А ты бы ходил со мной, если бы я был комсомольцем?

Андрей всегда думал, что он рациональный человек — тот, кто опирается на факты и логику, принимает взвешенные решения, долго думает, прежде чем что-то сделать. Марат, играючи, как умел только он, пошатнул его убеждения. Он сделал это с первой судьбоносной встречи в автобусе, сначала буквально — хотя валяться на грязном полу и с гудящей от боли головой Андрею не очень-то и понравилось — а затем и фигурально, потому что, несмотря на ожидаемую злость на «гопника в синей куртке», Андрей испытал что-то, так сильно напоминающее восхищение, что это его и смутило. Потому что не должен был задира с подсыхающей кровью на голове напоминать ему бурю, ураган и наводнение одновременно, но Марат напоминал. Потом Андрей начал учить его английскому, подружился, пришился, и жизнь окончательно из рациональной и спокойной превратилась в иррациональную и полную буйства красок и энергии. Или точнее — полную Марата. Не то чтобы Андрей был против. Он не мог точно сказать, кто из них первым осознал запретные в своей сокровенности чувства, все понял и перестал отрицать, выступил тем самым двигателем, этаким смелым первым шагом — Андрей хотел надеяться, что он, но не был в этом уверен. Они дружили, и дружба их с каждым днем все крепла, они запутывались в друг друге так, что их нельзя было и вовек распутать. Однажды курили и решили сыграть в цыганочку, а там все и закрутилось. Андрей потом серьезно сказал, что это был его первый поцелуй, и вообще, он такого ни с кем и никогда не делал, а Марат все бахвалился, немного нервничал — они оба тогда думали, что за свои действия получат в морду и не ожидали взаимности — и говорил, что он его, как более опытный, всему научит, но через неделю признался, неожиданно смущаясь, что это и его первый поцелуй тоже. Они что-то вроде ходили вместе, тайно, конечно, если не считать Вову, которому обо всем рассказал Марат в первый же месяц, потому что, ты что, Андрей, это же Вова! — и Андрея все устраивало. Даже больше, чем устраивало, потому что в последний раз он такое яркое и искреннее счастье испытывал при еще живом отце. Приходилось, конечно, мириться с идеями, которые придумывал Марат, не способный успокоиться и на полчаса. Например, писать целый месяц подряд в подъезде на стенах всякие романтичные глупости. Мама на Андрея потом долго подозрительно косилась. Или как сейчас, когда они лежали у Марата дома — он уговорил родителей на очередную ночевку, пока Вова пропадал у Наташи — и пытались заснуть. Точнее, пытался Андрей, пока Марат рядом жаловался то на тяжелое одеяло, то на горячие батареи, то на самого Андрея. Зато успокоился, когда Андрей его обнял — даже жаловаться перестал. Потому что, видимо, сказать словами через рот, что он хочет, Марат не умел. Или не хотел. — Ты завтра точно на сборы не пойдешь? — зачем-то уточнил в третий раз Марат, который и так прекрасно знал ответ. Но Андрей даже раздражаться не стал — он никогда на него не мог раздражаться или сердиться — только уткнулся носом в макушку темных волос, вдохнул родной запах и тихо ответил: — Точно. Андрей отпросился у Вовы с завтрашних сборов, потому что они с мамой и сестрой уезжали ранним утром до вечера к тетке за город. По правилам на сборы можно было не приходить только в крайнем случае, но Вова относился к таким причинам понимающе. Марат пробурчал себе что-то под нос, запутал его ноги со своими и уснул. Андрей под звук его тихого сопения заснул следом. На следующий день, вечером, когда Андрей вернулся домой и дождался Марата, который в эту ночь оставался у него — мама уже давно не обращала внимания на их крепкую дружбу и относилась к присутствию Марата философски — он сразу заметил, что что-то было не так. Марат выглядел побитым, и, в отличие от обычных проколов и ошибок, за которые можно было получить в фанеру, в этот раз следов от ударов было больше. Андрей мысленно запланировал завтра узнать, что за пацан его тронул, и серьезно с ним поговорить. Из-за его серьезных разговоров Марата меньше трогали, если это, конечно, был не Турбо, с которым серьезный разговор закончился дракой, и их разнимал уже злой Вова, у которого терпения на слова никогда не хватало. Марат скинул куртку, проигнорировал вопрос Андрея про его состояние и сам спросил: — Ты бы ходил со мной, если бы я был чушпаном? Андрей тогда не насторожился. Марат взял моду спрашивать: «А ты бы ходил со мной, если я был червем? А мухой? А жирафом? А сколопендрой?» Андрей ждал, когда Марат переберет всех представителей животного мира. Так что в тот момент Андрей не насторожился — а стоило — только пожал плечами и привычно ответил: — Ходил. Марат широко улыбнулся и сказал: — Хорошо, а то я отшился. Андрей, мягко говоря, удивился — ладно, он знатно охуел. Но предпринял попытку вести себя спокойно и рационально, отвел Марата в ванную обработать раны, понял мысленно, почему Марат так настойчиво вчера спрашивал, будет ли он на сборах или нет — чтобы не помешал отшиваться и не закрыл собой от колючих кулаков. — Надоело мне это все, — признался Марат и поморщился, когда Андрей ваткой, пропитанной перекисью, коснулся его царапины, смывая подсохшую кровь. — Вот это все, пацанское. Правила эти, когда один за всех и все за одного до первого проеба. Нужно дальше двигаться. — А как же твое «хочу быть с пацанами»? — спросил Андрей, постаравшись говорить спокойно. Внутри у него все рушилось — действия Марата не укладывались в привычную картину мира — и Андрей пытался… Он даже не знал, что пытался. Просто обрабатывал раны Марата, потому что это единственное, что сейчас было понятным и изученным. — Ерунда это все, — отмахнулся Марат, который свой личностный кризис, оказывается, уже давным-давно пережил. — А что? Ты считаешь все это правильным, да? Как с чушпаном ходить будешь? На последних словах его голос предательски дрогнул. Марат под его пальцами напрягся, подобно оголенному проводу, и Андрей понял — волнуется. Андрею нужно было время, чтобы все осознать и прийти к чему-то, но Марат, что, действительно, думал, что он его бросит? После всего, что они прошли, лишь потому что Марат стал чушпаном? И кто из них еще дебил? — А ты с пацаном ходить будешь? — спросил вслух. Марат резко улыбнулся, и его глаза засияли в рыжем свете ванной, точно на ночном небе одновременно вспыхнули все звезды. — С тобой любым буду. Потом Андрей узнал от Вовы, что Марат «идиот еще тот, но поступил правильно». И эти слова — одобрение их старшего — окончательно ввергли Андрея в мучительные раздумья. С одной стороны, пацанство ему нравилось и давало защиту, чувство единения и какой-никакой, но доход. С другой, без Марата было скучно. Друзей в Универсаме Андрей не нашел, и каждый раз, приходя на сборы, все его мысли вращались вокруг Марата. Тот, отшившись, развел активную деятельность, начал участвовать в школьных делах, записался в кружок, резко поменял свое отношение к комсомольцам и начал с ними общаться, даже с той же Розочкой, которую раньше страшно не любил. Андрей оправданно волновался, наблюдая за такими стремительными изменениями. Не ревновал — они уже не были детьми, чтобы ревновать друг друга и так этой самой ревностью не уважать, но волновался. Сильно. Очень. И догадывался, что его отшивание — вопрос решенный. А когда Марат пришел к нему немного нервный и спросил: — А ты бы ходил со мной, если бы я был комсомольцем? Андрей только вздохнул, посмотрел, как Марат достал из кармана помятый галстук и нервно сжал красную ткань, на него даже не смотрел, так боялся ответа. — С тобой любым буду, — повторил его слова Андрей. Андрей повязал ему галстук, поправил воротник рубашки, подумал еще с иррациональной злостью, что Марату красный цвет идет и вообще все это, комсомольное, ему подходит, но успокоился, когда Марат встал на носочки и потянулся к нему. — Я с тобой тоже любым, но слушай, — произнес он, пока Андрей немножко пропадал в его глазах. Немножко — иначе бы провалился в эту притягательную темень окончательно. — Можно я с тобой чушпаном ходить буду? — Или с комсомольцем? — подсказал Андрей. — Это в планах, — подмигнул ему Марат. Он из него веревки вил, и Андрей ему это позволял. Андрей отшился (было больно, но терпимо), вступил в комсомол, старательно не обращая внимания на самодовольное лицо Ирины Сергеевны — не ради нее старался. Зато на самом посвящении едва сдерживал улыбку — помнил, как Марат помогал ему учить правильные ответы. На самом деле, Андрей их и так знал — зря что ли все эти годы до отшивания он был примерным учеником? — но Марат с хитрой улыбкой предложил за каждый правильный ответ награждать его поцелуем, и Андрей не мог не согласиться. Что говорить, выучили они хорошо, если половину ответов… А после посвящения, когда Марат окинул его взглядом и сказал неожиданно хриплым голосом, что ему очень идет красный галстук — глаза у него при этих словах потемнели — Андрей, кроме приятного зуда внутри, подумал, что все складывается, на удивление, хорошо. Так что да, Андрей привыкал к новой жизни. Его время от времени бесили комсомольцы, начиная с Коневича с его напыщенными возвышенными речами и заканчивая Розочкой с ее чрезмерной наигранностью, но терпеть их было можно. А с Маратом под боком даже наслаждаться. Марат не признавался, но ему жутко нравился — Андрей же видел — красный галстук на шее Андрея. Тот даже стал его чаще надевать, дабы насладиться и потяжелевшим взглядом Марата, и его попыткам оставаться спокойным при виде такого Андрея (последнее у Марата никогда не получалось). — Ты можешь потише? — прошипел Андрей, пока Марат вздумал зацеловать ему шею. Были они в грязной кабинке туалета. Хорошо еще, что наступил вечер и большинство учеников ушло, но Андрей все равно слышал отдаленно — уши у него будто заложило, но такой эффект всегда производило присутствие Марата — как кто-то ходил по коридору. Марат мстительно укусил его за мочку уха, ухмыльнулся, зная, какое это влияние оказывало на Андрея — Андрей его ухмылки не видел, но был уверен, что Марат ухмыльнулся, — прошептал громким шепотом, потому что у него даже шепот выходил громким: — Тебе что-то не нравится, Андрюша? Имя протянул так, что у Андрея мурашки пошли по спине, внутри все сгустилось, как молоко. — Если услышит кто и зайдет проверить, сам будешь объяснять, что мы делаем. — Да расслабься, — Марат прижался к нему телом, брюками к брюкам, и Андрей на бесконечно-долгое мгновение выпал из реальности. Казалось, они делали это столько раз, сходили с ума друг по другу столько раз, а для Андрея все было так ярко, будто впервые. — Коневич и так знает. Андрей не хотел сейчас думать о Коневиче и том, что именно он знает — подумает как-нибудь потом — и когда Марат в очередной раз коснулся его подбородка губами, выдержка покинула его окончательно. Андрей дернул ремень его брюк, попытался расстегнуть — от нетерпения руки подрагивали, перед глазами все плыло — не получилось. — Что, не отэтывается? — ехидно спросил Марат. Андрей едва сдержался, чтобы закатить глаза, вместо этого снял вожделенный Маратом галстук и завязал ему рот. В такие моменты его извечные шутки и ехидство только отвлекали. Марат ему это позволил и смотрел еще так самодовольно, будто с самого начала задумал эту аферу. И кто из них еще извращенец? — Молчи, — сказал Андрей, хотя Марат с завязанным ртом и так ответить ничего бы не смог, опустился на колени и расстегнул наконец чертов ремень. На следующий день Коневич решил серьезно с ним поговорить и даже оставил после собрания — Марат предупредил, что будет ждать на лестнице. Коневич нервничал и потирал ладони. Андрею стало интересно, что за серьезный такой разговор его ожидал. — Знаешь, Андрей, ты хороший мальчик… да и то, что вы с Маратом отшились, прекрасно, но, понимаешь, у нас в комсомоле…как это сказать…соблюдают приличия. Андрей решил, что самым лучшим выбором в данной ситуации будет оставаться бесстрастным. Значит, вчера они — или кое-кто — были недостаточно тихими. Или в любой другой день. — Не стоит разводить содомию, так скажем, — нашелся со словами Коневич. Андрей смотрел на него все также бесстрастно. Марат однажды сказал, что он может подавлять взглядом, вот Андрей и подавлял. — Не понимаю, о чем ты. Интересно, почему этот разговор Коневич не проводил с Маратом? Или с ним комсомолец уже пытался говорить? Андрей прекрасно представлял, что Марат мог сказать — нападать словами он умел намного лучше него. Коневич вздохнул, открыл рот для нового потока бессмысленных слов, и Андрей догадался, что разговор будет долгим. — Че как долго? — спросил Марат, когда Андрей наконец отвязался от самого надоедливого в мире комсомольца и пошел уже к своему любимому комсомольцу. — О чем говорили? — О том, что я развожу в комсомоле содомию, — ответил Андрей, поймал руку Марата своей. Страшно устал от этого душного невнятного разговора. — Ааа, — догадливо протянул Марат, сжал его руку в ответ. — Со мной Коневич тоже об этом говорил. — А ты что? — А я что? А нехер ему слушать, что мы там делаем, — улыбнулся довольно Марат, совсем как кот, объевшийся сметаны. Вспоминал, видать, вчерашнее. Андрей провел носом по его виску, приводя мысли в порядок. У него в голове зародилась идея. — Сможешь ключ от его кабинета раздобыть? — Андрюша, обижаешь! Уже есть, — ухмыльнулся Марат. И когда только успел стащить и дубликат сделать? — А зачем тебе? Андрей улыбнулся, подумал, что он давно уже не напоминал человека рационального, способного тщательно взвешивать каждое совершенное им действие, и решил, что ему плевать — с Маратом можно было быть и иррациональным. — Устроим в его кабинете содомию, — предложил Андрей. Марат растянул губы в предвкушающей улыбке. В глазах у него вспыхнули языки пламени, точно туда кто-то залил бензин и подбросил подожженную спичку. — С каким гениальным человеком я хожу, оказывается. — Так ты согласен? — Конечно! Если быть с Маратом означало принести в жертву свою рациональность, то Андрей с радостью это бы сделал.