🪷🪷🪷
Ли Ляньхуа уходит так далеко, насколько его может унести его искалеченное тело, как можно дальше от секты Сыгу, чтобы его не узнали. Он закладывает символ власти главы секты, вырученных денег хватает, чтобы снять комнату на несколько дней на захудалом постоялом дворе, и почти не остаётся на еду. Так не пойдёт. Поэтому он проглатывает свою гордость и начинает расспрашивать лавочников, не нужны ли им дополнительные рабочие руки. Найти работу — задача не из лёгких. На пятый день блуждания по улицам, тело подводит своего владельца. Яд Бича с удвоенной силой распространяется по его венам, и он едва успевает, спотыкаясь, отойти от прилавка, прежде чем упасть. В себя он приходит медленно, перед глазами туман и всё размыто, его сознание, кажется, набито хлопком. Осознание того, что он не лежит на той же улице, где упал в обморок, приводит его в чувство. До него медленно доходит, что он находится в помещении. Под ним мягкая постель, и его конечности не связаны. Значит, его подобрали не бандиты или похитители людей. В воздухе витает аромат травяных благовоний — знакомый аромат, когда-то точно такой же запах стоял в комнатах для медитаций в секте Сыгу. Неужели Бханте Уляо снова подобрал его? Конечно, дважды такое совпадение не могло произойти. Ли Ляньхуа садится, чувствуя, как ткань царапает спину, и запоздало отмечает, что тот, кто нашёл его, соизволил его переодеть. Одежды, что сейчас были на нём, конечно, были сшиты не из такой же хорошей ткани, как те, что Ли Ляньхуа носил на протяжении многих лет, на них были заплатки, но они были чистыми, и от них не пахло потом и кровью. Это было больше, чем он мог желать. Зрение затуманивается, когда новая волна тошноты накатывает на него, желчь снова подступает к горлу. Ли Ляньхуа садится, скрестив ноги, повторяя Янчжоумань, заставляя остатки своей внутренней энергии подавить действие яда Бича. Когда действие яда в конце концов на какое-то время отступает, он снова падает на кровать, и его одежды снова мокрые от пота. Заставить свою внутреннюю силу циркулировать было труднее, чем когда-либо — такова сила яда Бича. Ли Ляньхуа может лишь посмеяться над состоянием, до которого был доведён, и наконец проваливается в беспокойный сон.🪷🪷🪷
— Просыпайся, мальчик. По комнате плывёт запах рисового отвара — лучший запах, что он слышал за последнее время. Желудок Ли Ляньхуа согласно урчит, когда юноша садится, опираясь на дрожащую руку. Когда зрение проясняется, он наконец видит лицо своего благодетеля — доброе, покрытое морщинами. Его благодетелями была пожилая пара. Пожилая женщина с любопытством смотрит на Ли Ляньхуа, пока её муж, шаркая ногами, выходит из комнаты. Юноша отмечает про себя, что они выглядят старше, чем его шифу и шинян. — Ты можешь встать? — спрашивает женщина, и на её добром лице расцветает улыбка. — Ты проспал три дня, поэтому было бы неплохо, если бы ты что-нибудь съел. Ли Ляньхуа кивает, хотя и не уверен, что сможет удержаться на ногах. Его тело ещё никогда не было таким опустошённым. Он следует за пожилой женщиной, ковыляя на нетвёрдых ногах к маленькому деревянному столику у жаровни, на котором стоят три миски с тёплым рисовым отваром. Их дом небольшой и скудно обставлен: алтарь Гуаньинь, письменный стол и два стула. — Местные болтали о призраке, бродящем по их лавкам, — старик медленно опускается на стул слева от Ли Ляньхуа. — Представь себе наше удивление, когда этот призрак упал прямо рядом с нашим домом! — Прошу прощение за беспокойство, — бормочет Ли Ляньхуа. — И благодарю вас за гостеприимство. Это больше, чем я заслуживаю. — Не обращай внимания на этого старика. Давненько у нас не было гостей, — его жена достаёт миску с лепёшками и щедро подкладывает их в тарелку Ли Ляньхуа. — Ешь. Её поведение настолько напоминает ему шинян, что Ли Ляньхуа не может сдержать навернувшихся слёз, когда отправляет в рот первую ложку отвара. Соли больше, чем он привык, а имбиря так много, что почти сбивает с ног, но тепло, которое приносит отвар, остаётся таким же. — Тебе лучше остаться пока здесь, мальчик, — хрипло кричит ему вслед старик — Чэнь-сяньшэн, как он представился — когда с едой было покончено, благодарности были произнесены, и Ли Ляньхуа поворачивается, чтобы уйти. — Добрый доктор после того, как зашил твои раны, сказал не беспокоить их, чтобы не стало хуже, — вмешивается Чэнь-фужэнь. — Вы позвали доктора для меня? — тихо спрашивает Ли Ляньхуа, он не в силах понять проявленную к нему доброту. Эти люди не знали его, они не были обязаны спасать его, но всё же спасли. Чэнь-сяньшэн посмеивается над его выражением лица. — А как ещё, по-твоему, ты попал с улицы в этот дом? Этот старик не мог тебя нести. — Я не знаю, как отплатить за вашу доброту, — растерянно шепчет Ли Ляньхуа. В его прошлой жизни у него обычно была противоположная роль. Обычно именно он заботился о других, обеспечивая им безопасность и благополучие. Ему никогда не позволялось проявлять и намёка на уязвимость, когда он играл роль непогрешимого, неизменно надёжного лидера секты. Чэнь-фужэнь хлопает его по спине, мягко направляя обратно к обеденному столу. — Тогда останься ненадолго и составь нам компанию. Приятно видеть в нашем доме красивое молодое лицо. Не зная, что делать, Ли Ляньхуа лишь растерянно кивает под громкий хохот Чэнь–сяньшэна.🪷🪷🪷
В итоге он остается на полгода с четой Чэнь, помогая в их фруктовой лавке в обмен на крышу над головой. Они напоминают Ли Ляньхуа его шифу и шинян до того, как те начали жить раздельно, и у него щемит в груди при воспоминании о прошлой жизни, и юноша отчаянно желает навестить свою шинян. Спокойный образ жизни помогает ему на пути к выздоровлению, но чаще всего он чувствует беспокойство, все мышцы желают хорошей драки, новых зрелищ, его снедает желание найти тело своего шисюна. Безобидная лакированная шкатулка с единственным напоминанием о его прошлой жизни, стоящая на прикроватном столике, вот уже несколько недель мучает его. — Мальчик, — однажды утром Чэнь-сяньшэн подзывает его к себе, и они садятся на крыльцо у дома. Старик протягивает шкатулку Ли Ляньхуа. — Он был за поясом твоего разодранного халата. Ли Ляньхуа вздрагивает, точно зная, что лежит в шкатулке. Он не знает, сможет ли открыть её. Он не знает, сможет ли вынести напоминание о своём шисюне. — Не волнуйся, я ничего с ним не делал, лишь смыл с него твою кровь. Это хороший меч. С этими словами он со вздохом поднимается, что-то бормоча себе под нос о приготовлении завтрака, а Ли Ляньхуа остаётся смотреть на лакированную шкатулку в своих дрожащих руках. Когда Ли Ляньхуа возвращается тем вечером в комнату для гостей, его встречает маленький мешочек с серебром на аккуратно сложенных тёмно-зелёных одеждах. — Ты наконец-то прогоняешь меня, старик? — Ли Ляньхуа усаживается с Чэнь-сяньшэном на кушетку, которую смастерил для него несколько месяцев назад. (У него появилось хобби — работа с деревом. Он начал с того, что починил шаткий обеденный стол, затем табуреты, и вскоре в каждом уголке дома четы Чэнь появилось что-то сделанное руками Ли Ляньхуа.) — Вряд ли ты создан для деревенской жизни, негодник, — парирует Чэнь-сяньшэн, протягивая юноше кувшин с вином. — Он говорит, что тебе пора повидать мир, вместо того, чтобы оставаться здесь, — Чэнь-фужэнь выхватывает кувшин у него из рук и делает глоток. — Ты ничего нам не должен, мальчик.🪷🪷🪷
Несмотря на это, Ли Ляньхуа решает, что будет навещать стариков каждые шесть месяцев, о чём сообщает им перед тем как уйти. Требуется какое-то время, чтобы привыкнуть снова быть всё время в дороге, не иметь крыши над головой и места, куда можно было бы вернуться в конце долгого дня. На постоялых дворах, где он останавливается, никогда не бывает тихо по ночам, завтрак не бывает таким же тёплым, как домашняя еда, и суп обычно непонятного цвета, но Ли Ляньхуа не может позволить себе быть придирчивым. Ему придётся найти какую-то работу, прежде чем его средства снова иссякнут. Он знает, что в прошлый раз ему повезло, что его спасли такие люди, как чета Чэнь. В предыдущей деревне о цзянху почти не говорили, но в этой — говорят. Они помешаны на цзянху, его героях и последних новостях. Это одновременно и благословение, и проклятие. Первое — потому, что так проще добыть информацию о теле его шисюна. Проклятие — потому, что ему постоянно приходится сдерживать свою реакцию на имя Ли Сянъи, когда бы о нём ни заговорили. И всё же он не может просто взять и уйти, потому что наконец-то нашёл работу конюха. Поэтому он стискивает зубы и терпит. Ли Ляньхуа требуется год, чтобы перестать оборачиваться на имя Ли Сянъи, он должен напоминать себе, что он больше не Ли Сянъи, что он больше не может быть им. У Ли Сянъи было своё время, он переоценил себя, думая, что может спасти всех, и умер за свои грехи. (Может, он и упокоил Ли Сянъи, но это не значит, что он забыл о своих прошлых грехах. Ничто из того, что когда-либо сделает, не сможет компенсировать те пятьдесят восемь потерянных жизней и те деревни, что были разрушены из-за его эгоистичной борьбы с Ди Фэйшэном. Прошлое всё ещё преследует его, осуждая с каждым вздохом.) Местные всё ещё взывают к Ли Сянъи, поклоняясь его наследию, умоляя мертвеца спасти их. Они говорят не о тебе, сурово одёргивает он себя. Им нужен благородный мечник, а не выброшенный на берег пережиток прошлого, едва цепляющийся за жизнь. Эта его новая жизнь может быть мирной, но он должен привыкнуть к жизни с ослабленным телом, которое раз в десять слабее того, что было раньше. Ли Ляньхуа учится быть осторожным с этим телом, учится приводить себя в порядок, когда заходит слишком далеко. Учиться жить с ядом Бича в теле — болезненное путешествие, но, в конце концов, он привыкает. Ли Ляньхуа узнаёт, что любой яд — смертельный или нет — больше не может воздействовать на него — яд Бича нейтрализует что угодно.🪷🪷🪷
Ему требуется ещё два года, чтобы перестать испытывать горечь по этому поводу. Он узнаёт, что у людей есть привычка прославлять смерть. Люди передают легенды о Ли Сянъи из уст в уста, представляя его как несравненного героя, который шёл туда, где царил хаос, спасал других, рискуя собственной жизнью. Они рисуют его неприкасаемым, чем-то большим, чем он был в реальной жизни. Они забывают, что Ли Сянъи было всего двадцать, когда он умер. Они забывают упомянуть о бесчисленных невинных людях, которые были вовлечены в его самонадеянный выбор, о тех, кто был невольно втянут в его неприятности. Ли Ляньхуа в конце концов подавляет желание вмешиваться в споры людей, он смотрит в другую сторону, когда начинается драка, и придерживает язык, когда кто-то клевещет на разваливающуюся секту Сыгу. Вместо этого он применяет все знания, полученные за годы, проведённые в мире боевых искусств, чтобы выдавать себя за лекаря, постепенно завоёвывая известность для имени Ли Ляньхуа, становясь неофициальным целителем деревни. В конце концов он зарабатывает достаточно денег, чтобы купить материалы, строит свой собственный передвижной дом и покупает четырёх сильных лошадей, чтобы перевозить его. Проходит совсем немного времени, прежде чем он решает, что дом достаточно стабилен, и покидает деревню, пока все спят. Ли Ляньхуа кочует из деревни в деревню, нигде не задерживаясь дольше, чем на несколько недель. Он достаточно умён, чтобы очаровывать местных тётушек, учась у них готовить и шить. Молодой человек учится торговаться за час сбивая цену за три ли ткани. Он учится работать в садах у дядюшек-земледельцев, которые любят подшучивать над тем, насколько юноша слабее, чем они, несмотря на то, что моложе на десятки лет. Молодой человек, даже цветок лотоса, в честь которого тебя назвали, намного крепче тебя, часто добродушно шутят они, протягивая кувшин с тёплым вином, чтобы Ли Ляньхуа выпил его после целого дня работы в поле. Тётушки ловят его на том, что он держит нож, словно меч, ругают его и заставляют держать правильно. Они утверждают, что овощи нельзя резать точно так же, как людей. Ли Ляньхуа со временем понимает, что больше всего ему нравятся маленькие деревушки, очень похожие на ту, в которой живёт чета Чэнь, которые настолько далеки от мира боевых искусств, что наследие Ли Сянъи не преследует его. Он понимает, что он теперь делает то, что думал никогда не будет делать. Ли Ляньхуа обладает удивительной способностью лгать, его природная харизма помогает продавать большую часть его (поистине ужасной) лжи. Он учится обходиться полуправдой, говоря людям то, что они хотят услышать. Он учится получать преимущество перед оппонентом, до того, как тот сделает то же самое. Ли Сянъи высмеял бы это, назвав бесчестным и дешёвым. Но Ли Ляньхуа делает это так же легко, как и дышит. Он превращает Ли Ляньхуа в кого-то неузнаваемого, чтобы никто, взглянув на него, не узнал его прежнего. Если Ли Сянъи был прямолинеен и незатейлив, то Ли Ляньхуа — многоликий человек, скрывающийся за многими слоями лжи. (Но несмотря на то, что он притворяется невежественным в мире боевых искусств, он всё равно остаётся мечником до мозга костей. Желание снова взять меч в руки и вступить в схватку постоянно ощущается под кожей. Он идёт на компромисс, практикуя основы владения мечом Ли Сянъи.) Бывают ночи, когда всё становится невыносимым, когда его ослабленное тело не может справиться даже с основными движениями владения мечом. Часто всё заканчивается тем, что Ли Ляньхуа чувствует себя так, словно его лёгкие сдавило, конечности налиты свинцом, и он кричит во всё горло от отчаяния. Как он мог пасть так низко? Ли Ляньхуа скучает по тренировочным сражениям. Скучает по танцам с мечом в лунном свете. Скучает по многочасовым прогулкам без ощущения крови во рту. С тех пор, как он стал Ли Ляньхуа и бродит по цзянху в поисках тела своего шисюна, он слышит то, что никогда раньше не слышал, находясь на вершине мира боевых искусств. Например, слухи о том, как сильно на самом деле Шань Гудао ненавидел своего шиди и вступил в сговор с кем-то из небольшой секты против него, чтобы свергнуть Ли Сянъи, или о том, как Сяо Цзыцзинь однажды был замечен пьяным в таверне, проклинающим Ли Сянъи. Клевету на свою прошлую жизнь он мог стерпеть. Но не клевещите на секту Сыгу, особенно на его шисюна. Разве недостаточно того, что он уже мёртв? Ли Ляньхуа редко выражает гнев, но эту тему он не может оставить без внимания и часто вступает в споры с пьяными сплетниками, которые продолжаются часами напролёт. Он продолжает гоняться за малейшим намёком на шисюна, направляясь по следам, которые чаще всего растворяются дымкой. Выбранный им путь одинокий и опасный, но, по крайней мере, у него припрятаны остатки Янчжоумань и Вэньцзин за поясом, которые обеспечивали ему относительную безопасность. (Он не смог победить Ди Фэйшэна, не смог отомстить за своего шисюна, не смог даже умереть. Самое малое, что он может сделать, — вырвать тело своего шисюна из лап Ди Фэйшэна, привезти его обратно на гору Юньинь и похоронить рядом с шифу. Это единственное, что поддерживает в нём жизнь из года в год.)🪷🪷🪷
Где-то на третьем году жизни Ли Ляньхуа он натыкается на щенка в коробке. Он встречается взглядом с чёрными глазами-бусинками и понимает, что не в силах отвернуться. Мех щенка грязный, в каких-то пятнах, и Ли Ляньхуа вспоминает о тех давно минувших днях, — смутные воспоминания о том, как он убегал от разъярённых лавочников, спал на земле в холодных переулках, не зная, доживёт ли он до следующего дня. Ли Ляньхуа возвращается в Лотосовый терем с новым членом семьи подмышкой. Забота о щенке, чтобы вернуть ему здоровье, — тяжёлое испытание. Ли Ляньхуа не знает, как устроены животные, какую пищу они могут есть. Он был лекарем для людей, но не для животных. — Что мы с тобой за парочка, да? — он легонько ерошит шёрстку дремлющего щенка, решив найти кого-нибудь в соседней деревне. Люди держащие животных, конечно, они знают, как их вылечить. Он полагает, что щенок немного скрасит его одиночество, и в груди разливается тепло, когда он наблюдает за тем, как тот носится по полю с энергией, присущей только детям. К счастью, кто-то из крестьян предлагает свою помощь с больным щенком и учит Ли Ляньхуа, как ухаживать за растущим малышом, в обмен на помощь лекаря. Перед тем как уйти, Ли Ляньхуа оставляет ему лечебных трав. Только когда ребёнок останавливает его на полпути к выходу, спрашивая разрешения погладить щенка, мужчина понимает, что не дал ему имени. — Как её зовут? — спрашивает малышка с невинным любопытством в сияющих глаза. — Собака, — растерявшийся Ли Ляньхуа не находит слов. — Ты не можешь называть собаку собакой, — сердится малышка и грозит Ли Ляньхуа пальчиком. Ли Ляньхуа поднимает руки в знак притворной капитуляции, улыбается девочке и предлагает придумать имя за него. — Не торопись, я пробуду в деревне неделю. Малышка — Гуогуо, как узнал Ли Ляньхуа, — сразу же загорелась этой идеей, крепко обняла собаку на прощанье и унеслась прочь. Верный своему слову, Ли Ляньхуа слоняется по деревне, торгуясь с местными жителями за травы и специи, обмениваясь с тётушками, которые с удовольствием знакомятся с новыми блюдами из других регионов, где они никогда не бывали, рецептами. Гуогуо, раскрасневшаяся от волнения, возвращается на четвёртый день и радостно объявляет: — Хулицзин! — Хулицзин? — недоверчиво повторяет Ли Ляньхуа. Кто вообще назовёт собаку Лисьим духом? Только ребёнок мог до такого додуматься, полагает он. — Да! Твоя собака очень умная, поэтому Хулицзин! — Собака в нашей семье действительно умная, у вас глаз намётан, молодая госпожа, — Ли Ляньхуа протягивает ей конфету — единственное лакомство, которое он себе позволяет приобрести на то небольшое количество серебра в его бирюзовом мешочке.🪷🪷🪷
В конце концов, он перестаёт следить за временем, позволяя дням сливаться воедино по мере того, как они проходят. Стоит солнечный день — хорошая погода для сушки белья, так много солнечного света для новой порции редиса, — когда Ли Ляньхуа понимает, что горечь, которую он обычно испытывал, вспоминая Юнь Бицю, поблекла. Не исчезла вовсе, нет. Но стала достаточно тусклой, чтобы думать о том, что он смог бы сохранить чужую жизнь, если их пути пересекутся вновь. Какой смысл был цепляться за старые обиды, когда другие так отчаянно пытались выжить? Ненависть лишь порождает ненависть — бесконечный цикл, который ни к чему хорошему не приведёт. Он знает, он был свидетелем этого воочию, испытал на собственной шкуре. Осознание этого подарило ему свободу, которую он чувствует, когда сидит в тени рядом с Хулицзин или возделывает свой маленький сад. Никакой политики, никаких проблем, по которым нужно выносить решения, никакой необходимости загонять себя в угол. Ли Ляньхуа с минимальным чувством вины может свободно признаться, что предпочёл бы эту спокойную жизнь странника. Возможно, было бы не так уж и плохо прожить остаток своих дней так.