Привкус вина

Из раза в раз они встречаются на том же месте, в то же время. Сатин начищенной белизны стен окружает со всех сторон, паутиной порока и ошибок опутывает каждый уголок подёрнутого алкогольной дымкой мутного сознания. Заманивает в плетёные ажурные сети, шелковистым голосом нашёптывая в самое ухо. С таящим на кончике языка коварством подталкивает поддаться секундному соблазну. Стать незаменимой частью всепоглощающей похоти. Дворцовые покои заливает тусклый бежевый свет, гулким эхом отражающийся в витражных окнах - таких же до блеска надраенных, как безоблачное звёздное небо. Безукоризненно-безразличных и непринуждённых, как стройный шелк небрежно наброшенного на плечи "и". Как расслабленно покачивающийся в такт музыке гибкий силуэт. Уду бесшумно, будто затаившийся в засаде разведчик, подходит к окну, по обыкновению грациозно задвигает тяжёлые бархатные шторы - в наэлектризованный воздух поднимается пыль. Он со вздохом освобождает уставшие плечи из шелковой тюрьмы, рывком раскрывает белый веер и опускается в бездонное кресло, выжидающе обласкивая глазами бледные, увенчанные громоздкими камнями фамильных перстней пальцы, сомкнувшиеся на белом бутылочном фарфоре. Бог литературы в своей ледяной непреклонности так потрясающе красив, что Ши Уду, кажется, может понять Мингуана, с языка которого при одном лишь взгляде на будто вымощенный из мрамора профиль срываются картинно-протяжные нетерпеливые стоны. Мутно-прозрачная, слегка вязкая жидкость с характерным плеском льётся в пиалы, и смотреть на это столь же приятно, как упиваться чужим поражением. Тиран бегло облизывает губы, заплетающимися пальцами тянет край воротника, утопая в жаре. Один-один. Скользящим шагом он оказывается в считанных миллиметрах от Линвэнь - воздух между ними, кажется, вот-вот вспыхнет. Он обнимает со спины, вжимает тазовыми косточками в стол, мокро целует за ухом, тыльной стороной ладони отодвигая в сторону густую завесу гладких угольно-чёрных волос, посасывает проколотую золотой серёжкой мочку, слушая рваное дыхание. Глаза Цзе широко распахнуты - горят, как в наркотическом экстазе, но не в силах растопить арктическую маску безразличия. Она мечется и рывком разворачивается на сто восемьдесят - в Бога Воды хочется впиться, высосать остатки здравомыслия до последней песчинки. Требовательно терзает поцелуем податливые губы, напирая всё больше, хватаясь за накрахмаленный воротник. — Сдавайся. И Шуй Ши сдаётся. Любовно (любовно ли?) лелеет то верхнюю, то нижнюю губу, впуская в рот чужой язык, и заходится низким гортанным стоном, когда костлявые пальцы Богини невзначай пробираются под верхнюю ку, комкая старательно выглаженную ткань. Здесь нет победителей и проигравших - только бессчётная хаотичная череда резких выдохов и вдохов, только жалящие кожу зубы и обжигающая теснота в одежд. Поцелуи выходят смазанные, расфокусированные, блестящие от слюны. Бежать некуда, прятаться негде. Съехавший набок край запашных одежд удавкой лишает гортань намёка на спасительный глоток кислорода, и мужчина вынужденно отстраняется. Ему мало, чертовски мало, но ещё сильней хочется вдохнуть полной грудью. По мертвенно-бледным щекам Линвэнь расползается ускользающая тень румянца - духота возбуждения пахнет нарциссами и горькой лимонной цедрой. Заострённые черты лица по-прежнему тонки и великолепны - почти кукольные, с играющей в агатовых глазах фарфоровой жестокостью. О скулы можно порезаться, и пальцы не по своей воле тянутся к ним, с силой надавливают, приоткрывая рот и натыкаясь на сопротивление. – Пей, – Наньгун Цзе кивком указывает на стоящие одна к одной чинной вереницей пиалы. Голос, такой хриплый и глубокий, затекает в уши, разливается, ликёрным велюром торкая барабанные перепонки. – Из твоих рук – яд, очарование, – Божество бесприкословно повинуется, делает первый глоток, катая на языке терпкую винную сладость. Крепкое, выдержанное годами, вино на вкус как властное прикосновение, как держащая за горло рука. Он растягивает вкус, позволяет теплу заполнить каждый сосуд его тела. От цепкого взгляда Богини литературы не ускользает и глубокий шоколад чужих волос, собранный в высокий хвост. Пэй жадно глотает кислотно-расширенными зрачками каждый томный вдох, каждый пойманный бледными тонкими губами поцелуй. Смотрит, и глаза его поневоле закатываются от призрачного удовольствия, а частое дыхание липкими выдохами отдаётся во вздымающейся груди. Некогда величественные одежды на нём давно разворошены и безнадёжно помятя - эйфория пьяно вшита в каждое его движение, каждый жест, каждый стук загнанного сердца. Он с детским любопытством наблюдает за деликатной сценой, одними губами бархатно шепчет что-то невнятное. Что-то, отдалённо напоминающее просьбу. Некогда женское ханьфу льнет к простыням, Линвэнь садится на кровать под неуловимый скрип перин, медленно, чертовски медленно слабит пояс на талии и столь же неспешно седлает бёдра Бога Войны. Тот готов захлебнуться собственной слюной - мычит в сомкнутые губы, вздёргивается, трётся пахом о молочно-белое бедро. Он готов поклясться, что кончит от одного лишь вида сидящей сверху полураздетой подруги, вот только чувствует на своём плече другое горячее дыхание. – Решил присоединиться, Ши-сюн? - давит из себя ехидную усмешку, которая незамедлительно тонет в откровенном, застывшем в воздухе стоне. Вместо ответа Уду протягивает отстранившейся Богине наполненную до краев пиалу, силясь не проронить на тошнотворно-чистые ткани постельного ни единой дрожащей капли. Та подносит наполненный влагой сосуд к искусанным и позорно подрагивающим в предвкушении губам Мингуана. Придерживает пальцами за острый подбородок, с точностью звездочёта направляя наклон головы. Тонкой струйкой вливает вино в пылающую глубину покорного принимающего рта. Запечатывает поцелуем, вторгаясь языком и собирая отголоски алкогольного дурмана. Вино стекает по нижней губе, по подбородку; капельки беспорядочным мелким дождём ветвятся на голой груди, в ямочке ключицы. Отдалённым позывом нервных окончаний он ощущает на кадыке ещё один язык - до одури влажный и горячий. Водный Тиран вылизывает багровые алкогольные следы на чувствительной шее, прикладывается губами, размазывая слюну и оставляя яркие засосы. – Неплохо, – Генерал заходится очередным мычанием, по неосторожности своей вздрагивает, словно пришедший за лаской кот льнёт к холодной мозолистой ладони, фиксирующей его голову, – хочу ещё. Дорогая Цзе отвлекается, ненадолго оставляет просящего, берет в руки небольшую деревянную баночку, вытягивает длинными пальцами глянцевые капли масла. Запах чего-то теплого наполняет комнату, расползается по стенам. Пэй Мин осторожным движением избавляется от остававшейся на нём одежды и с неприкрытым интересом смотрит на Богиню. Та не в силах оторваться от малиновых глаз, голову склоняет набок, влажные губы поджимает. – Никак не насмотришься? – Божество Воды цокает языком, прикусывая тонкую кожу у основания шеи. – Прицениваюсь, – отвечает односложно, глухо, с едва различимыми нотками немого азартного предвкушения. Она входит сразу двумя пальцами, двигает ими размеренно, в такт бессознательному «ещё». Света в комнате становится так много, что он слепит глаза, разъедает, забирается под веки, ещё секунда - и выжжет на оцепеневших зрачках свою неминуемую победу. Она глубже, настойчивей, а Бог Войны и не сопротивляется: мычит, выстанывая привычные краткие поощрения. До одури унизительное зрелище. Рывком Богиня тянет его в сторону и на себя, разворачивает, вжимает лицом в подушки, предварительно выскальзывая пальцами, царапает широкие плечи. Тот фыркает, подминая мягкий материал под голову, спину тянет привычно, адаптируется. Пара резких толчков выбивают однако всё напыщенное самолюбие – вздохи срываются на стон, глушимый очередным поцелуем Владыки Вод. Наньгун вбивается в него бёдрами, – кажется, что слышно, как ударяются кости – с наслаждением тянет за взмокшие каштановые волосы, наматывает их на кулак. Бог Войны легко прогибается в пояснице, довольно стискивает зубы, взгляд отводит в сторону, точно желает взглянуть подружке в глаза. Удовольствие стучит на задворках сознания, пока он ластится к нежным рукам, что даже в своем мужском облике не теряют брезгливой царственности. Кульминации достигабт они практически одновременно, с разницей в считанные секунды, и сидящий рядом Ши Уду лишь окидывает взглядом перепачканные соками простыни. Генерал лишь отвлечённо фыркает,на локтях приподнимается, мнёт онемевшие предплечья, когда его тянут за челюсть во второй раз. – Иди сюда, – мужчина целует бесцеремонно, собственнически – вовсе не так, как целовал до этого дорогую да-цзе. Когда твёрдая рука наконец ослабляет хватку, Бог Войны послушно оседает на пол рядом с кроватью. Щекой генерал прислоняется к бедру давнего товарища, ластится - будто судорожно ищет в прохладной прозрачной коже давно потерянное. Языком проводит по крепко стоящему члену, лишь едва касаясь головки. Повторяет с туманной ухмылкой на губах, улавливая гулкий вздох. Желанно пытает чудое тело под цепким надменным взглядом. Похабно облизывается, мурлыкает довольно; принимает член чертовски медленно, спускается миллиметрами к основанию. То проходится по всей длине, то лишь слегка посасывает, оглаживая выпуклые венки, слизывая предэякулят, вслушиваясь в растворяющиеся в пустоте тишины отрывистые вздохи и вибрацией голосовых связок отзываясь где-то в паху. А тот наблюдает, взглялом впивается в черты лица коленопреклонного. Бледные руки тянутся к волосам, путаются в мягких каштановых прядях, отвлекая и поощряя. Чувствуя, что на пределе, Уду сам задаёт темп, ускоряется. Обои на стенах расплываются, а донельзя знакомая комната становится обителью похоти. Мужчина приподнимает бёдра, с глухим вздохом его накрывает оргазм - такой же яркий и слепящий, как сидящий у его ног генерал. Бог Воды слишком занят собой, чтобы заметить хоть что-то — глаза закатываются, меж пальцев пряди волос змеями вьются, он кончает на приоткрытые губы. А Пэю ровным счетом плевать – отстраняется спокойно, облизывается, сглатывая остатки вязкой жидкости. Клонит голову к колену Владыки Вод, мурлычет что-то под нос, глаза прикрывает. — Ши-сюн, ты следующий.