Поднять мятеж

На обратном пути Вэй Усянь беззаботно крутит Чэньцин за кисточку, насвистывая полузабытую мелодию из детства. Слишком долго он сидел без дела, слушая бессмысленные и бесконечные споры, приносившие лишь головную боль. В конце концов он не выдержал и сбежал на разведку, где ему удалось поймать пару десятков Вэней, но ни выколачивание из них ценных сведений, ни последовавшие за этим убийства не облегчили грызущее изнутри беспокойство. Что ж. По крайней мере, в шатре его ждут полная миска еды и привычно раздражённый Цзян Чэн, который наверняка прожжёт его недовольным взглядом: опять Вэй Усянь нарушает распорядок дня. Вообще-то, он честно вносит вклад в общее дело, но Цзян Чэну, похоже, просто нравится постоянно его распекать. Подходя к месту их стоянки, Вэй Усянь с удивлением отмечает, что большая часть бойцов кучкуется у его границ. Сейчас время отдыха или тренировок, однако лагерь встревоженно зудит. Несколько человек ранены, впрочем, на первый взгляд, им пока ничего не угрожает. Вокруг прямо-таки воняет волнением взбудораженных альф. Возможно, в этот запах вплетаются нотки крови — но ей теперь пахнет везде. Как ни странно, Цзян Чэна нигде не видно. Случись что, он бы бился в первых рядах, наплевав на опасность… Вэй Усянь хмурится и срывается на бег, хватает за рукав первого встречного: — Что происх… Ветер меняет направление, и Вэй Усянь застывает на месте. Нет. Он уже не слушает чужих объяснений. У Цзян Чэна скверный характер и дурная репутация — лишь бы этого хватило, чтобы удержать их… Земля стучит в сапоги; Чэньцин тяжкой ношей оттягивает пояс. Его мертвецы могут выносить раненых с поля боя, тащить груженые телеги, встать вокруг лагеря стеной — но в воздух ему уже не подняться. В груди горит, тело кажется неповоротливым и неуклюжим. Теперь он чувствует, что от людей вдалеке — лучше бы им там и оставаться! — пахнет не просто волнением — возбуждением, к которому примешивается сокрушительный, манящий запах Цзян Чэна. Мир вокруг будто сопротивляется движениям Вэй Усяня, растягиваясь и удлиняя дистанцию. Шатёр его брата закрыт наглухо. Вэй Усянь резко останавливается, хватая воздух ртом. — Цзян Чэн? А-Чэн! Нет ответа. Замерев, Вэй Ин прислушивается к тихому шороху внутри. — Цзян Чэн, я сейчас войду, — объявляет он, пытаясь ничем не выдать собственной тревоги, и приглушает запах. Рот наполняется слюной, и Вэй Усянь безотчётно сглатывает. Откинув полотно на входе, он ступает внутрь, и его буквально придавливает витающим в воздухе напряжением. Внизу живота тут же вспыхивает возбуждение. В следующий миг Вэй Усянь летит на землю, приземляясь на задницу. К горлу прижимается лезвие ножа. — Выметайся, — рычит Цзян Чэн, нависая над ним. Кожа его посерела, глаза лихорадочно блестят, по лицу течёт пот. Он шумно и неровно дышит, одежда в беспорядке — да и одежды-то этой остался всего один слой: немыслимо для главы ордена, там более в военное время, когда даже тонкий шёлк может защитить от ранения. Вэй Усянь бегло оглядывает его, но, кажется, на плечах и груди нет никаких подозрительных отметин. Однако когда он поднимает взгляд… судя по выражению лица Цзян Чэна, всё очень и очень плохо. Они не касаются друг друга, но даже так Вэй Усянь чувствует исходящий от него жар. Скрипнув зубами, Цзян Чэн прикрывает слезящиеся глаза, но нож его руки держат крепко. А запах… Вэй Усянь слишком возбуждён, и это пугает его до смерти. Цзян Чэну стоило бы приставить к его шее Саньду, а не какой-то жалкий кинжал! — Выметайся, — повторяет Цзян Чэн, вкладывая в это слово всю ярость, всё упорство заклинателя, достигшего его уровня совершенствования, — и кулем валится сверху. Одежды на нём не просто влажные — насквозь мокрые от пота и смазки. Больше всего на свете Вэй Усяню хочется раздеть своего младшего брата, впиться в его гибкое тело. Цзян Чэн весь — тепло и сухие мускулы, он прекрасно сложен, кожа едва тронута загаром… Сжав челюсть, Вэй Усянь выхватывает нож из его рук, чиркает по ладони и суёт её себе под нос. Боль и запах крови — должно помочь. Он беспокойно облизывает пересохшие губы, чувствуя, как потеет едва ли не сильнее Цзян Чэна. Они могут обратиться к лекарям Цинхэ Не, но дорога займет не меньше двух дней. Да и будет ли от этого толк? Их собственные так и не поняли, что делать. Во время своей первой течки Цзян Чэн почти две недели провалялся в жару. Затем всё прекратилось, так же резко, как началось, и целители списали столь бурную реакцию на особенности перестройки организма. С тех пор течек у Цзян Чэна не было. Проклятье. Без врачебной помощи Цзян Чэн может и не пережить подобное, даже золотое ядро не поможет, тем более, что это ядро Вэй Усяня… От этой мысли его едва не выворачивает наизнанку. Невозможно. Золотые ядра альф и омег ничем не отличаются. Нет ни единой причины, по которой тело Цзян Чэна могло бы отторгать его. Вэнь Цин обещала! Внизу живота отдаёт отголоском пережитой боли. Вэй Усянь шумно сглатывает, стараясь не делать слишком глубоких вдохов. Не помогает: он всё ещё чувствует возбуждение Цзян Чэна — и что ещё хуже, своё собственное. Скверно. И он знает, как с этим разобраться, но… Цзян Чэн выдыхает — дыхание у него такое горячее! — морщится. По его лицу медленно стекает струйка крови из носа, и Вэй Усянь замирает. Он снова сглатывает, стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не на Цзян Чэна, но от запаха лежащего на нём тёплого тела спастись невозможно. Даже боль в руке уже не отвлекает. И он очень, очень хочет надеяться, что думать об этом его заставляет разум, а не собственное возбуждение, но… у Цзянов были деньги, было влияние, однако они так и не смогли найти решения. И уж точно не найдут его сейчас. Он зажимает себе рот рассечённой ладонью. Главное — чтобы никто из них не оставил на другом свою метку. Вэй Усянь едва не смеётся от ужаса. Оказаться на всю жизнь связанным с собственным братом? Да он лучше с Лань Циженем свадьбу сыграет. По крайней мере, никто не ждал бы от него исполнения супружеского долга. Наверняка это запрещено правилами Гусу Лань. А если и нет, Лань Цижень точно добавил бы такое правило. — Цзян Чэн. — Наконец-то решившись опустить взгляд, Вэй Усянь слегка встряхивает брата. Кто-то протяжно стонет, и Вэй Усянь не сразу понимает, что этот звук издал он сам. Запах Цзян Чэна, и так сводивший его с ума, становится ещё резче, по ногам течёт смазка, и Вэй Усянь против воли вскидывается навстречу. Он сгребает Цзян Чэна в охапку — тот кажется таким лёгким — разворачивает к себе и слегка бьёт по лицу ладонью. — Цзян Чэн! Член уже сочится, бёдра дрожат от сдерживаемых порывов. По коже бегут мурашки, а от заполняющего шатёр влажного, горячего воздуха кружится голова. Несколько томительных мгновений спустя Цзян Чэн всё же приоткрывает покрасневшие, лихорадочно блестящие глаза, смотрит на него затуманенным взглядом. У него снова течёт кровь из носа. — Мы можем… разобраться с этим, — заполошно выговаривает Вэй Усянь. Цзян Чэн заставляет себя сфокусироваться, беззвучно шевелит губами. Нет больше привычной злости — только какая-то болезненная отстранёность в лице. — Скажи, если согласен, — настаивает Вэй Усянь, надеясь, что Цзян Чэн поймёт, о чём он. — Просто… — едва слышно отвечает тот. — Просто делай, что требуется. Будь у него силы, он бы точно прорычал это. Даже едва соображая из-за жара, Цзян Чэн твёрдо смотрит ему в глаза, будто в очередной раз бросая вызов. Поймав его взгляд, Вэй Усянь чувствует, как начинают дрожать руки. Он делает выбор. И если Цзян Чэн… что бы потом Цзян Чэн ни сотворил с ним, Вэй Усянь позволит ему это. И снова окажется в долгу, думает Вэй Усянь, раздевая их обоих трясущимися пальцами. Снова вынужден причинять боль своим близким. Видимо, таково его предназначение. Вряд ли Цзян Чэн простил ему, что он навлёк на Пристань Лотоса беду, — его брат никогда не забывал старые обиды — а теперь и… Но что ещё ему делать, спрашивает себя Вэй Усянь, укладывая обнажённого Цзян Чэна на походную постель. Тот не потерпел бы чужих прикосновений, не показался бы в таком виде посторонним, но ни разу с начала войны его жизнь не оказывалась под угрозой — ни разу с тех пор, как Вэй Усянь ступил на тёмный путь, с тех пор, как сам Цзян Чэн вернулся из плена. Тогда Вэй Усянь всерьёз опасался, что потеряет его, — теперь же у него есть Цзыдянь и мёртвые воины Вэй Усяня. По его приказу они встанут щитом, и никто не сможет навредить его брату… кроме него самого, понимает Вэй Усянь, шумно втягивая воздух носом. Кончиками пальцев он касается пылающей жаром кожи на груди Цзян Чэна. И отшатывается, пытаясь совладать с собой. По телу проходит мелкая дрожь. Цзян Чэн безвольно лежит перед ним; Вэй Усянь пугающе возбуждён — и уже давно. Устроившись между его ногами, он прижимает головку к истекающему смазкой входу. Они сделают это один раз, всего один — а потом Цзян Чэн придёт в себя, и Вэй Усянь остановится в тот же момент, когда его жизни перестанет угрожать опасность. Он толкается внутрь, но мышцы не поддаются. Приходится надавить сильнее. Когда головка наконец проскальзывает в тело Цзян Чэна, Вэй Усянь едва не изливается, и они одновременно ахают. Цзян Чэн тихо стонет, распахивая глаза; от его взгляда становится не по себе. Он слегка хмурится, но в остальном лицо его остаётся расслабленным, и он равнодушно наблюдает за происходящим. Не удержавшись, Вэй Усянь ладонью стирает кровь с его губ и подбородка. Тот лишь бессмысленно смотрит на него затуманенными от боли глазами, и Вэй Усянь поспешно убирает руку. Он погружается глубже, и думать становится совсем трудно. Каждое движение подтачивает остатки его самоконтроля. Чувствовать, как это влажное тепло обволакивает член, просто… Вэй Усянь слегка выходит, толкается обратно, и не может сдержать стона. Медленно — слишком медленно! Теперь его одежды тоже мокрые насквозь, и ему хочется безудержно трахать Цзян Чэна, пока тот дрожит под ним, раз за разом изливаясь себе на живот, хочется сложить его пополам, брать быстро и грубо, снова и снова слышать эти сладкие звуки мольбы и удовольствия. Кожа Цзян Чэна блестит от пота, как… как улиточное брюшко. Вряд ли Цзян Чэн оценил бы такое сравнение, но сейчас он едва соображает из-за течки, и Вэй Усяню стоило бы устыдиться того, что его возбуждает вид младшего брата, мечущегося в жару. Он подаётся назад, пытаясь держать себя в руках и не спустить прямо сейчас, входит до конца. Цзян Чэн вскидывает бёдра, прогибаясь в спине, рвано выдыхает. На его обнажённой шее проступает жилка, затем медленно скрывается обратно. Искушение слишком велико. Во рту ноет от одного только вида гладкой кожи. Вэй Усянь скорее сам себе зубы вырвет. Он старается не терять над собой контроль, но каждый его рывок смещает Цзян Чэна к краю походной постели, по лицу струится пот, и Вэй Усянь изо всех сил гонит из головы мысли о том, как соблазнительно Цзян Чэн выглядит прямо сейчас, когда на его щёки вернулся румянец, когда он кусает губы от наслаждения, влажно блестя глазами. Крепко держа его за бёдра, Вэй Усянь особенно сильно толкается внутрь, и глаза Цзян Чэна заполняются слезами, а тело начинает бить дрожь, однако запах его становится слабее. — Вэй Ин, — тихо ахает Цзян Чэн на грани стона. — А-Чэн? Тот ёрзает, дёргает головой, но больше не произносит ни слова. Его пальцы обхватывают запястье Вэй Усяня, ногти до синяков впиваются в кожу. Он не пытается остановить его, но так и не отпускает — даже когда изо рта его льются самые развратные звуки, какие Вэй Усянь только слышал. Цзян Чэн изливается дважды. Запах его семени и то, как он сжимается на члене Вэй Усяня, лишь усиливают ощущения. Между ними влажно хлюпает; Вэй Усянь стонет и опускает голову, склоняется над Цзян Чэном, теряется в собственных мыслях. Если это его первый и последний раз — даже его он должен отдать Цзян Чэну. Обволакивающее липкое тепло посылает по телу волны удовольствия, и Вэй Усянь рвано выдыхает. Он сейчас сам себе отвратителен. Он бы всё отдал за Пристань Лотоса. За своё ядро… За то, чтобы перестать думать об этом. По спине стекает пот. Открывая глаза, Вэй Усянь замечает и кровь там, где ногти Цзян Чэна впиваются в его запястье. Он изливается глубоко внутри, тяжело дыша и едва удерживаясь на подламывающихся руках, чувствует, как набухает узел. Он заполняет Цзян Чэна собой — и это зрелище наконец-то утоляет примитивную жажду тела. Становится невыносимо тихо. Всё вокруг будто застывает; мускусный запах пота и единения сводит с ума. — Не… — выдавливает из себя Цзян Чэн; его бледное лицо болезненно искажается. — Не помогает… — Прости… — Вэй Усянь подаётся назад, и Цзян Чэн вскрикивает: узел уже созрел. Оба замолкают. Взгляд Вэй Усяня падает на расчерчивающий грудь шрам — как он жалеет, что Цзян Чэн получил его — и его засасывает в болото воспоминаний. Будто он всё ещё там, среди изломанных тел и заполняющего воздух запаха горящей плоти. Всё ещё в той тёмной комнате, где лежит безжизненно уставившийся перед собой Цзян Чэн. Его раны не заживают, и Вэй Усянь не знает, чем заплатить за его спасение. Как бы ему хотелось, чтобы всё снова было в порядке, и он думает — знает — убеждает себя, что готов ради этого на всё, что заставит страдать людей, причинивших ему — им — боль. Но у него почти ничего не осталось, и он против воли хватается за остатки. Стоит кому-либо покуситься на них, маленький мальчик внутри начинает жадно твердить: это моё, моё. Никто не смеет прикасаться к его шатру, одежде, пище — даже чтобы просто передать ему нужное. Он больше никому не доверяет. Тихий звук привлекает его внимание. По искажённому гримасой лицу Цзян Чэна текут слёзы. Он пытается отстраниться; узел не позволяет, и они одновременно шипят от боли. Его растрёпанные волосы спутались ещё сильнее. Вэй Усянь не двигается, даже не дышит — и лишь потому слышит рваный, клокочущий вдох. Впалый живот Цзян Чэна напрягается, и Вэй Усянь едва сдерживает приступ тошноты. Глаза щиплет от непролитых слёз. — А-Чэн? — шёпотом зовёт он. Плечи его брата трясутся, он влажно всхлипывает. На ладонях осталась кровь. Должно быть, так сильно стискивал кулаки, что ногти прорвали кожу. Наверняка часть этой крови принадлежит Вэй Усяню. Цзян Чэна бьёт дрожь, и Вэй Усянь не знает, как его успокоить. Не смеет прикасаться к нему. Он лишь безмолвно замирает, чувствуя, как кровь отливает с лица. Лучше бы его снова сбросили на Погребальные Холмы, лучше бы он ещё миллион раз потерял золотое ядро — лишь бы не видеть этого, лишь бы они с Цзян Чэном не оказались в такой ситуации. Особенно если вспомнить… если вспомнить, что о нём говорила госпожа Юй. Он должен был найти другой выход; он не нашёл и не видит выхода сейчас. Что это говорит о нём? Вэй Усянь не знает ответа, однако ему кажется, будто он не оправдал чьих-то ожиданий. Мысль вызывает злость — что угодно было бы лучше, чем рисковать жизнью Цзян Чэна. Что угодно. Вэй Усянь резко выдыхает. Лучше бы сейчас с Цзян Чэном был кто-то другой. Вэй Усянь — худший из вариантов… — Мои родители погибли, — вдруг произносит Цзян Чэн, съёживаясь на постели. Он будто весь сложен из сухих, чётко очерченных мускулов, заточенных на сражения, но прямо сейчас Цзян Чэн полностью обнажён, усыпан синяками и туго сжимается вокруг всё ещё полувозбуждёного члена. — Вэй Усянь, — каркает он злым, сорванным голосом. Цзян Чэн безучастно лежит, повернув голову в сторону; высокие скулы резко выделяются на красивом лице. — Где ты пропадал? Почему ты оставил меня? — Я… — Почему ты ничего не рассказал? Почему… — хрипло продолжает он. Изо рта вырывается всхлип, и это так неправильно. — Почему ты ничего мне не сказал? Почему, почему, почему… Последние месяцы небо почти не показывается из-за туч. Противники жгут тела убитых, чтобы не дать Вэй Усяню поднять их, и, может быть, сами небожители нашли в этом некоторый символизм. Тусклый свет скрытого за облаками солнца едва-едва пробивается в шатёр, подчёркивая болезненную бледность Цзян Чэна, яркие отметины, оставленные Вэй Усянем, чересчур выпирающие кости. Они оба ещё не повзрослели окончательно. Мало им проблем военного времени — иногда и конечности ломит, как бывает у растущих юношей. Каким-то невероятным образом Цзян Чэн кажется даже тоньше Вэй Усяня. Выбираясь с Погребальных Холмов, Вэй Усянь пообещал себе, что всегда будет наедаться вдоволь. Будет брать, что потребуется, — брать у Вэней, утоляя и голод, и жажду крови. Почему же он тогда не пообещал, что и для Цзян Чэна что-то припасёт? Ведь однажды он уже не справился, так и не смог принести ему купленную после падения Пристани Лотоса пищу. Тогда всё и началось. Разве Цзян Чэн не сделал бы для него то же самое? Привкус едва тёплой булочки мешается со вкусом его собственной крови. Эта булочка — единственное, что он съел за долгое время. И Вэй Усяню… так… — А-Чэн, я не могу. Цзян Чэн пинает его в грудь, пытаясь оттолкнуть от себя, но лишь выгибается от боли — узел не даёт ему отстраниться. На боль ему, похоже, плевать. Вэй Усянь осторожно перехватывает его лодыжку; ступня по-прежнему упирается в рёбра, пачкаясь в крови. — Не называй меня так! Не смей так обращаться ко мне, раз не можешь быть со мной честным! — Почему ты спрашиваешь? Я же вернулся, — защищается Вэй Усянь. В голос против воли прорываются нотки обиды. — Мы вместе сражаемся с Вэнями, как и обещали друг другу. Поверь, ты не хочешь знать. Тебе это не нуж… Цзян Чэн переворачивает их, оказываясь сверху. Глаза у него покраснели, зрачки заполняют радужку. Смена позы загоняет Вэй Усяня глубже, и — на Цзян Чэне теперь его запах, мешающийся с ароматом цветов лотоса, который напоминает Вэй Усяню о доме. О том, что он должен оберегать Цзян Чэна. — Кто дал тебе право решать за меня? — шипит Цзян Чэн. Это не вопрос — приказ. Цзян Чэн приказывает, требует, распоряжается, и их воины подчиняются его словам. — Я не хочу тебя расстраивать. Цзян Чэн выдыхает, горько усмехается. — Будто ты понимаешь, когда расстраиваешь меня. Вэй Усянь смотрит на него снизу вверх — на черты и линии, которые, наверное, станут его погибелью; чувствует вес его тела, мягкую кожу и горячую, влажную тесноту вокруг члена. Это успокаивает. — Ты даже не замечаешь. Лицо у Цзян Чэна абсолютно пустое. — Рассказывай, — мрачно командует он. Вэй Усянь молчит. — Что ж. Тогда я сам тебе расскажу, — выплёвывает Цзян Чэн. Вид у него совершенно неподобающий: он обнажён, покрыт синяками и засосами, вымазан смазкой и семенем, — но речь его звучит возмутительно трезво, а во взгляде плещется безумная, обречённая уверенность. — У тебя нет золотого ядра. Думаешь, я не понял, почему ты больше не носишь меч? Думаешь, я поверю в байки про твоё высокомерие? Да ты никогда его не забывал, слишком радовался, что стал заклинателем. Не упустил бы возможность повыёживаться, кружа над противником, пока играешь на флейте, — припечатывает он. — Ты мне не доверяешь. Да, вернулся, но ты всё равно не считаешь меня главой Юньмэн Цз… твоим главой. Вэй Усянь молчит. Слова Цзян Чэна сочатся ядом, но сам он морщится от боли, и Вэй Усянь так сильно не хочет этого видеть. — Я лишил тебя единственного шанса его вернуть, — закачивает Цзян Чэн с пугающей бесповортностью. — Занял твоё место. В теле его младшего брата ещё заметны отголоски подростковой нескладности, голос слегка дрожит — и всё-таки он уже понял столь многое. Что ж, план и вправду был плоховато продуман. Вэй Усянь слишком сильно рассчитывал на то, что доведённый до отчаяния Цзян Чэн купится на красивую историю о загадочной Баошань. Не стоило удивляться, что Цзян Чэн сам обо всём догадался. В конце концов, речь шла о наследнике Цзян Фэнмяня и будущем главе Юньмэн Цзян. — Если злишься на меня, так и скажи! — кричит Цзян Чэн. Капельки слюны вылетают из его рта, падая на лицо Вэй Усяня. — И мы разберёмся с этим раз и навсегда! — Он резко обрывает себя; в глазах снова плещутся слёзы, а выражение лица одновременно уязвлённое и виноватое. — Раз они лишили тебя ядра, я… — Цзян Чэн замолкает, беззвучно плачет — это тоже неправильно, потому что в их семье плаксами всегда были сам Вэй Усянь и шицзе. — Я отдам тебе своё. Вэй Усянь холодеет. — Ты что, совсем болван?! Он резко садится и вдруг застывает: обхватывающий его бёдра Цзян Чэн вскидывается от неожиданного движения, по телу его проходит крупная дрожь, и в грудь Вэй Усяня бьёт струйка семени. На самом деле, застывают они оба. Цзян Чэн мучительно краснеет. — Не двигайся, кому говорю, — цедит он, разозлившись по-настоящему. — Я болван? Болван тут ты. Спроси любого — все подтвердят. Вся эта ситуация просто запредельно дурацкая, думает Вэй Усянь, уставившись на своего дурацкого, нелепого, раздражающего брата, но он так долго сдерживал злость, а теперь они наконец-то остались вдвоём, и… Цзян Чэн прижимает лезвие ножа к животу. — Думаешь, я не сделаю этого? Не дёргайся. — Не сделаешь, — выдыхает Вэй Усянь. Во рту вдруг становится сухо. — Ошибаешься, — кривится Цзян Чэн. Лезвие надавливает на кожу. — Ладно! — кричит Вэй Усянь. — Ладно, Цзян Чэн, просто… Цзян Чэн не обращает внимания. — Я,,, я отдал его тебе! Вэй Усянь думал, что вокруг слишком тихо? Он ошибался. В эти мгновения он может слышать биение своего сердца, бегущую по венам кровь, лёгкий ветерок, налетевший на опоры шатра, шорох травы снаружи. Да когда уже опадёт этот узел. Вэй Усянь отстранился бы наконец от Цзян Чэна, отполз в угол зализывать раны и готовиться к неминуемому разговору. Как о таком рассказать, выразить невыразимое? Рассказать, что хотел бы вернуться в список самых завидных женихов-заклинателей, занять своё место вопреки невысокому происхождению. Его ждало блестящее будущее; он всё схватывал на лету: всегда среди лучших, всегда впереди. Как бы ему хотелось, чтобы всё было просто. Почему он должен сражаться со всем миром, раз за разом достигать невозможного лишь затем, чтобы сесть рядом с Цзян Чэном и шицзе. Потому что он больше никогда не хочет видеть брата таким, каким тот вернулся из плена. — Как? — хрипло спрашивает Цзян Чэн, не поднимая взгляда от пореза. Тонкая красная линия сочится кровью, капельки крови падают на Вэй Усяня, и тому слишком не по себе от вида раны на его животе. Вэй Усянь отворачивается. — Мне помогли Вэнь Цин и Вэнь Нин. — Не было никакой Баошань-саньжень. — Нет. Я понятия не имею, где искать её. — И как вы это сделали? — Вэнь Цин вырезала моё золотое ядро и поместила его в тебя. — А потом? Куда ты потом пропал? — продолжает допытываться Цзян Чэн. Его снова трясёт. — Потом меня нашли Вэни. Сбросили на Погребальные Холмы — и я почти три месяца выбирался оттуда. Цзян Чэн опускает руку с ножом, и Вэй Усянь тут же забирает его себе, а после отбрасывает в сторону. — А-Чэн, тебе нужно… — Не указывай мне, что делать, — вяло огрызается Цзян Чэн. Руки его подрагивают, тянутся к Вэу Усяню, будто чтобы придушить или ударить. — Ты — глава Юньмэн Цзян. Я твой первый помощник, — отступает тот в надежде его успокоить. Цзян Чэн невесело смеётся. — Верно. И всё, да? — Нет, я… — Я не понимаю! — срывается на крик Цзян Чэн; голос звенит от злости. — Почему ты ничего не сказал мне? — Потому что, — начинает Вэй Усянь. — Потому что… По лицу текут слёзы. Его бьёт дрожь, и он не может подобрать слов, чтобы объяснить, что для него значила Пристань Лотоса, что значили Цзян Чэн и шицзе. Смысл его жизни, его якорь, его дом, его спасение. Ради них он бы не только золотым ядром пожертвовал. Просто не придумал, как ещё дать важнейшим для него людям всё, чего они заслуживают. Однажды он поймёт, как это сделать, — и у шицзе будет самая прекрасная свадьба с самым прекрасным супругом, Цзян Чэн станет главой ордена, и они все вместе сядут в беседку посреди озера и разольют по мискам суп. Повзрослеют, но не расстанутся, и у Вэй Усяня всегда будет дом, будет место в этом мире. Их общий дом, где они смогут жить, счастливые и беззаботные. Цзян Чэн мотает головой. Протянув руку, Вэй Усянь вытирает слёзы с его лица. — Потому что это ты, — мягко произносит он. — Я отдал его ради Пристани Лотоса, ради шицзе, дяди Цзяна и госпожи Юй, а ещё потому, что ты жутко вредный, и без золотого ядра точно не нашёл бы жену, с твоим-то характером. — Тебе жить надоело? — ворчит Цзян Чэн. — Ты так часто мне угрожаешь, но до сих пор ничего не сделал, — со смешком отвечает Вэй Усянь. Цзян Чэн не смеётся, будто приклеившись взглядом к шраму на его животе. — И что мне теперь делать? — Возглавить орден и заставить всех трястись от ужаса при звуках твоего имени. — Я не об этом спрашивал. — Цзян Чэн набирает воздуха в грудь. — Забери его. Может, Вэнь Цин сумеет вернуть всё обратно, когда мы расправимся с остальными Вэнями? — Мне оно не нужно. — Ты!… — Как ты собираешься жить без ядра? Подашься в тёмные заклинатели? Глава Юньмэн Цзян — адепт тёмного пути? Цзян Чэн каменеет. — Я не могу оставить его. — Я обещал защитить тебя, и я это сделал. — Никто не просил тебя заходить так далеко! — злится Цзян Цэн и вцепляется ему в горло, толкая обратно на землю. Вэй Усянь крякает от удара. Пальцы не сжимаются — совсем не так, как в прошлый раз, когда в груди ещё клубился едкий дым, от которого слезились глаза. Сейчас ладонь Цзян Чэна просто неплотно обхватывает его шею. Он решает зайти с другой стороны. В конце концов, подбивать Цзян Чэна на всякое у него всегда получалось отлично. — Думаешь, ты его недостоин? — Думаешь, я дурак? Вэй Ин криво ухмыляется. — Ага. Цзян Чэн награждает его взглядом, полным глубочайшего презрения. — Ты! Он усиливает хватку на горле, а мгновением спустя подскакивает на месте, потому что Вэй Усянь снова изливается внутрь его тела. Краснеют они одновременно. — Цз-Цзян Чэн, я… — Ты… ты… — У того будто слов не хватает. — Бесстыдник! Вытащи его. Вытащи его немедленно! Они ёрзают, меняют положение ног, и это совершенно не помогает: теперь у обоих сбилось дыхание, и они снова неприятно возбуждены. Цзян Чэн не смотрит ему в глаза, и Вэй Усянь благодарен ему за это. Ещё не хватало, чтобы его член снова налился кровью, — он не сможет выйти. Стоит помолиться Лань Циженю — может, тогда его узел наконец рассосётся, желательно, навсегда. — Я же не виноват, что ты такой маленький, — оправдывается Вэй Усянь. — Маленький? Мы одного роста! — Но ты такой тощий, неудивительно, что я едва в тебе помещаюсь. — Так это я виноват?! — Наверное, каждый раз отдаёшь свои порции женщинам и детям. Ох, Цзян Чэн, ты должен хорошо питаться, а то шицзе… — Да не детям никаким! Вэй Усянь захлопывает рот. — Цзян Чэн? — Я тебе свои порции отдавал, — выдавливает Цзян Чэн, прикрывая лицо ладонью. — Но… почему? — Ты ненавидишь быть голодным. Это чуть ли не первое, что отец сказал нам, когда ты только появился в Пристани Лотоса, — никогда не спорить с тобой из-за еды. Вэй Усяню хочется не то заплакать, не то засмеяться — однако он может лишь смотреть на хмурое лицо Цзян Чэна. Цзян Чэна, который в детстве таскал куски прямо у него из миски, постоянно грозил, что съест всю свинину из супа, а теперь… — Ты что, совсем дур… — Сам дурак, — перебивает его Цзян Чэн. — У нас хватает провизии… — А ты бухгалтером заделался? Откуда тебе знать, чего нам хватает, а чего нет. — …Цзян Чэн? — Вэй Усяню кажется, что это он тут расстроенный младший братик, умоляюще дёргающий старшего за рукав. — Всё правда настолько плохо? — Мясо достать непросто. — Но нам же его и так почти не дают. Я думал, ты просто жадничаешь… — Да с чего бы мне это делать! — переходит на крик Цзян Чэн. — Может, пора начать? Вэй Усянь замолкает. — Всё, он сдулся, — наконец произносит Цзян Чэн. — Вытаскивай. Вэй Усянь недостаточно расторопен — уперевшись пяткой в землю, Цзян Чэн отстраняется первым, медленно слезая со всё ещё довольно крупного узла. Когда тот наконец-то покидает его тело, семя Вэй Усяня вытекает следом, и на несчастном лице Цзян Чэна появляется совсем уж странное выражение. Издав возглас отвращения, он пытается встать и тут же валится на бок, добавляя парочку красочных ругательств. В этот миг у Вэй Усяня урчит в животе. — Ты! — вскидывается Цзян Чэн, прожигая его взглядом. Вэй Усянь на мгновение замирает, затем срывается с места, подхватывая свои вещи. От них просто разит смесью их запахов. Ничего, переоденется у себя, всё равно нужно сначала помыться. — Принесу нам что-нибудь съестное, — объявляет он и практически сбегает прочь, чувствуя, как пылают щёки. Он стоит у входа в шатёр, переминаясь с ноги на ногу и едва сдерживая порывы расковырять корочку на пострадавшей ладони. Наконец он глубоко вздыхает и откидывает полотнище, удерживая поднос с едой во второй руке. Цзян Чэн не оборачивается. Он как раз натягивает третий слой одежды, аккуратно расправляя складки на груди и туго подвязывая пояс. Молча поставив поднос, Вэй Усянь выкладывает палочки, снимает крышки. Вокруг всё пропахло ароматом их единения, но он с облегчением отмечает, что на лицо Цзян Чэна вернулся румянец, и двигается он теперь почти свободно. Вскоре Цзян Чэн присоединяется к нему — и тут же с подозрением прищуривается. — Возьми себе, — отмахивается Вэй Усянь. — Я старший, я должен уступать. Не удостоив его ответом, Цзян Чэн перераспределяет порции, чтобы у них всего было поровну, и Вэй Усянь чувствует, как тянет в груди. Затем Цзян Чэн начинает есть, по-прежнему не говоря ни слова. Вэй Усянь косится на него, потом на свою миску, неохотно принимается за рисовую кашу. — Моя течка ещё не закончилась. Он ошарашенно вскидывает голову. Цзян Чэн встречается с ним глазами, отводит взгляд в сторону. — Теперь будет легче. Тут неподалёку остановились странствующие торговцы, и пока мы… кто-то из наших отправился к ним и купил лекарство. Кажется, оно помогло. — О. Ну, так это отлично? — Ты вообще собирался когда-нибудь рассказать мне? — интересуется Цзян Чэн, внимательно всматриваясь ему в лицо. Они оба уже знают ответ. — Нет. — Ясно, — ровным голосом отзывается Цзян Чэн, зачерпнув кашу ложкой и снова опрокинув её в миску. — А-Чэн, да это… Он не может заставить себя закончить фразу. Цзян Чэн всегда замечал его злость или раздражение. — Конечно, — усмехается тот. — Это же такая ерунда. Вэй Усянь молчит, благодарный за его… милосердие. — Вэй Усянь, — пасмурно произносит Цзян Чэн после паузы. — Знаешь, тогда я… — На его лицо падает тень. — Если бы я мог занять твоё место в вэньском подземелье, или вытащить тебя из пещеры, или держать подальше от Пристани Лотоса, когда… когда она пала… или попасть на Погребальные Холмы вместо тебя, я бы так и сделал. — Цзян… — Будь моя воля, я бы оставил тебя с А-цзэ, — заканчивает Цзян Чэн, всё ещё не глядя на него, и Вэй Усянь буквально видит, как стучат у него в голове счёты: мертвые родители плюс потерянное ядро равно осознание, что никакая сила не убережёт их, равно желание спрятать брата и сестру в безопасности. — Цзян Чэн, — мягко повторяет он. Внезапно разозлившись, Цзян Чэн скрипит зубами — нет, не внезапно. Он всегда злится, и его вечное недовольство успокаивает своим постоянством. — Не думай, будто я не вижу, как эта сила пожирает тебя изнутри. — Я… — Сейчас нам без неё не обойтись, — понуро продолжает Цзян Чэн. — Но когда всё будет кончено… когда мы победим, ты перестанешь мучить себя ради того, чтобы помочь мне. Кому угодно. Только мы с сестрой можем требовать от тебя такое, но мы не будем. — Со мной всё в порядке, — быстро говорит Вэй Усянь. Цзян Чэн пристально смотрит на него, отложив ложку. — Ты что, правда не замечаешь? — А? Он подаётся вперёд, пальцы смыкаются на запястье Вэй Усяня. Взгляд его столь пронзителен, что Вэй Усянь чуть вздрагивает и безуспешно пытается выдернуть руку из крепкой хватки. — К твоему запаху примешивается… разложение. Кровь отливает от лица Вэй Усяня. — Я несколько месяцев на Погребальных Холмах просидел. Конечно, успел пропахнуть всяким, — холодно отвечает он. — Оно усиливается. Особенно когда ты играешь на Чэньцин. — Что-то раньше тебя это не волновало. Лань Чжань постоянно твердит об этом, а ты каждый раз его затыкаешь. — Лань Ванцзи не член Юньмэн Цзян, — хмуро отвечает Цзян Чэн. Его запах становится резче, выдавая волнение, и Вэй Усяня тянет его успокоить, но у него самого будто шерсть встаёт дыбом. Прямо сейчас помощь нужна не Цзян Чэну. — Это его не касается, и тем более не касается ордена Лань. — То есть, ты хочешь, чтобы я отказался от тёмного пути? Ноет рассечённая кинжалом ладонь. — Да, — твёрдо произносит Цзян Чэн. — После победы. — Нет, — тут же возражает Вэй Усянь. — Издеваешься? — Так я буду бесполезен! — раздражается он, повышая голос. — И что?! — кричит в ответ Цзян Чэн. — Не попади ты на Погребальные Холмы, у тебя бы и тёмного пути не было! Что ты собирался делать? Ты вообще думал об этом? Не то чтобы он совсем ничего не продумал. План был прост: сдержать обещание, вернуть Цзян Чэну ядро, помочь ему возглавить орден. Вот и всё. Остальным бы занялся Цзян Чэн — как и всегда. У него дрожат губы. — Я не откажусь от своей силы. Цзян Чэн ощупывает его взглядом. — Не отказывайся насовсем. Но мы отправимся в Цинхэ Не. Может, они что-нибудь придумают — их техники ближе всего к твоим. Челюсть сводит от напряжения, в животе ворочается тревога. Вэй Усянь борется с желанием вскочить и уйти прочь из шатра. — И мы сообщим сестре. — Нет! — Собираешься остановить меня? — бесстрастно спрашивает Цзян Чэн. — Хочешь проверить? Они одновременно поднимаются на ноги, едва не опрокидывая свои миски, одновременно же бросаются ловить их и звучно сталкиваются лбами. У обоих вырывается одинаковый болезненный стон. Из глаз брызгают слёзы. Проморгавшись, Вэй Усянь ловит на себе пристальный взгляд Цзян Чэна. — Вэй Усянь. — Сейчас он звучит точь-в-точь как Цзян Фэнмянь. — Прекрати. У неё нет никого, кроме нас. Из всего ордена остались только мы трое. Разве сможем мы защитить тебя, если ты всё скрываешь? Вэй Усянь облизывает губы. — Да как бы я такое рассказал? — хрипло спрашивает он. Цзян Чэн замирает. — Когда мы с тобой напились бы в хлам, наверное. И садится обратно. Вэй Усянь невольно смеётся. — Ага. Он тоже опускается на своё место и долго смотрит в наполовину пустую миску, обхватив ладонями её остывающие бока. Верно. Шицзе. Вся его сущность щерится и ершится, но он заставляет себя вспомнить о том, что сказал Цзян Чэн. «Будь моя воля, я бы оставил тебя с А-цзэ». Иногда ведь нужно уступать, да? Он же сам признал Цзян Чэна своим главой. — Я отправлюсь в Цинхэ, но что бы они ни сказали, я не перестану использовать тёмный путь. Цзян Чэн мрачно смотрит на него. — Даже если это убьёт тебя? — Не убьёт, — отмахивается Вэй Усянь. Право же, это почти забавно: вечно Цзян Чэн драматизирует. — Я знаю, что делаю. Если честно, я и соглашаюсь на всё это исключительно ради вашего с шицзе спокойствия. Цзян Чэн поджимает губы, но не возражает. И это тоже забавно: Вэй Усянь по запаху чувствует, что тот доволен. Было бы славно ткнуть его в это, но Цзян Чэн такому точно не обрадуется, да и сам Вэй Усянь сегодня не в настроении для очередной перепалки. Они молча доедают ужин, и только потом Цзян Чэн произносит: — Можно задействовать мою течку, чтобы проредить Вэней. Последний кусок застревает в горле. Вэй Усянь кашлает, но Цзян Чэн не обращает на него никакого внимания. — На меня напали наши же адепты, — продолжает он, скосив глаза в сторону. — И на остальных она тоже повлияла. Даже на бет. Со мной явно что-то не то. Но раз есть шанс извлечь из этого выгоду, мы его не упустим. — Ты собираешься… раскрыть, что ты омега? Госпожа Юй годами пользовалась этим, чтобы разделить их, в очередной раз поскандалить с мужем или заставить Цзян Чэна тренироваться ещё усерднее. Их окружению до неё, конечно, далеко, но всё же: омеги — редкость, и мало кому из них удаётся занять место главы ордена. — Да все и так узнают, — фыркает Цзян Чэн. — Скоро пойдут слухи. И если кто-то сочтёт меня слабаком, будет особенно приятно обратить этот факт против них самих же. Вэй Усянь молчит, размышляя над его словами. — Придётся отправиться вдвоём. Нельзя рисковать — вдруг кто-то снова набросится на тебя. Цзян Чэн щёлкает палочками для еды, подцепляя ломтик дайкона. — Я это уже обдумал. К западу расположен небольшой вэньский лагерь, наши люди справятся и без нас. Юэ Моцзы возглавит атаку. Вэй Усянь чувствует, как уголки губ приподнимаются в улыбке. Выбрав блюдо, где есть хоть немного мяса, он подкладывает порцию Цзян Чэну. Тот недовольно смотрит на него, но в итоге всё-таки принимается за еду. — Но я всё расскажу шицзе. — Да на здоровье, — едко усмехается Цзян Чэн. — На тебя она в любом случае разозлится сильнее. — Я это сделал ради тебя, — хмыкает Вэй Усянь. — А ты? Чтобы убить побольше Вэней? О, Цзян Чэн, она тебя уничтожит. — Думаешь, она сама отказалась бы разделаться с ними? — Только не подвергая наши жизни опасности и не напирая на то, что вы оба омеги. Хмуро скривившись, Цзян Чэн пинает его в лодыжку, но от него снова исходит тот умиротворяющий запах. Вэй Усянь скучает по дому. Чувства переполняют грудь, пощипывает в глазах, и на него вдруг наваливается чудовищная усталость. Слегка ссутулившись, он всё равно ухмыляется Цзян Чэну так, будто их жизни по-прежнему легки и беззаботны. Тот закатывает глаза, всем своим видом выражая презрение. Такой знакомый, привычный жест. Сердце Вэй Усяня пропускает удар — но клубящаяся в нём тёмная ярость не уступает. Он шумно сглатывает, не в силах изгнать её, а когда поднимает голову… В глазах Цзян Чэна он находит отражение своих мыслей. Вэй Усянь переводит взгляд на свою тарелку и улыбается. Нужно было вернуться раньше. Убитые Вэни могли подождать — в конце концов, расправляться с ними плечом к плечу с братом было бы намного приятнее. Засаду устраивают на утёсе у тракта, по которому должны пройти Вэни. Цзян Чэн напряжён. Затаившись в грязи, он держится неестественно тихо, и по его виду понятно, это даётся ему с огромным трудом. — Давай на спор? — предлагает Вэй Усянь. То есть — кто убьёт больше Вэней. Он сидит на траве, скрестив ноги, и бездумно крутит в пальцах Чэньцин, то и дело задевая себя кисточкой. Здесь хорошо: внизу раскинулась живописная лощина, в свежем воздухе чувствуются нотки лотоса. Вэй Усянь бы даже спустился вниз по крутым склонам, но застрять где-нибудь будет совсем некстати, а Цзян Чэн точно не станет его вытаскивать. Второй рукой он постукивает себя по ноге, шумно вздыхая. У тёмного пути и правда есть своя цена, но его использование заполняет тело усталостью совершенно особого толка, одновременно выматывая и обостряя беспокойство. Цзян Чэн хмуро косится на него. — За болвана-то меня не держи. У тебя сотни мертвецов под началом. — Тц, — скисает Вэй Усянь. — Ты такой зануда. — Твоё развлечение уже на подходе. Надоел со своим нытьём. — Так я только тебе и могу пожаловаться. Цзян Чэн только молча закатывает глаза и отворачивается. — Сейчас умру от скуки, — бормочет Вэй Усянь через некоторое время. — Обещаешь? — интересуется Цзян Чэн, не глядя на него. Вэй Усянь наваливается на него, опрокидывая на землю. — Ах ты! — рычит наглотавшийся грязи Цзян Чэн. — Повзрослей уже! Он толкает его в ответ, и Вэй Усянь поддаётся, но громко вздыхает, когда Цзян Чэн лишь награждает его негодующим взглядом и принимается демонстративно приводить в порядок одежду, яростно отплёвываясь от травы. Его брат совсем не изменился, радостно думает Вэй Усянь. Ну, разве что слегка хромает, а ещё все хотят его завалить и постоянно позорятся в его присутствии. Как хорошо, что на самого Вэй Усяня его течка теперь почти не действует. Он лишь время от времени ловит себя на том, что хотел бы слизнуть капельки пота с его кожи. Цзян Чэн сердито молчит, будто о чём-то размышляя. Вэй Усянь уже собирается спросить, не страдает ли тот от запора, раз сидит с таким видом, когда Цзян Чэн предлагает: — Можем попробовать поймать курицу или мышь. — Ага! — торжествует Вэй Усянь и самодовольно улыбается, ткнув его в щёку флейтой. — Я знал, что ты меня поддержишь! Он поднимается на ноги, отряхивается и застывает, всматриваясь вдаль. Наконец-то. — Что ты… — начинает Цзян Чэн и замолкает, проследив за его взглядом. Туда, где уже показался флаг Цишань Вэнь. С дальнего холма спускаются больше тысячи воинов, и Вэй Усянь ликует. Чэньцин зовёт его, грудь наполняет умиротворяющий запах лотоса, и Вэй Усянь знает, что Цзян Чэн тоже готов к бою. Ждать приходится долго: они так близко, но Цзян Чэн хватает его за руку, не позволяя сдвинуться с места. Как ни странно, это успокаивает. Вэй Усянь косится на его хмурое лицо; Цзян Чэн передаёт ему ци — возможно, даже не осознавая этого. Теперь она ощущается немного иначе, и пусть тело без золотого ядра не сможет её удержать, знакомое тепло всё равно согревает пустые духовные каналы. Стоит противнику оказаться прямо под ними, Вэй Усянь распрямляется и извлекает из флейты одну-единственную ноту. Его мёртвая армия буквально вырастает из-под земли. Запах лотоса становится резче: Цзян Чэн сбрасывает плотный плащ, и у Вэй Усяня подкашиваются ноги. Но, отмечает он с ухмылкой, у него получается держать себя в руках, а вот о людях внизу такого не скажешь. Вэни бестолково вертят головами, суматошно обшаривая окрестности затуманенными взглядами. От них разит возбуждением, и они так увлекаются поисками владельца этого восхитительного запаха, что не обращают внимания на приближающихся мертвецов. Похоже, они совсем ничего не соображают, даже мечи поднять неспособны. Убивать их такими растерянными оказывается куда приятнее обычного. Кровь течёт рекой, и Вэй Усяня переполняет смех. Обернувшись, он ловит улыбку Цзян Чэна. В глазах его плещется ярость. Вэй Усянь кивает в сторону ущелья: они оба жаждут оказаться в эпицентре сражения. Цзян Чэн прижимает его к себе, и они ныряют вниз на Саньду; в волосах гуляет ветер. Вэй Усянь чувствует себя почти невесомым. Когда-то он верил, что ему больше не суждено встать на меч, но вот он летит, ощущая рядом тепло Цзян Чэна. Хлёсткий удар Цзыдяня расчищает им место для приземления; брызги крови летят повсюду. Вэй Усянь улыбается: Цзян Чэн не теряет времени зря. Вспышки фиолетового выхватывают из тьмы резкие силуэты: мертвецы впиваются в живых зубами и когтями, рвут их на части. Вэй Усянь слышит треск ломающихся костей, видит пальцы в окровавленных глазницах. Он подносит флейту ко рту. Сквозь крики и лязганье мечей прорезаются чистые ноты Чэньцин, аромат лотоса мешается с металлическим запахом. Двое мальчишек топят мир в крови и звонко смеются.