькнула мысль - этому столу лет триста-четыреста, интересно, на нем делали что-то более животное? Оргии дома Блэков? Волосы Малфоя идеально легли в кулак. Сколько же раз Гарри ловил себя на мысли, что хотел бы их потрогать! Правда, раньше это звучало как "вцепиться и повыдёргивать к чертям" или "схватить и двинуть его в стену головой", но на самом деле оно было скорее "интересно, они мягкие или жёсткие"... Они оказались мягкими. Шелковыми и гладкими, проскальзывающими сквозь пальцы. Пришлось сжать кулак сильнее, задев ногтями кожу головы. Драко от этого звука как-то странно мурлыкнул, и Гарри, запрокинув голову к закопченому потолку, выругался в голос. Это было так хорошо. Странно, что у такого чопорного и отстраненного Малфоя отсутствовал рвотный рефлекс. Гарри почему-то казалось, что он едва ли не на всё должен бы сдерживать себя, что его тошнило буквально от всего. Но то фигурально, а буквально - головка члена то и дело проходилась по ребристому нёбу до самого горла и не происходило ничего. Ничего, кроме томного вздоха и попытки повертеть языком вокруг ствола. Гарри, стараясь особо не менять позу, нога об ногу скинул кроссовки, сминая задники. А потом протянул одну ногу вперёд и утроил ступню на бедре Драко, склонившегося вперёд, к столу, и безостановочно двигавшего головой. Вцепившись рукой в столешницу, Гарри потянулся ещё дальше, скользя одновременно и глубже Малфою в горло, и ступней выше, к самому его паху. Его стояк был ощутим сквозь дорогую, но тонкую ткань классических брюк. Гарри надавил, и Драко сбился с ритма, ёрзая и придвигаясь ближе, потираясь о предложенную твердость. Гарри не мог двигать бедрами, чтобы не слететь со стола, а ему хотелось резче, сильнее и больше. После такого долгого воздержания от каких бы то ни было человеческих взаимодействий, он не смог бы продержаться долго. Перехватив блондинистые пряди по-новому, он надавил Драко на затылок, заставляя принять себя полностью, упереться носом вниз живота. И в то же время, скорее инстинсктивно, чем сознательно, двинул пальцами ноги. Вибрация от стона Малфоя охватила ствол со всех сторон и прошибла до самой макушки. Причинно-следственные связи никак не хотели выстраиваться, и потому Гарри не сразу сообразил, как получить такую ласку ещё раз. Но когда все же додумался... Куда удобнее было бы позволить Драко подрочить себе самому - делать это ступнёй было совсем, так сказать, не с руки. Но Гарри хотел именно так. Была в этом некоторая доля унижения, отыгрыша за все годы их противостояния. Было в этом что-то сродни наказанию - не давать Малфою полноценных ласк, при этом заставляя его приносить эти ласки себе. Гарри буквально насаживал его на себя, не церемонясь и не заботясь о комфорте. Драко захлебывался слюной и стонами, он держался за край столешницы по сторонам от Гарри так крепко, что костяшки побелели абсолютно. Его глаза, закатившись от сенсорной перегрузки, не открывались полностью – в тонкой щёлке между мокрыми, слипшимися пиками ресниц мелькал пустой белок. Гарри впитывал его образ, навсегда перекрывая им все прошлые их встречи. Он с урчащим удовольствием наблюдал, как лицо Малфоя наполняется холодным розовым румянцем, как потеют его виски и как, черт возьми, сильно блестит низ его лица. Драко вдруг зажмурился, перестав дышать на мгновение, максимально прижался пахом к ступне Гарри и, сжимая кулаки, царапнул стол, едва не обламывая ногти. И вдруг всё закончилось. Будто выключили телевизор, будто Гарри куда-то трангрессировал. Всё стало прежним, всё исчезло, будто никогда и не происхолило. – Упс, – тяжело дыша, проговорил Малфой, как ни в чем не бывало сидящий за столом напротив, полностью одетый, по-прежнему прилизанный и аккуратный. Он слегка порозовел, но этот румянец ни в какое сравнение не шел с тем, какой теперь светился на изнанке век Гарри, стоило ему закрыть глаза. Гарри готов был взорваться. Буквально. В нем кипело и бурлило столько всего, что сознание трусливо съежилось где-то в затылке. Ощущение полного сюрреализма не отпускало. Что только что произошло? Что это было? Он никак не мог осознать себя снова сидящим на стуле со стаканом огневиски в руке, в метре от Драко, отгороженного столом. Ему не хватило буквально секунды. Поступающий оргазм до сих пор пульсировал в каждой клеточке тела, особенно в члене и в животе, и Гарри боялся пошевелиться лишний раз, чтобы не спровоцировать себя. Ему, судя по всему, хватило бы одного небрежного движения. – Не думаю, что легилименцию использовали для подобных целей, но эффект... интересный. Не такой уж я мастер, чтобы удержать контакт в пиковой ситуации. Где у тебя ванная, Поттер? Гарри молчал. Не мог выйти из ступора... Это была фантазия. Мираж, иллюзия. Плод воображения. Просто выдумка. Но чья выдумка? Его или..? – Этажом выше, – сказал он, с удивлением отмечая, что голос звучит весьма твердо, хотя и ниже на пару тонов. Малфой хмыкнул, встал, поморщившись, и вышел с кухни. Наверное, он и из гостевой ванной слышал, как колотилось у Гарри сердце. Заполошно, сильно, предположительно, каждым ударом треская одно из рёбер. Как вообще можно было скатиться в такую фантазию? И с кем? Или это была всё же фантазия Малфоя и он просто показал её Гарри, воспользовавшись нестабильностью его психики в данный момент? Или это как раз нестабильность психики эту вакханалию и породила? Одно Гарри знал точно. В ближайшее время он не сможет вызвать ни Сириуса, ни отца, ни кого-либо из мертвых друзей. Он просто не сможет посмотреть им в глаза. Драко вышел из ванной в полном порядке, застёгнутый до самого горла, буквально и фигурально, и Гарри, стоявший в ожидании, привалившись к стене коридора, не смог удержать свой взгляд – скользнул им по тонким, бледным губам. И эти губы тут же изогнулись в привычную ухмылку. Никакая легилименция не была нужна, чтобы угадать его мысли. – Достань мне ещё Бесчувствина. Можешь? – Даже если бы мог – не стал бы, – Малфой подошёл ближе, остановившись на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, словно бы не решаясь сближать дистанцию. – Чувствовать надо, Поттер. Помимо боли в жизни есть и кое-что получше. Постарайся об этом вспомнить. – Тогда помоги мне... – Тонкая белая бровь скептически взлетела к волосам. – ...вспомнить. – Мне бы самому не забыть, – горько усмехнулся Малфой и, склонив в прощальном жесте голову, ушел. Практически сразу за поворотом коридора хлопнула входная дверь. Гарри сполз по стене там же, где стоял. Он приложился затылком о стену, но и это не помогло. Он саданул кулаками по полу, и тоже без результата. Внутри всё ещё кипело что-то, требующее выхода. То, что провернул Малфой, было сродни Круциатусу, только действовало не на тело, а на душу. Хотелось... чего-то. Хотелось распутать, наконец, эти сплошные узлы, в которые завязалась вся жизнь Гарри, и о наличии которых он до этого вечера даже не подозревал. Из головы никак не хотели уходить красочные картинки НЕпроизошедшего, и Гарри в бессилии зарычал. Довольно, наверное, громко, ведь секунду спустя ему вторила миссис Блэк, изрыгая ругательства и проклятия, что как нельзя лучше характеризовало происходящий в разваливающемся доме хаос.