J'ai peur

J'ai peur, j'ai peur Que nos ombres si légères Demain se changent en pierre Que les étoiles qui nous guident Un jour nous poussent au vide

Шарль де Ла Фосс целует ее на втором по счету сеансе — одно неловкое движение, и беззащитные голые ступни окрашиваются в охристо-желтый. — Я не думала, что вам нравятся дамы, — вырывается у Рене невольно. Де Ла Фосс смотрит на нее в изумлении. — Мадемуазель? Она краснеет. — Я думала, что вам больше по душе отношения, которых придерживается принц Филипп. — Это потому что я слишком красив? — смеется он. — Что же, я польщен, мадемузель, однако вынужден вас разочаровать — в своих пристрастиях я довольно скучен. Мне нравятся только дамы. Возможно, кто-то сочтет это досадным упущением, но увы, такова моя натура. Приходит ее черед смеяться. — У вас острый язык, месье. Не думаю, что вы не снискаете популярности при дворе. — Он и вполовину не так хорош, как мои руки, — парирует Шарль, — и я могу это доказать, если вы позволите. — О! — Рене хищно прищуривается. — Поразите меня своим искусством. — Я говорил о портретах, мадемуазель, — дразнит де Ла Фосс и придвигается к Рене ближе, — впрочем, художники всегда славились умением выполнять несколько заказов сразу. — Я — требовательная заказчица, — предупреждает она, отвечая на легкий, едва ощутимый поцелуй, — постарайтесь не затягивать с выполнением. * * * Этот взгляд полный обожания и почти рабской преданности ей хорошо знаком: скажи куда идти, протяни руку — и я последую за тобой куда бы ты не позвала. Ненужные ей семена привязанности упали в благодатную почву: де Ла Фосс ласково поправляет ее наряд — хитон, спущенный на одно плечо, и не спешит возвращаться к холсту. Она думает о том, что сейчас последует: мучительное признание в чувствах, боязнь непрочности отношений, не менее мучительная непрошеная ревность. Сколько еще знатных дам посещают его сеансы? Скольким из них он говорит об их исключительности? В прошлый раз Рене удостоилась комплимента своим ключицам. Такие хрупкие и острые как грудь голубки, сказал он ей. Ей стоило больших трудов гневно не отчитать его, хотя с языка рвалось: по-вашему, я похожа на вшивую птицу? Ожидания не обманывают ее — де Ла Фосс лепечет о своей любви. Страстной, преданной, настоящей, единственной — подставьте нужное слово из любого дамского романа. Рене мотает головой, пытаясь остановить поток признаний, но вдохновленный художник не хочет ничего видеть, он пылает от чувств как хорошо прогретый камин, и Рене боится что еще немного, и пламя его речей ошпарит ее саму, оставив ожог на сердце. Больших трудов стоит остановить его, и де Ла Фосс смотрит на нее обиженно и непонимающе. — Так чего же вы боитесь? Она нервно сглатывает. Вспоминает Николя: жаркий шепот подросткового «навсегда», сцепление мизинцев в клятве вечной любви, торопливые украденные у времени объятия. И после заколоченные окна лавки в темном парижском переулке, амбарный замок на двери и лица каторжников на обочине дороги: мука и отчаяние во взгляде сменяются бессмысленной покорностью. Она так и не узнала куда исчез Николя. Был ли он среди тех, кто упал на пути по дороге в долговую тюрьму, забитый насмерть плетью надсмотрщика, или сгнил в застенках, так и не вдохнув чистый воздух полной грудью. И не хотела знать. Достаточно. С нее достаточно. — Ничего. — Рене пожимает плечами. — К чему думать о завтрашнем дне, когда есть сегодня? Чувства — вещь непостоянная. Не хочу ничего обещать. И менять не хочу. — В вас говорит разочарование, мадемуазель, — замечает Де Ла Фосс хмурясь, — не ожидал, что вы столь циничны. Не верите в любовь? — Любовь… — она задумывается, — признаться, это слово подзатаскали. Здесь, в Версале, оно давно стало разменной монетой. И слегка обесценилось. — Вот как, — де Ла Фосс отстраняется, кидает ей покрывало, — в таком случае, мадемуазель, давайте продолжим наш сеанс. Его стоимость, к счастью, остается величиной неизменной. — Шарль… — Мадемуазель, пожалуйста, — настаивает он, — мое время имеет свою цену. Не заставляйте меня повторять дважды. Она закусывает губу в досаде и разочаровании и спешно поправляет хитон. Возможно, так проще. Правильнее. Рене боится привязанностей, — те приносят одну лишь боль. Еще она боится забвения — тому немало способствует ее непомерно раздутое тщеславие — и потому улыбается самой ослепительной из своих улыбок, надеясь остаться в памяти потомков. Шарль де Ла Фосс не в состоянии подарить ей любовь и покой, ей, чья душа подобна клавикорду с навсегда расстроенными клавишами, так пусть подарит ей мнимое бессмертие на картинах. * * * Осенью тысяча шестьсот шестьдесят восьмого года Рене де Ноай влюбляется в придворного художника Шарля де Ла Фосса. Несколько столетий спустя свидетельства этой вспыхнувшей страстной привязанности становятся доступными для посетителей Версальского дворца: герцогиня Марли улыбается им в образе Фетиды в большом Трианоне, аллегорической фигурой Франции парит в тронном зале над головами, Клитией превращается в подсолнух, не удостоив любопытного зеваку ни взглядом, ни легким кивком. Рене до Ноай остается в истории под чужими именами, растворяется в библейских сюжетах и мифах, теряя идентичность, и лишь кисть когда-то пусть и недолго влюбленного в нее художника помогает узнать правду. Я была, шепчут героини полотен, я жила. Я любила. Я больше не боюсь.