счастье

Иногда Гарри стыдно. За себя. За то, что он делает. За то, что знает: уже не сможет остановиться, Рубикон давно пройден. Раньше он обещал себе: «Это в последний раз», — говорил, что не допустит повторения, приводил тысячу и одну причину, почему нельзя подобного допускать и почему неправильно это. Раньше. Теперь Гарри не делает даже этого, с каким-то фатализмом признаёт — он не может без него; сама мысль, что всё будет иначе уничтожает его. Иногда Гарри чувствует вину. Перед друзьями. Разве это не тоже самое, что предательство? Гарри, по правде, немного устал. Девчонки были бы в восторге от такой истории: они вынуждены встречаться тайком, потому что не могут быть вместе. В жизни это не так красиво. Совсем не красиво, думает Гарри, закрывая глаза и подставляя лицо под струи воды; сейчас в душевой нет никого и немного, самую малость, хочется утопиться. Не от чистого сердца, просто Гарри запутался, просто о таком даже не спросишь. Иногда тяжело делать вид, что ему всё равно, играть во вражду и непринятие, иногда — сделать это слишком легко, и это пугает сильнее, чем первая встреча с Василиском, с которым пришлось столкнуться на втором курсе обучения. Гарри до глупого счастлив. До глупого — пропал, будто под действием сильнейшего заклинания. В этом вся проблема, он знает: будь это что-то несерьёзное, если бы сердце оставалось спокойным рядом с ним — не было бы никаких проблем. Они просто получали бы друг от друга что хотели и неважно было бы к чему это приведёт. Но в какой-то момент это стало важным для Гарри, столь важным, что он жизнь готов положить; это же называют любовью? Настоящей, сжигающей всё вокруг и тебя самого. В какой-то момент он понял, что просто не может представить себе жизнь без него. Иногда, как сейчас, всё же пытается: они выпускаются и расходятся по разным сторонам, оставив в стенах Хогвартса все тайные вылазки и все слова, только для них двоих, но не оставив вражду, существующую со времён основания факультетов, ставшую их личной. Гарри и правда глуп. Он зябко ведёт плечами, сегодня нет отбоя по расписанию, сегодня все празднуют; Гарри обещал, что придёт позже, с него взяли слово, что не заставит слишком долго ждать себя — Рон грозился выпить всё сливочное пиво, не оставить ему ничего. Хорошая попытка, Рон. Гарри глуп. Он готов к тому, что их финал не будет таким счастливым, готов, что когда-нибудь рядом с Малфоем будет засыпать кто-то другой, наверное, девчонка какая чистой крови и с безукоризненной родословной. Как будет смотреть Малфой на неё? Будет ли вспоминать его? Когда-нибудь, наверное, и у Гарри будет кто-то ещё, у них будут дети, они станут взрослыми и не будут вспоминать о том, что было в прошлом, их дети будут обучаться вместе и это единственное, что у них общего будет. Он готов, хоть и знает — это уничтожит его, но это — это будет потом. Сейчас Гарри вздрагивает, когда слышит чужой голос, от которого разом перехватывает дыхание, так до нелепого, что смешно. Сейчас Гарри не может отказаться от него, даже если это посчитают предательством, даже если чувствует стыд и вину, даже если потом — не останется ничего. Этот момент и эти дни, эта улыбка, насмешливым высеченная, и этот взгляд, его голос и запах его, его руки и весь он — Гарри влюблён, так сильно, что грешно. Этот момент — он не может отказаться от него, это его выбор, осознанный, пусть от него и бывает тяжело. Гарри смеётся в чужие губы, говорит: «А если кто зайдёт?» — говорит: «Я защищу твою честь, Малфой, мантия-невидимки всегда под рукой», — как будто будь это «если» он бы успел, как будто он способен заметить кого-то ещё, когда рядом Малфой, когда пальцы его путаются в волосах Гарри, сжимают их, заставляя запрокинуть голову. Великие волшебники, Гарри так — всё равно, Гарри так — влюблён; беззаветно и без остатка. Он отдал бы себя всего, сделал бы всё для него, хотел бы этого, но они знают оба — это возможно только в такие моменты, скраденные, запретные; им этого достаточно. Гарри этого достаточно. Он говорит себе это, напоминает себе об этом и убеждает себя: этого — достаточно; достаточно, пока у них есть возможность утонуть друг в друге, достаточно, пока Гарри может видеть улыбку его — не ту, едкую и самодовольную, надменную и презирающую, другую, о которой, возможно, больше и не знает никто. Потому что Гарри влюблён и счастье его, как любое другое, имеет свой вес и цену свою — эту цену он осознаёт, примет всё и возьмёт всё, пока время, отведённое им, не разобьётся реальностью, пока оно у них есть, ведь счастье это — оно стоит всего.