And I'll be in denial for at least a little while What about the plans we made?
20 июня, суббота.My love, My love My fearless love I will not say goodbye Sea may rise Sky may fall My love will never die
— Я всё понимаю, но это и моя комната тоже… — Чёрт, Терра, извини! — Не надо. Кажется, Ривен всё–таки уснул на полу около её кровати. Он не спал последние ночи. У него не получалось закрыть глаза и не видеть её лица. Эта была игра, в которой он всегда оказывался проигравшим, и с каждым разом она делала всё больнее и больнее. Глаза и сейчас слипались несмотря на короткий сон, а череп раскалывался так, будто его били молотком. Он знал, что у него тряслись руки, колени, весь корпус, знал, что он не мог нормально говорить, но не мог заставить себя исправить это. Он больше ничего не мог исправить после того, как узнал о смерти своего лучшего друга, последовавшей за смертью девушки, без которой он больше себя не представлял и которая погибла из–за него. «Просыпайся!» – хотелось ему наклониться, сжать её голову и прокричать прямо в лицо. Мисс Даулинг сидела на коленях прямо рядом с ним, положив ухо на грудь Музы. Собственное сердце выпрыгивало наружу, его тошнило, перед глазами всё кружилось. Вид крови, стекавший по подбородку девушки, заставлял всё внутри холодеть, а лёгкие желать выбраться на воздух прямо через рот. Его трясло, потому что он больше не чувствовал её, потому что всё, что он чувствовал, была вина. Лишь в госпитале он узнал о Скае. Муза не собиралась просыпаться, бледность её кожи сводила его с ума, а мысль о том, что случилось со Скаем, разрывала его на пополам. Ривен не мог уйти отсюда, не мог оставить свою напарницу, свою любовь, но там, в разрушенном городе, Сильва склонялся над погибшим сыном, над его лучшим другом. Ему хотелось разрушить лазарет. Хотелось, чтобы все эти грёбанные лекари заткнулись и молча делали свою чёртову работу, потому что пока это получалось херово. Ему хотелось, чтобы пришёл Скай и сказал, что всё будет хорошо. Когда парень по имени Набу посмотрел на него таким же взглядом, как и врач, сообщивший ему когда–то о гибели матери, Ривен бросился на него. Последнее, что помнил, были больной укол и непрерывная агония. — Не надо нам было тогда соглашаться на экспедицию, да? — Хриплый голос Харви раздался совсем рядом. Он чуть повернулся: девушка села рядом с ним, спиной к кровати. Он бы посмеялся, если бы за этими словами не скрывалось нечто ужасно прискорбное. Его затылок опустился на одеяло, которое уже давным–давно потеряло запах своей хозяйки. Горло болело из–за дикого желания разрыдаться прямо перед Террой. Он, наверное, так бы и сделал из–за невыносимой усталости, но эту ночь он провёл в старой комнате Ская, в апартаментах Сильвы, и теперь небольшая горстка самообладания всё же у него имелась. А ещё эти слова ранили так глубоко, что из него почти вырвался крик отчаяния. Они были одновременно и такими абсурдными, и такими правдивыми. Неужели именно тот день всё предопределил? Неужели, будь они чуть более безответственными, сейчас бы в постели, на которой покоилась его голова, спала Муза? — Давай там не затягивай и возвращайся… — Какая разница, когда я вернусь, если ты всё равно будешь тусоваться в столице? Деловой какой, — смех Ская был слабым, не по–настоящему саркастичным. Ривен закрыл глаза, позволяя слезе скатиться по виску на ткань одеяла. Видимо, самообладания всё же было мало. Ему уже было плевать, что он собирался плакать на глазах у Харви. — Так всегда будет? — Прошептал он, не в силах больше молчать. — Как? — Так больно. — Да. Влажный смех сорвался с его губ. Смешки перетекли в всхлипы, и вот по обеим щекам уже струилась ненавистная солёная жидкость. Грудь сотрясалась от рыданий, лицо горело от стыда, а сердце продолжало убивать его своим постоянным стенанием. Как он собирался выдержать это? Как он собирался жить с этим колом в груди, каждый день возвращаться в комнату, наполненную вещами Ская, а открывая галерею на телефоне, видеть лицо Музы, которая погибла из–за его тупости? — Тебе плохо, потому что ты любишь. Разлюбить ты уже просто не сможешь, поэтому придётся смириться. Мы смирились со смертью мамы, смирились и с постоянной болью, — шёпот Терры, который он почти и не слышал из–за собственного плача, раздавался по комнате. Ривен даже не сумел попытаться сделать вид, что её ладонь, обхватившая его колено, не утешала его. — Мы сделаем это и сейчас. — Я не могу, — жалко простонал он, в истерика мотая головой. — Я так не смогу, понимаешь? Они… Они повсюду следуют за мной, постоянно стоят передо мной, и я не могу перестать думать о них! Это невыносимо, просто… Я не смогу, ясно? — Не ты первый говоришь это, не ты последний, — произнесла Харви, срываясь в конце. Он повернул голову, не поднимая её с кровати, и взглянул на неё. Она тоже плакала, и это, как ни странно, подействовало на него успокаивающе. — Ты думаешь, у тебя у одного такие чувства? Представь, что сейчас с Солом. — В том–то и дело, что я понятия не имею, как он ещё не… ещё не вскрыл себе вены, я не… — Слова постепенно перетекли в рыдание. — … Но мы обязаны готовиться к чему–то более опасному, иначе мы проиграем войну, — луна отразилась в карих глазах, и он засмотрелся, точно заворожённый. — Наша вина — общая, как команды и друзей — в том, что мы не уберегли её, и это бессердечно отрицать. Мы подвели её, оставили одну разбираться с проблемами, и в итоге она просто не справилась. Мы могли помочь ей, но теперь единственное, что мы можем сделать, это заставить её жертву что–то значить, Ривен. Наша обязанность — уничтожить этих монстров раз и навсегда, заставить их заплатить за всё, что они сделали, и выполнить эту обязанность можем, только если будем подготовлены на сто двадцать процентов. Я понимаю, как тяжело, сидеть сложа руки, но у нас своя роль, и мы должны принять её вес. — Знаешь что, друг? Я тебя полностью понимаю, — качество видеозвонка, конечно, оставляло желать лучшего, но разглядеть самодовольную улыбку Ская было слишком уж легко. — Пошёл ты! Тебе просто нравится с загадочным видом кивать и ухмыляться, но что за хрень ты имеешь в виду ты не говоришь! — Крикнул он в камеру, с глухой злостью захлопывая ноутбук. Плачь на плече Терры Харви был необычным опытом, но, как и всегда, он принял его без особого сопротивления. Ривен не был уверен, что сможет смириться и идти дальше. Как о таком вообще можно было думать? Он сидел рядом с кроватью Музы, но она умерла. Он жил в комнате, пропитанной дурацким занудным духом Ская, но он умер. Флора умерла, потому что всем им было плевать на её проблемы. Как можно было продолжать жить дальше, если во всём, что произошло, были виноваты только они? Как можно было продолжать жить, если они все были убийцами? Он не солгал: он совершенно не мог вообразить, что сейчас творилось с Сильвой. Если ему не изменяла память, покорёженная успокоительными, два дня назад Ривен так же рыдал в его объятиях, но директор остался твёрдым и непоколебимым. Он по себе знал, что это был лишь панцирь, защита, спасающая от самых сильных истерик, но чего он не знал, так это боли от потери ребёнка. Если Риву хотелось лезть на стенку, чего хотелось Солу? Но Сол не был виновен в смерти Ская. Ривен был виновен в смерти Музы. Это была его вина в том, что они отставали и проигрывали. Он добросовестно отбивал все атаки иллюзорного врага, даже предпринял несколько собственных нападений, но тем не менее он и Муза жались всё ближе и ближе к центру поляны. Мысли разбегались, мешая, и у него не получалось создать давление. Его напарница справлялась в разы лучше, успешно отражая все магические сферы своим мечом, но позорное поражение уже наступало им на пятки. Так как магия разума была нематериально, они должны были компенсировать её удвоенным напором физических атак, но он безбожно подводил их обоих. Муза обучилась магии света, смогла привести их к победе в симуляторе, но он подвёл её в реальном мире. Отвлёкся, засмотрелся, рассредоточился — облажался, одним словом, но в этот раз его ошибка стоила жизни его первой любви. И никакое время не сотрёт эту ошибку.***
When did it end? All the enjoyment I'm sad again, don't tell my boyfriend It's not what he's made for What was I made for?
— У меня такого раньше не было: раньше никогда не держалась за людей, — её шёпот растворился в ночном воздухе, в шелесте листвы, но Скай услышал. — Это же хорошо? — Он слегка качнул головой, раздумывая сам над своим же вопросом. — Хорошо, когда не чертовски больно, — моментально ответила Стелла, пальцы сжали холодный камень. — Стелл, это закономерность: всё самое любимое после потери приносит самую большую боль. От этого не спрятаться, — произнёс он.«IV. пожалуйста, пусть оно сбудется» — you drew stars around my scars
При свете дня находиться на крыше было непривычно. Наверное, ни она, ни Беатрикс, отыскавшая эту башню, никогда не были здесь не ночью. Летнее солнце стояло высоко в небе, макушку припекало, но Стелла, не заботясь об этом, продолжала молча терпеть дискомфорт. Она не знала, где ещё могла спрятаться. Студенты, собирающие вещи перед завтрашним отъездом, сновали по коридорам, не давая воздуха, а здесь, в месте, о котором знали только несколько человек, было спокойно. Отдалённые голоса не мешали тонуть в собственных ядовитых мыслях, пожирающих до последней капли крови. Голова болела. Когда у неё в последний раз была истерика? Не перманентное чувство безысходности, не расстройство из–за бог знает чего, а настоящий взрыв эмоций, рыдание, вызывающее икоту. Если верить её памяти, так сильно она плакала в восемь лет, когда отец, выслушав долгую и злую речь её матери, молча захлопнул дверь. Тогда Стелла думала, что грудь болела, потому что в ней что–то было поранено. Теперь ей казалось, что в груди что–то умерло. Нутром она ощутила приближение человека. Могла бы сосредоточиться и понять, кто это был, но виски были сдавлены тупой болью, а мысли неуклонно метались в вихре. Раздался негромкий скрип двери, на крыше она теперь была не одна. Ей всё же удалось распознать пришедшего скорее, чем тот заговорил. — Если ты скажешь, чтобы я ушёл, я уйду, — отнюдь не громкий голос Брендона ударил по барабанным перепонкам. — Но я не хочу, чтобы ты была одна. Неосознанно проведя ногтем по камню ограждения, на котором сидела, свесив ноги, она глубоко вдохнула, а на выдохе закрыла глаза. — Мне всё равно, — ответила Стелла искренне. Возможно, это было грубо, несправедливо и неправильно — так общаться с тем, кто желал ей только лучшего, кто втайне всегда любовался и восхищался ею, — но у неё не было сил придумывать вежливый ответ. Это была правда: что без Атилия рядом, что с ним — она была одна. Через мгновение герцог действительно оказался рядом. Он остановился у ограждения, но не сел рядом с ней. Его руки устроились на камне, а дыхание слышалось тихим сопением. В горле замер крик отчаяния, ладони горели из–за горячей крови, словно она была лавой, а чужие пальцы сжали её талию, таща всё дальше и дальше от Ская. Его всё ещё открытые глаза смотрели ввысь, в небо, в честь которого его назвали, а Стелла с каждой секундой видела его всё хуже. Вскрикнув от злости и горя, она вцепилась в мужские запястья, приказывая отпустить её и вернуться к Скаю, но мужчина лишь прижал её к себе сильнее. Желая выцарапать ему глаза, она бешено повернула голову и встретила умоляющий взгляд Брендона. Погода, издеваясь над ней уже пятый день, и не думала ухудшаться. Пушистые облака плыли над её головой, но лоб начинал пульсировать каждый раз, когда она закатывала глаза, чтобы взглянуть вверх. Она думала, что с дыханием пустота под рёбрами должна была заполняться, но эта дыра становилась всё глубже и глубже, и вот ей приходилось искать взглядом внизу хоть кого–то, чей голос смог бы удержать её здесь и не дать ей утонуть в собственной пустоте. — Я знаю, что ты не хочешь говорить или обсуждать что–то, но… Но я хочу, чтобы ты знала, что я не поеду в Эраклион. Насовсем, в смысле, — Брендон разорвал тишину вновь. Как и в прошлый раз, ей было всё равно. — Останусь здесь, в Алфее. Если я когда–либо и с чем–либо буду нужен тебе… — Меня не будет здесь через пару месяцев, — равнодушно проговорила она. — Конечно, я же буду на третьем курсе. Почему ты спрашиваешь? — Стелла повернулась к нему, хмурясь, и встретила его взгляд, непроницаемый отчего-то и стеклянный. — Тебе скоро восемнадцать. Будешь совершеннолетней, — ответил он. Его слова были набором фактов, никак не связанных будто с темой их разговора.«IV. пожалуйста, пусть оно сбудется» — you drew stars around my scars
— Почему? — Он даже не пытался скрыть сожаление и тоску в голосе. Ей почти захотелось усмехнуться: они оба были из необычных семей, но всё ещё так сильно отличались друг от друга. Атилий был слишком открытым для герцога, который обязывался показывать людям только те эмоции, которые были уместны. Или это была она? Влияние её присутствия и его чувств к ней? — Сообщу, что готова к коронации. Половина Совета всё равно уже давно ждала этого, — спокойно произнесла Стелла без стеснения. Мать бы ей сейчас сказала, что она вела себя как дура, рассказывая о таком поданному другого королевства, но её это теперь не волновало. Её вообще теперь не волновали никакие слова и предостережения матери. Снова повисла тишина, но её она не напрягала. Она приняла это решение, наверное, в тот самый день. Помогла в этом и реакция отца, приехавшего в Алфею вместе с ними пять дней назад: он смотрел на неё пару минут, будто ища тени сомнения, а потом спросил, будет ли она согласна на его помощь в управлении Солярией. Она уставилась на него, удивлённая, что он вообще спрашивал о таком. Вместе они установили дату собрания. — Ты… Ты уверена, что хочешь на трон так рано? В Алфее тебя подготовят, ты… — Не нужно этого, Брендон. Я способна думать за себя сама. — Я не то имел в виду… — Я знаю, что ты имел в виду. Это мой долг, и у меня больше нет желания убегать от него. Может, в нём я найду смысл. А ты… — Впервые за весь их разговор она ощутила неловкость и застенчивость. Превозмогая их, Стелла медленно повернулась и посмотрела на уязвлённого Атилия. Его серые глаза были сфокусированы на ней, и, скорее всего, раньше бы она сжалась под этим неприкрытым любованием, но не теперь. — Если ты думал, что, оставшись, ты сможешь дождаться, ты не прав. Я никогда не дам тебе того, о чём ты мечтаешь. Не знаю, я не хочу извиняться, но я должна… — Ты ничего не должна, потому что я ничего не жду, Стелла, — прошептал он, едва заметно качая головой. Поток его эмоций ворвался в её сердце, и она почти отшатнулась от их шквала. — Да: я бы хотел остаться, чтобы быть рядом, но это всё, что мне нужно. Просто, чтобы я мог видеть тебя. Я люблю тебя, и этого достаточно. — Я тебя люблю и всегда буду любить. Ты справишься с этим, всё закончится, и ты продолжишь жить дальше, как ты и хотела, — она зажмурилась, падая лбом на лоб Ская. Его голос звучал в паре миллиметров, тошнотворный запах крови ударил в нос. — Сейчас ты должна встать и заставить вулкан проснуться, Стелл. Ты можешь. — Нет, не могу… — Всхлипнула она, дрожа всем телом. Это сон. Её любовь не погибала на её же руках. Такого не могло быть: лишь когда всё начало налаживаться, лишь когда их будущее наконец перестало быть невозможным и туманным, всё стало рушиться. Так не бывало. Так не бывало. Так не бывало. Она зажмурилась, отвернувшись. Слова обожгли её, а слёзы, закончившиеся сегодняшней ночью, угрожали пролиться вновь. Она сделала судорожный вздох, приказывая себе взять себя в руки. «Пожалуйста, пусть мы действительно всегда будем рядом». В конце концов её желание не сбылось. В конце концов её шрамы кровоточили снова, к ним прибавились свежие, и ни один из них не был обведён звёздами. Стелла была в полном одиночестве: ни отец, ни Атилий, ни Беатрикс, ни Сол не могли заставить её почувствовать себя неодинокой. Она была одна много лет, пыталась скрыться от этого, заглушить осознание того, что ей не на кого было рассчитывать. Отец вынужден был подчиняться приказам Луны, Скай не выдержал её боли, но потом всё резко изменилось, перевернулось на сто восемьдесят градусов. Наверное, это было слишком резко. Теперь у неё не было выбора: она обязана была научиться жить с этим чёртовым одиночеством и понять, что оно не враг. Понять, что её поддержка — она сама, даже если ей до одури хотелось, чтобы этой поддержкой был Скай Сильва.***
Hey little train, we are all jumping on The train that goes to the Kingdom We're happy, Ma, we're having fun And the train ain't even left the station
Тело болело так, словно её били металлическим шестом несколько ночей подряд. Кости ломало, голова раскалывалась, и лёгкое летнее покрывало не прятало её от внешнего мира. Она пыталась скрыться под ним, но реальность отказывалась оставить её в покое. – Стой, дай мне сказать, прошу, – голос, прорезавший ночной мрак апартаментов, Блум узнала сразу, тут же расслабившись и перестав бояться нежданных гостей. И тем не менее она съёжилась в своей постели, понимая, что не должна была выдавать себя. – Фара, пожалуйста, – она зажмурилась, с силой закусила нижнюю губы, надеясь, что вместе с кровью по щекам не потекут горькие слёзы. Чувствуя, что проигрывала, она чуть повернулась и сжала в зубах наволочку. Это был Сильва – тот человек, вошедший внутрь минуту назад. Это была его невообразимая боль – то, что прогнало её сон и иллюзорный покой. – Сол, тебе нельзя быть одному сейчас, прошу, я не могу быть одна сейчас, я умоляю тебя… – Ты не одна, – в ночи раздался шёпот, и Блум не сдержала слёз. Хриплый голос директора вернул её обратно, на Тир Нан Ог, в тот проклятый день. – А я не могу здесь дышать. Лучи полуденного солнца, нагло проникая через окно, слепили ещё не отошедшие ото сна глаза. Её пальцы аккуратно провели по закрытым векам, осторожным массажем пробуждая заторможенное зрение. Горло саднило — из–за слёз ли или из–за холода, поселившегося в её костях, — мышцы затекли, нерасчёсанные волосы лезли в лицо, зля. Больше всего злила пустота под сердцем. Больше всего Питерс злилась на судьбу за то, что та вновь забрала часть её жизни. Больше всего ей хотелось, что время обернулось вспять, и ей не пришлось бы видеть то, что теперь будет преследовать её и в кошмарах, и при свете дня. На расстоянии пары шагов он выглядел так, словно спал. Не было расчленённых конечностей или вытащенных наружу внутренностей, не было окроплённого кровью лица, не было мертвецкой бледности и синевы. Это были его привычные, любимые, родные черты, расслабленные и не обременённые тревогами. Блум знала, что, если сделает ещё шаг, эта картина будет в руинах, знала, что сон не был причиной этого спокойствия. Она знала и всё равно шагнула, ощущая тёплую ладонь сестры на плече. Скай лежал на главной площади разрушенного ведьмами и извержением вулкана Тир Нан Ога. Рядом находились другие тела, десятки павших фей и воинов, но её взгляд был прикован только к любви всей её жизни. Возле него на коленях сидела Стелла, и было неизвестно, чьё именно лицо выглядело мертвее. Руки её подруги, багряные и испачканные разводами, крепко держали такую же окровавленную ладонь молодого человека. Шея и ключицы принцессы также имели красные отметины, а крошечная ракушка отсвечивала багровым, а не розовым. Произвольно пальцы Блум взметнулись к собственной шее, к ожерелью, которое украсило её совсем недавно. Запоздало она поняла, что чем больше вглядывалась в происходящее перед ней, тем больше дрожали её руки, тем сильнее подкашивались колени. Теперь она не просто знала, что это был не глубокий сон, она ясно видела небольшое отверстие прямо посередине груди. Когда раздалось рваное придыханное «что?», Питерс обернулась, поддерживаемая надёжными руками сестры. Сильва хмуро смотрел на вымотанного Марко, но тот лишь молча похромал в сторону и открыл путь. За пару мгновений до этого Беатрикс в ужасе обхватила своё лицо ладонями, а после вцепилась в волосы. Отчаяние в её глазах и на каплю не сравнилось с тем чувством, которое заволокло взгляд Сола, когда он остановился на полушаге. Это было ненамеренно: он споткнулся, Марко за секунду вернулся и подхватил директора под руку, а Беа с опозданием вцепилась в его локоть. С первыми всхлипами Стеллы, рядом с которой опустился опечаленный Брендон, Сильва не удержался на ногах и потерял контроль над дыханием. Что–то закололо в её груди. Шёпот, взгляды, указывание пальцем исподтишка, демонстративно ускоренный шаг — дискомфорт мелкими иголками впился в кожу, и Блум подумала, что действительно вернулась в прошлое. Больше года назад вся школа узнала, что она была подкидышем, и все точно так же обсуждали её за её же спиной. Забавно, что теперь ей хотелось пережить те дни снова. Забавно, что она бы прожила их ещё тысячу раз, чтобы не чувствовать то, что чувствовала сейчас. Наверное, глупо о таком мечтать, когда целенаправленно идёшь в главный холл и невозмутимо входишь в толпу любопытных студентов. Она шла и шла, стараясь не обращать внимания на неловкий кашель и боязливые побеги в другое крыло школы. Получалось хорошо, ведь её не чужие разговоры разрывали, а то, что было внутри неё и то, что золотыми буквами было высечено на мемориальной доске на одной из стен в зале. Взгляд размылся, но слёзы не упали с её ресниц. Шум перестал отвлекать, когда её пальцы, избегая мужского имени, провели по сверкающему «Флора Харви». Должно быть, им с Аишей повезло. Должно быть, их позднее возвращение было даром вселенной, потому что тем, кто был здесь, пришлось поднимать их со дна. Она взглянула на опустошённого Ская, вцепившегося в собственные волосы, а потом посмотрела в центр комнаты. Там лежали двое. Лужа воды, стёкшей с тел, издалека была похожа на лужу крови. Умиротворение в юных чертах Флоры и нежная улыбка на её губах выжглись на веках Питерс, и её стошнило. Небольшой символ солнца с драконом в центре — символ восточной Солярии — под именем Музы не был хорошо знаком Блум, поэтому она отстранённо изучила узор подушечкой пальца. Её рука дрогнула. Она спрятала лицо в шее Аиши и крепко вцепилась в её спину, уговаривая себя не вслушиваться в злые крики Ривена, разносившиеся по госпиталю. Тихий успокаивающий голос лекаря должен был поддерживать, но ей хотелось только орать и биться об пол головой, как и Риву. Солёные слёзы жгли язык, рубашка подруги намокла, и они вместе сотрясались в рыданиях, не зная, чем закончится этот день. Для Ривена он закончился успокоительным и сном без сновидений. Её неспешная прогулка затерялась в тумане, и она несильно задумывалась о людях вокруг. Когда ты ступаешь по бесконечному пространству, со всех сторон покрытому дымкой, ты не задумываешься, куда идёшь, потому что идти просто некуда. Ты теряешься в собственной голове в борьбе с собственными мыслями, а те, кто встречаются на твоём пути в реальности, не имеют ни лица, ни голоса. Блум шагала по тропе точно так же, не оглядываясь и не сосредотачиваясь ни на чём конкретном. Было одно отличие: она прекрасно знала, куда направлялась. Флору — она отказывалась произносить слова «тело Флоры» — забрали родители. Они узнали об этом сразу, как только на Гавайи приехали люди Дюжины. Харви хотели, чтобы их дочь была похоронена в Линфее, на родине. На самом деле, все они знали, что этого хотела бы сама Флора: ни раз слышались истории про её дом, про восхищение королевством, про безмерную любовь к родной земле. Её мечтой было возвращение туда. Она мечтала закончить Алфею и вернуться домой, осесть там, построить семью там. Из всего этого сбылось лишь одно. Мисс Даулинг настояла на том, чтобы были соблюдены все традиции восточной Солярии во всём, что было связано с Музой. Дыхание Блум до сих пор сбивалось, когда она вспоминала момент выноса урны с прахом её подруги. Холод расписного сосуда «кусал» её кожу фантомной болью, а призрачный, на самом деле несуществующий запах ежевичных духов сводил челюсть. В горле вставал ком при мысли о кремации, в голове рисовались картинки крошечной Музы, объятой пламенем, и Питерс не могла отделаться от размышлений о том, что её огонь мог сотворить то же самое. Она никогда даже не представляла, что захочет быть похоронена так, но их подруга была совсем другого мнения. Её бабушки и дедушки, её любимые родители — вся её семья ушла из мира именно таким образом, и теперь Муза присоединилась к ним. Фара сказала, что её прах превратится в дерево, что на месте захоронения вырастет красивейшая сакура, но с магическими качествами. Это совсем не утешало, но она пообещала себе, что этим летом обязательно увидит это место своими глазами. Иными словами, её туманное пространство имело единственную тропу, которая вела к единственной могиле, находившейся в зоне её досягаемости. Листья деревьев грелись под ярким солнцем, отбрасывая тени на траву и землю. Ветра не было, холод даже не касался её голых рук. Звуки леса умиротворяли, замедляя сердцебиение, но, когда в поле зрения показались первые серые и замшелые памятники с выцветшими именами, сердце вновь набрало темп. Блум собиралась увидеть это впервые, ведь на похоронах она так и не смогла появиться. Еле слышный шорох заставил в страхе замедлить шаг, но она тут же узнала голос: — Всё–таки решилась? Поздно, он уже в гробу под землёй, — хлёсткий тон Беатрикс был похож на пощёчину. Только подойдя ещё ближе, Питерс заметила новую скамейку и девушку, сидевшую на ней. Би не смотрела на неё, её взгляд устремлялся к белому памятнику. Блум же видела лишь его заднюю часть, и у неё оставались считанные мгновения до того, как последний шанс, последняя возможность того, что всё это было кошмарным сном, растворится в воздухе. Грудь сковало жгучими болью и обидой, а бесстрастное выражение лица Беатрикс ударило ещё сильнее. — Как ты можешь так говорить? — Выдавила она через силу, не находя сил на несколько шагов. Вместо этого её ноги вросли в протоптанную за пару дней тропу, а пальцы смяли ткань джинсов. — Как «так»? — Беа подняла бровь и только теперь посмотрела на Блум. В уставших тёмных глазах, на самом их дне, там, куда их обладательница усердно втаптывала чувства, плескались горе и тоска. Специально поджатые челюсти должны были добавить образу равнодушие, но лишь забрали пару лет, и девушка выглядела совсем юной. Это не мешало ей говорить то, что заставляло Питерс сжиматься всё больше и больше. — Я разве не права? Вон он. Хочешь — раскопай, увидишь. — Если ты так относишься к нему, зачем пришла? — Сол должен появиться здесь: не хотела, чтобы что–то было не так, — слишком быстро ответила девушка. Взгляд, тут же метнувшийся обратно к могиле, сказал всё без слов. В повисшей тишине Блум глубоко вдохнула и сделала над собой усилие, шагнув дальше. Практически с закрытыми глазами она оказалась у скамьи и села рядом с Беатрикс, лишь после взглянув вперёд. На памятнике значилось короткое «Скай Сильва. Герой». Никаких «вечный покой», «вечная любовь и память», «лучший друг», «сын» и тому подобного. Золотые буквы не занимали и половины камня, и она знала, в чём заключалась причина. Она слышала разговор Фары и Луны два дня назад: – Послушайте, он не ветеран войны, не безымянный солдат, он был душой Алфеи, у него есть семья… – тихий, срывавшийся голос мисс Даулинг вызывал слёзы. – Фара, я не буду ставить Солярию в ещё более невыгодное положение. Ты сама знаешь, что даже «Сильва» на могиле уже рискованно для нас, – послышались слова королевы с другого конца провода. – Скай всегда был неоднозначной фигурой на политической арене: то ли наследный принц, отказавшийся от трона, то ли сын изменника, то ли Сильва. Я понятия не имею, каково отношение Эраклиона к этому, и не стану рисковать тем, что они приедут и посчитают что–угодно за оскорбление. «Героя» и фамилии Сола будет достаточно. Букет ромашек, перевязанных чёрной атласной лентой, выделялся среди остальных цветов. Он не был примечательным, потому что рядом красовался огромный венок, присланный королевским домом, но только он излучал ту энергию, которую излучал сам Скай. Ромашки — обыкновенные полевые растения, их может сорвать любой человек, но Блум знала, что тем человеком была девушка слева от неё. — В отличие от меня, он никогда не обижался на тебя, знаешь, — Блум разорвала молчание, продолжая вглядываться в имя. Нос жгло из–за желания зарыдать от злости: на мир, на ведьм, на Небулу, на саму себя в особенности, — но она держалась. — Я терпеть тебя не могла, потому что ты обманула меня, потому что помогла Розалинд, но он… Он прямо об этом никогда не говорил, но каждый раз, когда я начинала истерить, я видела, что он пытался понять тебя, искренне пытался… Он был самым милосердным человеком, которого я встречала, он был… — Наивным идиотом, потерявшим концентрацию и не заметившим неладное! — Резкое шипение Беатрикс заставило её вздрогнуть и, нахмурившись, повернуться влево. Ярость во взгляде Би, перемешанная с невообразимой скорбью, выбили воздух из лёгких. — Он был слишком эмоциональным, слишком сентиментальным и мягким, и это привело его к ошибке! Если бы он задумался, пригляделся, он бы не… Он бы не оставил Сола, Стеллу, он бы не… На мгновение замолчав и зажмурившись, она выдохнула. С закрытыми глазами прошептала: — Он бы не забрал у меня возможность извиниться и попробовать сделать всё правильно… — После всего, после его постоянных попыток наладить с тобой общение ты продолжаешь злиться на него и требовать того, что сама сделать не смогла, — выплюнула Блум, выйдя из себя. Она ненавидела, что они ссорились прямо на кладбище, прямо напротив его могильного камня, поэтому по–настоящему постаралась найти общий язык. Беатрикс всегда всё портила, и этот раз не был исключением. Питерс хотела, чтобы она замолчала. — Лицемерка. — После последних месяцев его жизни, которые он потратил на тебя и только тебя, ты продолжаешь искать ошибки других, — лицо девушки было безэмоциональным, но взгляд полоснул холодным лезвием. Перед глазами встал Андреас, взглянувший на неё когда–то точно так же. Этот образ «своровал» все возможные выпады, она потеряла дар речи. — Может, будь ты чуть внимательней к своему «возлюбленному», он бы не вымотался так сильно. Мне назвать тебя абьюзером или всё–таки убийцей, сестрёнка? Шорох её шагов, ботинок, встревоживших кладбищенскую траву, показался Блум оглушительным громом. Тонкий силуэт промелькнул мимо неё и устремился прочь. Она не знала, как относиться к Беатрикс и её словам. Такое случалось часто, но именно в этот раз под рёбрами поселилось неприятное жужжащее чувство, которое словно тянуло все её силы и энергию к себе. Оно заставляло нижнюю губу дрожать, а мысли крутиться вокруг могилы перед неё и того, кто лежал под землёй. Она провела неделю, кутаясь в одеяло и убегая от бреда, создаваемого её больным мозгом: состояние было похоже на сон, в котором одновременно соединились все моменты со Скаем, но ни один не был чётким, потому что она не хотела этого. Она мечтала, чтобы её память пропала, мечтала, чтобы этого чёртового имени больше не было, но вот Питерс сидела на кладбище, глотая слёзы, а слова Би горели огнём в её голове. — Ты не можешь винить её, — раздался сбоку голос, и Блум, испуганно вздрогнув, обернулась. На лесной тропе стояла Терра, так и не сумевшая скрыть красные глаза. Её лицо казалось посветлевшим, но, приглядевшись, она вновь встретила скорбь. — Она страдает так же, как и мы. — Как мы, Терр? Она едва разговаривала с ним, всё время ссорилась, а теперь она страдает? — Хватит! Он бы не хотел такого, — послышалось уже с кладбища, и она посмотрела вперёд. Вдоль рядов могил в их сторону медленно шли Рокси и Аиша, за ними, обнимая Стеллу за плечи, двигалась Фара. Лица последних почти не выражали эмоций, взгляды искали что–то вдали. Принцесса была словно не здесь, тогда как мисс Даулинг силилась вернуть её «на землю». Юная фея разума выглядела и недовольной, и разбитой. В ушах Блум вспышкой послышался её плачь пять дней назад. — Он мечтал о мире, и мы все теперь обязаны исполнить его мечту. Когда рядом с ней на скамью опустилась Аиша, Блум, сжав ладонь лучшей подруги в своей, мысленно согласилась с Калама: Скай мог причинить ей боль, но он никогда не хотел ничего, кроме счастья. Муза желала гармонии: с магией, с природой, с людьми, с собой, — и, возможно, теперь единственное, что они могли сделать, это построить гармонию между друг другом. Мечтой Флоры была вечная любовь, и с этим уже возникали проблемы. Когда с другой стороны села Стелла, молча уставившись на цветы и золотое «Скай Сильва», а за спиной остановилась Фара, она подумала, что воссоздать мир будет невыносимо сложно, а попытки принесут слишком много боли. — Вы же Винкс, да? Хотелось легко ответить «да», но Блум знала, что солгала бы: Винкс больше не существовало, от них остались лишь руины. Они были покрыты мхом, пылью, пеплом, но это не значило, что мира не существовало тоже. Мимолётный взгляд на высеченное на могиле «Герой» принёс чёткое осознание: Винкс они или нет, их задачей было объединиться и, стряхнув пепел, начать строить.***
20 июня, 10 лет спустя. В Ином мире не было и, должно быть, никогда не появится замены для Алфеи. Это невозможно — заменить что–то, что всегда существовало вне времени. Что бы ни происходило вокруг, как бы ни штормило Солярию и мир в целом, школа навсегда останется безопасным островком посреди бескрайнего моря бед. Было ли так всегда? Вовсе нет. Возможно, когда–то в будущем нагрянет что–то ещё, что–то или кто–то пострашнее. Но теперь, спустя десятилетия, они знали, что им всегда было за что бороться. Знали, что были обязаны защищать это место так же, как его защищали до них. Фара Даулинг больше не была директрисой. Странно такое слышать, да? Разве такое могло произойти: человек, который был самим олицетворением этой школы, больше не управлял ею. Сначала никто не понимал, как привыкнуть, как смириться, что после стольких лет всё начало меняться. Казалось бы, так всегда должно было случиться, ведь перемены — часть движения вперёд, но тяжело было всем. Однако со временем принятие пришло, потому что эта перемена была лишь формальностью и несла с собой только мелкие последствия. Фара никуда не уехала. Просто не смогла. Она принадлежала Алфее, так было с самого начала, с самого первого дня в батальоне Розалинд Хейл. Директриса или нет — Даулинг не покинула школу, продолжив обучать юных фей и поддерживать тех, кого знала много лет. Бен Харви тоже не смог попрощаться с Алфеей. Сэм через несколько лет стал полноценным преподавателем, а его отец никогда не прекращал быть рядом и помогать воспитывать новые поколения. Новая директриса — Дафна — даже не задумывалась об их возможном отъезде. Годы шли, приходили новые учителя, но и Даулинг, и Харви навсегда остались сердцем Алфеи. Терра не смогла продолжить жить в доме своего детства. Закончив последний курс, она уехала в Линфею работать в местной школе. Поженилась, у неё появилась дочка. Это тоже стало своего рода ударом для её семьи, но всё же главным было её счастье. Харви не сумела забыть и не сумела ужиться с призраками, гуляющими по коридорам. Она приезжала в Алфею каждое лето, но не оставалась ни на один лишний день. После произошедшего на Тир Нан Оге и вообще всего конфликта между феями и ведьмами ситуация в мире обострилась. Бунты, восстания, погромы, нападения — пара лет была сущим адом в Ином мире, и, конечно, каждому королевству требовались защитники и восстановители покоя. Однажды, кажется, на четвёртом курсе Ривена послали на подмогу в восточную часть Солярии. В Алфею он больше не вернулся. Когда Огрона навечно заточили в Полярисе и вся правда о терроре в Первом мире была раскрыта, Дюжина начала кампанию по восстановлению контактов с земными феями. Заграницу стали посылаться сначала небольшие отряды, потом формировались целые сообщества, помогающие местным уроженцам Иного мира искать родственников и строить новую жизнь. Тир Нан Ог быстро оправлялся после трагедии на его земле, коренные жители и приезжие феи скоро занялись активным строительством не только самого города, но и связей в целом. После выпуска Аиша нашла себя именно здесь, на острове, нуждающемся в помощи и новых людях. Через какое–то время она и Набу, оба безумно упрямые, всё же «увидели» друг друга. Рокси жила «на два дома»: училась в Алфее, но все каникулы проводила с матерью. Иногда вместе с ней на Тир Нан Ог прибывала Блум. Ожерелье, безусловно, помогло Питерс, об этом нельзя было даже спорить. Ушли не просто месяцы на обучение контролю без помощи артефакта, на это ушли годы и массы терпения. Шаг за шагом Блум научилась быть не сосудом, а настоящей хранительницей Пламени Дракона, не подчиняться ему, а вести конструктивный диалог, предъявлять свои требования, а не следовать чужим. После всего, что случилось, это было нелегко, но для того и нужна Алфея, так? Наставлять и указывать путь, и именно это определило в итоге её судьбу. Оставшись в школе, она сначала была лишь маленькой тенью мисс Даулинг и своей сестры, но потом стала помогать тем застенчивым первокурсникам, которые понятия не имели, как вести себя в этом новом месте. Стала той, в ком когда–то нуждалась сама. Блум не переставала общаться с Аишей, их связь сумела пережить весь тот ужас первых лет, и они остались лучшими подругами. В корпусе специалистов тоже произошли немаленькие изменения. Всем было сложно принять молодого директора, особенно старшекурсникам и солдатам батальона. Кем был Брендон Атилий по сравнению с Сильвой? Юным иностранным дворянином, не имевшим никакого понятия о настоящей жизни. На эту должность ждали Марко, лучшего выпускника последних лет, близкого друга Сола, но тот, не питая симпатии к работе подобного рода, поддержал Атилия. Тот вызвался сам, обратившись к тогда ещё королеве Луне, ведь тем летом Сол Сильва слишком быстро покинул свой пост. Фара не стала бороться. Больше не смогла, потому что самой было слишком больно. Он пытался ужиться, пытался унять собственные эмоции, но, когда понял, что больше не сможет держать себя в руках, собрал вещи и уехал. Беатрикс отправилась вместе с ним. С тех пор о них мало кто что слышал: иногда Би связывалась со Стеллой или Террой, иногда новости приходили от тех, кто жил вне Алфеи, но в школе их больше не видели. Вот только каждый раз, когда королева Солярии приходила на кладбище, у двух могил лежали бережно сложенные букеты ромашек. — Тут написано Ан–дре–ас, а на этой… — маленький белокурый мальчик наклонился ближе к могильному камню и прищурился, стараясь разобрать недавно выученные буквы. Через мгновение в её сердце ворвались перемешанные удивление и восторг. На неё воззрились огромные карие глаза, заблестевшие любопытством. — Мам, этого человека звали так же, как и меня! Ты его знала? Стелла очертила взглядом знакомые имя и фамилию, уловила блеск чёрной ленты, связывающей букет белых цветов. Она вновь посмотрела на сына, ладонь сама собой упала в мягкие светлые локоны. — Знала. Это… — грудь расслабилась в коротком, почти не заметном выдохе. — … Мой старый друг. Пламя, Винкс, Алфея — все они встретили свою судьбу. Она была жестока. Она всегда была жестока ко всем, кто принимал счастье как должное. Многое могло поменяться, будь они чуть более внимательными, чуть более восторженными, чуть более любящими. Всегда было это дурацкое «чуть более». Они сами выдумали это условие, пытаясь успокоить боль. У них были надежды, были мечты, были планы. Они задумывали проводить каждое 20 июня праздником, огромным Балом Созвездий, но в итоге проводили его в трауре, вспоминая, как жестоко с ними обошлась судьба. Потому что так было легче. Потому что так было проще. Год за годом они, смотрясь в зеркало, искали в лицах давно пропавшие черты и не переставали сетовать на жестокость рока. Он был хладнокровен по отношению к ним, не так ли? Он привёл их во тьму, поселив их там навечно, поселив их там, где не было ни входа, ни выхода. Они считали так долгие годы. А после наступило завтра, и жизнь началась заново.Пока, пора Завтра точно будет лучше, чем вчера Пока, пора Разбиваемся о стены бытия Пока, пора Стены слышат наши голоса Пока, пора Завтра точно будет лучше, лучше, лучше
***
fin