***
Общий язык они находят моментально и уже через несколько дней в обществе друг друга чувствуют себя спокойно и защищенно. Юнги не говорит Чимину, что их знакомство пришлось на первое в его жизни свидание, после которого несколько ночей он провел, зарывшись в подушку лицом, чтобы заглушить слезы. Не хочет. Ему слишком стыдно говорить об этом. Особенно после рассказа Чимина об изменах, упреках по поводу и без, бесконечных ссорах и редких днях, наполненных покоем. Кажется, собственная боль ничтожна по сравнению с чужой. Но чем дольше они общаются, тем заметнее неопытность Юнги, что приводит к неожиданному разговору: — Ты говоришь, как девственник, ей-богу! — восклицает со смешком Чимин, а когда замечает неловко опущенную голову, моментально убирает улыбку. — Нет, подожди, серьезно? У тебя никого не было? — Нет… — А отношения? — Тоже нет. — Тебе хоть нравился кто-нибудь? — Нравился. — И-и? У вас ничего не было? — Ну, одно свидание только, да и то, это свиданием-то не назовешь, — Юнги с нервным смешком почесывает заднюю сторону шеи. — Так что, что-то было, но не было. — Так, ну а течки? Как ты без альфы столько времени? Вернее, без помощи. — Пью таблетки, пользуюсь игрушками, — пожимает плечами Юнги. — Ты удивительный, правда, — с внезапной нежностью произносит Чимин и сам же смущается своего порыва, уводя взгляд в сторону. — Сейчас много омег и альф девственников в двадцать, а то и больше, ничего особенного. Двадцать первый век на дворе, как никак. — Да, но… но ты ведь… — Чимин замолкает, покраснев еще гуще, чем до этого. Юнги вновь пожимает плечами, ничего не отвечая. И совсем скоро смущающий для них обоих разговор заканчивается, сменяясь на другую тему. Чимин рассказывает сплетни: «Слышал, Джин отчисляется? Я написал ему, спросил че-кого, вдруг беременность, успеваемость-то у него хорошая была, а тут так внезапно решил уйти. Замуж он выходит, представляешь? Говорят, за богатого» и «Видел новенького препода по английскому? Чонгук говорит, он по альфам. Даже позаигрывал с ним». Юнги делится впечатлениями о просмотренном недавно фильме, рассказывая об отсылках на современность, которые у него получилось найти. Диалог льется плавно, мягко, без особенно эмоциональных моментов, и от того уютно, спокойно. — Пойдем со мной в театр? — говорит Юнги. — Я же ничего не пойму там. — Неправда, ты же фильмы смотришь, в театре та же схема. Смотри да смотри. Только там еще безумия немного. Вот увидишь. Чимин с сомнением кивает и вздрагивает от неожиданности, когда Юнги радостно вскрикивает и подлетает с расписанием постановок в телефоне.***
Из театра они выходят уже поздно вечером. Юнги идет по бордюру, стараясь удержать равновесие, Чимин то и дело подхватывает его, чтобы не дать ему упасть, и продолжает восторженно комментировать увиденное. — Это было так красиво! Я знаю, он играл птицу, но больше было похоже на ангела. — Ну, так это же и был ангел. Это как чистая душа, которая попала в чужую ей среду, поэтому он был в белой одежде, а остальные в черной. И музыка, заметил? Была у него чистая, светлая, а у тех мрачная такая. Вообще, птицы могут символизировать души. Знаешь, в древности, до прихода религий, считалось, что птицы — это души умерших людей. Они же, по сути, ближе к месту, где живут высшие силы — к небу. Поэтому, может быть, все это лишь одна большая метафора. О страданиях чистой души в современном мире. — Оу, да, возможно, — Чимин опускает взгляд и замолкает. Юнги же продолжает развивать свою мысль, пускается в размышления о том насколько прав режиссер, есть ли вообще чистые души, и кто может судить об этой самой чистоте. Он прерывается только, когда спотыкается и едва не падает, вовремя подставив ногу для подстраховки, но угождает ей в лужу и брызгами грязи марает низ серых штанов вместе с ботинками Чимина, обращая тем самым его внимание на себя. — Ой, прости, — он достает влажные салфетки из рюкзака и уже почти опускается, чтобы вытереть грязь, когда его перехватывают небольшие, но крепкие ладони. — Ничего, я сам, — Чимин берет в руки салфетку и двумя быстрыми движениями стирает капли, а когда выпрямляется замирает, глядя в глаза. Юнги улыбается. В свете фонаря его фигура кажется окруженной мягким сиянием, и бледная кожа приобретает теплый оттенок. Чимин с трудом отрывает от него взгляд, дарит улыбку и выкидывает в урну салфетку, перед тем как продолжить путь домой.***
После похода в театр Чимин становится молчаливее, и Юнги замечает, что начинает скучать по потоку сплетен, которым с ним делились. Их разговоры стали похожими на лекции, где Юнги играет роль преподавателя, а Чимин — студента. И устал от лекций отчего-то именно Юнги, вздыхающий каждый раз, когда звучит вопрос из разряда: — Я тут на днях слышал о философии Канта, давай обсудим? И в один день ему это все так надоедает, что он не выдерживает и восклицает: — Да что такое? Что происходит-то? — А что происходит? — Почему ты ничего не рассказываешь мне? Новый препод гей все-таки или нет? А Джин? За богатого вышел? — А тебе это интересно? — тянет с сомнением Чимин. — Когда это рассказываешь ты — да. Почему вообще наше общение скатилось в лекции, к которым еще чуть-чуть и готовиться нужно будет? — Я уже… — Что? Повисает несколькосекундная тишина. Чимин смотрит куда-то в стол, не решаясь поднять виноватый взгляд, но после того, как Юнги начинает хихикать, все-таки смотрит на него и смеется тоже. — Я даже купил Шопенгауэра, — сквозь смех выдавливает из себя. — Какой ужас, — Юнги вытирает набежавшие после смеха слезы подушечками пальцев, не переставая улыбаться, — зачем? — Чтобы обсудить с тобой. — Нет, зачем ты все это затеял? Чимин внезапно краснеет. — Ну, я, кхм, в общем-то, ты такой умный, мне стало стыдно лезть со своими сплетнями к тебе. Мне показалось, тебе это неинтересно просто. Вот. У Юнги спирает дыхание, и сердце спотыкается, будто пьяница, идущий по тротуару, разве что песни петь не начинает. — Мне интересно с тобой, очень, — бормочет тихо-тихо, — с тобой я могу отдохнуть. Смущение повисает в воздухе, превращая его в сладкую, липкую (обязательно розовую!) вату, и долгое время никто не решается произнести и слова, лишь кончики пальцев робко, осторожно касаются друг друга, пуская тепло по рукам.***
Чимин, как оказалось, любит готовить. И Юнги неожиданно ловит себя на любовании тем, как ловко миниатюрные пальцы расправляются с овощами, как бесстрашно руки нависают над стреляющим маслом. В груди теплеет, порождая желание подойти и обнять, прижаться к спине грудью, потереться кончиком носа о шею, посмеявшись над россыпью мурашек на карамельной коже. Юнги сидит тихо-тихо, вслушивается в рассказ Чимина, боясь спугнуть уют, повисший над кухней апельсиновыми лучами закатного солнца. Занавески покачиваются от легкого ветерка, и шум, заглушаемый шкворчанием масла и шипением закипающей воды, с пыльных улиц города доносится едва-едва. — Ну, а я сижу и думаю: «Ты че издеваешься надо мной, какое нафиг свидание?», — говорит чуть громче нужного Чимин и дергается внезапно в сторону, — Ай, вот нельзя не брызгаться, м? — обращается к сквороде. — Так вот, ну, а он ничего, луп-луп глазками только. Прибил бы, ей-богу. — Может ты ему нравишься? — робко встревает Юнги. — Помешай, пожалуйста, лапшу. Да ну, какой там нравлюсь. Задница моя еще может быть, но вот прям чтобы я… не, не верю. — Почему? — Юнги покорно выполняет просьбу и завороженно замирает, глядя на водоворот, в котором лапша закручивается в спираль. — Он не знает меня, а уже столько лапши на уши мне навешал, замуж не позвал и на том спасибо. Кстати, о лапше, попробуй, может она готова уже? Юнги пробует, забавно фырча от горячего. — Готово. Чимин кивает, и беседа прерывается. Продолжается она лишь тогда, когда они накрывают на стол и открывают бутылку красного терпкого вина. Юнги отводит неловко взгляд в сторону из-за звуков, с которыми наполняются бокалы, и морщится от запаха спирта. Вино дешевое и вкуса фруктов не передает совсем, но приятно обжигает горло и терпкостью вяжет рот, перекрывая запах. Голова будет болеть на утро зверски, но в моменте все хорошо. Солнце уже село, и апельсиновые лучи исчезли, уступив холодному свету фонарей и тьме небес. Звуки улицы стихли. Город постепенно заснул. И голоса на маленькой кухоньке звучат теперь тихо и интимно. Чимин красный от вина смеется над всякой всячиной, дует губы, когда Юнги говорит о себе, о том, что в нем красоты нет совсем, серая посредственность и только. — Глупый, ты просто очень глупый, — бормочет Чимин, упираясь горячей щекой в ладонь, — очень-очень глупый. — А разве я не прав? Ну что во мне примечательного? — Ты когда улыбаешься, у тебя десны видно. А еще ты прищуриваешься, когда сомневаешься в чьих-то словах, и выглядишь тогда ну как самый настоящий лисенок. И… и еще… еще у тебя такие кукольные губы, будто вылепленные, знаешь. Юнги краснеет и в ответ только икает пьяно, тут же становясь из красного практически бордовым. — Ой, прости. Чимин смеется и смотрит ласково-нежно блестящими глазами. Спать ложатся только на рассвете, когда персиковые лучи мягко касаются темного неба, лаской разгоняя тьму. Две пустые бутылки вина одиноко стоят под столом. Посуда небрежно скинута в раковину. Мусорное ведро не прикрыто крышкой, а нарезанные фрукты оставлены в качестве жертвы воздуху. Юнги гладит Чимина по волосам, чуть нависая над его лицом, опершись на дрожащий от перенапряжения локоть, и тот прикрывает глаза от ласки. — Ты мне снишься часто, знаешь, — шепчет он и приподнимает веки, устремляя взгляд в сухие приоткрытые тонкие губы. — И я всегда… счастливый такой там с тобой. И мне всегда так тепло… так тепло… Ну, а это же невозможно, глупости какие-то, да? Юнги кивает. — Глупости, да, — он несдержанно тянется ближе и успевает взять себя под контроль только когда уже почти касается пухлых губ поцелуем, вместо этого целует в кончик носа, хихикая над недовольным выражением лица. — Давай спать. — Да, давай.***
Спокойствие тихих будней разрушается неожиданно. Юнги даже сразу понять нечего не успевает. Вот он ходит на пары. Зубрит материал. Смотрит сериалы. Гуляет с Чимином. Спит. Ест. Снова ходит на пары. Ничего не происходит. Ровным счетом ничего. А вот он стоит рядом с Минхёком и никак не может от него отделаться, выслушивая комплименты и отказываясь от каждого предложения сходить на свидание. Ему страшно. Кажется, скажи хоть одно слово неправильно, и это либо опозорит его на весь университет, либо разозлит Минхёка и вот тогда… что «тогда» неясно, но узнавать как-то не особо хочется. — Я пойду, — тихо бормочет, покусывая губы, и поправляет футболку, прилипшую к вспотевшей в одно мгновение спине. — Со мной на свидание? Юнги заливается краской и отрицательно машет головой. Он пытается обойти Минхёка, но тот следует за ним по пятам. — Я же нравился тебе. — Нравился. Сейчас нет. Прости, — и ускоряется. — Да подожди ты, — Минхёк хватает его за локоть, — хватит убегать. — Отпусти, мне нужно на пару. Юнги дергает рукой, стыдливо опуская взгляд, когда замечает, что на него в этот момент посмотрело несколько проходящих мимо студентов. — Ты мне скажи, это Чимин тебе наговорил всякого про меня, да? Так вот не слушай его. Он вообще… вообще это он виноват в том, что у нас все так вышло. — Как скажешь. — Дай мне шанс. — Нет. Дай пройти, пожалуйста. Юнги вырывают из хватки, прижимая к груди со спины. Пахнет яблоком. Становится спокойнее. Чимин его прячет быстро и надежно, глядит Минхёку в глаза уверенно и прямо так, как глядел в тот вечер в кафе. — Свалил отсюда, — сквозь зубы произносит дрожащим то ли от страха, то ли от ярости голосом. — Просто признай, Пак, ты по омегам. Такие как ты могут быть только по омегам. Чимин презрительно фыркает. — Конечно, особенно рядом с такими альфами. — Пойдем, Чимин~а, пожалуйста, пойдем, — Юнги цепляется за его ладонь и тянет в сторону. Тот повинуется безмолвно только одаривает Минхёка полным отвращения взглядом напоследок. Юнги держит за запястье невесомо, едва ощутимо, но его касаниям противиться нет ни сил, ни желания, и Чимин следует за ним покорно, напоминая самому себе верного пса, идущего без поводка за хозяином. Начинают говорить только на улице, когда доходят до какой-то лавочки и садятся близко друг другу, соприкоснувшись бедрами. — Ну-х, — выдыхает Чимин и вытирает ладони о колени. — Тебе нравятся омеги? — Что похож на того, кому нравится люди своего пола, да? — Нет, — пожимает плечами Юнги, — как вообще по внешности можно сделать такой вывод? — Почему спрашиваешь тогда? — Потому что хочу, чтобы это было правдой, — тихо говорит Юнги и смотрит в глаза стеснительно, но уверенно. Чимин удивленно выдыхает, прикусывает нижнюю губу и отводит взгляд в сторону. — Зачем? — Хочу, — упрямо и едва слышно. — Юнги, я… — Чимин обрывается, вдыхает, — я нравлюсь тебе? — Нравишься. Чимин краснеет, робко переплетает их пальцы, после чего осторожно кивает. Момент тихий, наполненный нежностью и неловкостью, которую не рушит даже, проезжающая мимо машина, разбрызгавшая лужи вокруг.***
Все развивается медленно. Нерасторопно. У Юнги появляется навязчивое желание делать подарки Чимину, поэтому он изворачивается, как может: то испечет что-нибудь, то сплетет браслет, то сырок купит, то мармелад, — и получает всегда в награду теплые объятья и игривые поцелуи в щеку. Чимин становится куда более ласковым, чем прежде. Он теперь постоянно касается: то гладит, то голову на плечо кладет, то обнимает в самый неожиданный момент (даже если это просто путь от холодильника до стола, а в руках зажаты помидор с огурцом). Жмется ласковым котенком, разве что не мурчит, когда Юнги начинает поглаживать его по волосам и шее. Поцелуев так и нет. О вещах более интимных и говорить нечего. Может быть, поэтому Юнги так сильно удивляется, когда Чимин просит провести с ним течку. — Я не хочу один с ума сходить, когда у меня есть пара. И Юнги остается только согласиться и начать перерывать информацию о том, как приносить удовольствие омегам. Он читает каждую свободную минуту и с интересом в один вечер проводит языком по шее Чимина, чтобы проверить, пойдут ли у того по коже мурашки. Пошли. И теперь коротко проводить кончиком языка по пряной, солоновато-сладкой коже становится его любимым делом, так же как прятать смущенный румянец в плече. И когда течный Чимин раздевает их обоих до гола, жмется всем собой к груди, Юнги мягко лижет его шею и чуть смелея целует ее же легкими касаниями, вызывая довольную, сытую улыбку. Он пытался невинную ласку превратить в более страстную, разжечь сладкий огонь в крови, но его остановили тихим: «Мне не нужен секс», — поэтому близость остается едва ли не платонической. — Я благодарен Минхёку за тебя, — бормочет Юнги, когда Чимин поднимает на него взгляд. — Даже от мудаков есть польза, — хихикает тот и мягко касается губ, поднявшись на руках выше.