It still doesn't hurt

В подъезде сыро и пахнет плохо. В нос забивается запах поношенной одежды, дешёвых сигарет и облезлой краски. Хочется зажмуриться и сильно впиться ногтями в ладони, чтобы перебить отвратный запах грязных стен менее отвратным запахом крови. Темнеющий кончик сигареты лениво поджигается и пробирается в рот. И становится так легко. — Заебал здесь курить, — Джисон кусает изнутри щёки и устало хрустит спиной. На пятом этаже слишком громко кричит надутый отец, бросается словами и острыми предметами. Старым дротиком так старался попасть с пустую бутылку, а снова похоже промахнулся. Хан Джисон вышел с рассечённым ухом и синяком в районе шеи. Хотя второе — это всё-таки Минхо. — Как ты понял, что это именно я? — Только от тебя такими дешманскими несёт, — Хан сдирает ногтём кусок тёмно-зелёной краски со стены и жуёт потрескавшуюся губу. — Да и запах сверху. Ли Минхо живёт на шестом. Живёт с вечно больной головой и нередко пустым желудком. Его работа в круглосуточном приносит едва заметные гроши, которых ему хватает на пачки обезболивающих, сигарет и сырного читоса. Отсутствие гастрита упрямо держится на добродушной тёте по соседству и её заботе. Не было бы её — наверняка уже не было бы и Минхо. Хотя, возможно, его существование ещё как-то связано с Ханом. Минхо устал приходить на скучные пары, пусть и ходит он едва ли на пять в неделю, устал стоять на кассе, выносить мусор и топтать кроссовками грязный подъезд. Его голова вечно раскалывается и слышать жестокие оры с этажа ниже каждый раз кажется невыносимым. — Сильно раздражает? — Минхо ещё ни разу не повернулся. Ему не нужно это, чтобы с первых секунд понять, кто рядом. Чей режущий голос, раздражающе приятный запах и тихие шаги. — Раздражает. Вышел подышать, а дышать нечем. Кто виноват? Твои вечные заёбы по поводу учёбы и нормальной работы. Пошёл бы куда получше — хватало бы хотя бы на нормальные сигареты, и, может, вторые джинсы. — Бесишься оттого, что не делюсь, — Минхо фыркнул, закатив глаза, и соизволил повернуть голову. Он правда не делился. Делился сырыми тряпками и бинтами, если Хан снова не успеет увернуться, делился листами, если на тестах Джисон снова забудет тетрадки дома, квартирой, если станет совсем холодно и тесно в своей, губами, если станет совсем невмоготу справляться. А сигаретами — нет. Минхо жадничает ими и, когда дело касается Хан Джисона. Когда девушки с первых курсов пытаются уцепиться за Хана, Ли пускает про них нелицеприятные слухи, что ни у одной не остаётся времени, чтобы увиливать за ним хвостом, они становятся слишком озабочены тем, чтобы подчищать за собой. Потому что Минхо оказывается прав. Джисон на это раньше злостно закатывал глаза и спрашивал: «Тебе оно нахуй надо? Устраняешь конкуренток? Ищешь проблем или развлечений от вечной скуки? Что ты к ним прикапываешься?», Минхо тогда невинно ухмылялся и забавлялся: «О каких конкурентках идёт речь? Разве тебе кто-то нужен кроме меня?», Ли знал, что всегда получит «нет». Знал, потому что думал так же. — Сам пропускаешь постоянно, да и мне хватает. — Пропускаю, потому что работаю, — пальцы хватаются за тонкую сигарету между чужих губ и тушат её об облезлую стену. — Это последняя была, идиот, — Ли с силой толкает руками в чужую грудь и отворачивается обратно к окну. Джисон толкает в ответ, Минхо отлетает к разрисованной стене и шипит. — Может, у тебя от этой хуйни башка вечно болит? — Хан ухватился за карманы на груди ветровки Минхо и чуть повысил голос. — Да закройся ты уже, хуже делаешь, — глаза с силой жмурятся, лоб болезненно ноет. Тёмная макушка утыкается в ещё недавно ущимлённые карманы, Хан вздыхает и тяжело выдаёт: — Прости. А, может, у Минхо такие боли ещё и из-за Джисона. Тот не может тихо. Его всегда много и всегда шумно. Хан вспыльчивый и крикливый, пятый этаж извечно разрывается от оров его и его отца. Он срывается на раздражающих однокурсников и прохожих на улице, старых знакомых и бабушек, на коллег-грузчиков, преподавателей и — иногда — на Минхо. — Я тоже работаю, — Ли долго молчал, после чего устало опустил голову. — И много тебе это приносит? — Хватает, я же сказал. — Ни черта тебе не хватает, Хо. Мы можем сейчас зайти к тебе и убедиться, что у тебя даже холодильник пустой, — Джисон щурится и знает, что точно прав. — Ел я вчера, а ты просто ищешь повод ко мне зайти, — он отзеркалил выражение лица и понуро хмыкнул. — Пусть так. Пойдём, мне нужна перекись и вата. — Тебе нужны мозги и переехать ко мне, — глаза снова закатываются, а Минхо пытается найти ключи на дне карманов. — Ага, чтобы все случайно узнали и подумали чего. Не хочу, чтобы все думали, что я пидор. Честно: ему было плевать. Он переживал за отца и Минхо. За первого, потому что один он совсем загнётся и подохнет, а за второго потому что с Джисоном тяжело и шумно. Он сам это понимал, но оставался при мнении, что лучше продолжит дарить радость в виде себя уже привыкшему отцу, а не Ли. — А ты разве не пидор? Джисон хотел его ударить, но подумал, что тому и так хватит. Ему просто не всё равно. Минхо — его сосед и редкий ночлег, знакомый с хорошими оценками по праву и плохим желудком. Он — не солнце и ежедневный свет, не желание просыпаться по утрам и не мечта скорей его увидеть. Он — мечта уснуть. Мечта потеряться и убежать, закрыться в тёмном подвале и никогда оттуда не выходить. Только если он на это решится, то сначала обязательно заработает Минхо на обед, а лучше на десять. Сначала он проконтролирует, что тот не скурился, не лежит где-нибудь побитый пьяным соседом и не замёрз. Джисон ненавидит, когда Минхо мёрзнет. Ненавидит, потому что тот покрывается неприятными мурашками и дрожит, потому что не может связать и пары слов, не может не жаться к боку Хана и сопеть что-то про «не уходи». А Джисон это ненавидит, потому что действительно не может уйти. Хан мало чего боится, практически ничего. Может, только роя клещей, глубины, потерять отца и, если кто-то узнает, что Ли Минхо ему дорог. Клещи кусают слишком больно, в детстве Хан чуть не утонул, отца — каким бы он ужасным ни был — любит, а Минхо… А Минхо всё сразу. Джисон корит себя за мысли, что он бы в нём утонул, и страх бы этот был всегда, хоть больше и желание. Ли тоже кусает слишком больно. У Джисона шея в следах и растерзанная душа, оттого что Минхо её грызёт. Одним своим существованием, поступками и ягодным запахом, если бы не сигареты. А ещё Джисон его — каким бы он ни был — любит. — Нет. Ключ поворачивается два раза и впускает двух устало-продрогших в не менее согревающее место. Минхо ненавидит быть дома. Ему бы целый день шляться по улице, бродить по грязным районам и ларькам, да хоть по тому же подъезду по десять раз. Но дома — нет. Его будто невидимо кто-то с двух сторон за горло хватает. Сжимает и давит сильно, что Ли вечно проветривает. В этой квартире всегда почти нет вещей и еды. Минхо будто не живёт здесь, хотя уже девятнадцать лет да. Он ошивается у тёти, не желая ей докучать, к ней не переезжает, у бывшей знакомой мамы, та обычно долго ругает за плохую учёбу и безответственность к будущему, а ещё за курение, излишнюю худобу и слишком длинные волосы для парня. Потому что не «по-мужски». Зато у неё дома есть всегда тёплый душ, творожная запеканка и одежда давно уехавшего от неё сына, которую она любезно одалживает Ли. А ещё, иногда, у Джисона. Бывают периоды, когда его отец всё же спустя вечный запой решит выйти на измученную работу и на время освободит исхудалую квартиру. Они тогда собираются, подолгу играют в карты, варят макароны, давятся ими и чёрным чаем, болтают о судьбах, извечных проблемах и лете. Ещё крутят старый телевизор в надежде на что-то стоящее, учатся зашивать порванные джинсы и носы, сцеловывают ушибы и утомление, гладят щёки и больно толкаются в грудь. Минхо не любит быть у себя в квартире один, но, может, с Джисоном всё станет куда лучше? С Джисоном всё правда будто становится лучше. Они познакомились три года назад, когда Хан только переехал сюда с отцом. Их встреча было расшибленная и помятая. В подъезде тогда пахло сырыми тряпками, потому что недавно помыли полы и прошлись всякого рода антисептиками. А смысл? Джисон сильно кашлял, пытаясь скурить украденную сигарету, а Минхо спускался по лестнице в продуктовый за растворимым кофе и обезболивающими. — Если не умеешь курить, то нахер так мучиться-то? — Ли достал сигарету из чужих пальцев и прикурил её сам. — А тебе нахуй не пойти? Джисон тогда разбил Ли губу, а Минхо пнул Хана в живот, а когда тот от этого начал кашлять только сильнее, забрал к себе в квартиру и напоил горьким кофе без сахара. Они долго ругались без особой на то причины, а потом уснули под открытой форточкой друг на друге. Ли на утро заболел, а Хан тогда узнал, что у того ещё и башка вечно трещит. Джисон болезненно жмурился, когда Ли поливал ему перекисью на ухо. Минхо просил терпеть и вести себя спокойно, иначе он выставит того за дверь. Пальцы проходились ватой по раковине и смывали оставшуюся кровь. Минхо вдруг пугливо подумал, что лучше он бесконечно будет ощущать запах поношенной одежды, дешевых сигарет и облезлой краски. Лишь бы только не кровь Джисона. Он мысленно ударил себя за такое и быстро встряхнул головой. Хан втянул воздух через стиснутые зубы и прошипел: — Дуй, хотя бы, блять, — и впился ногтями в колено. Сначала в своё, потом в чужое. Минхо подул. — Больно? — Да. — Мне тоже. Они оба понимали, что это про что-то внутреннее. Ухо когда-нибудь пройдёт. Голова, наверное, тоже. И новые раны обязательно затянуться. Они их затянут друг другу. С шипением в голосе, болезненными щипками, долгими поцелуями и тихим шёпотом. Как сейчас: — Я обещаю тебе больше никогда не кричать, — поцелуй в лоб. Минхо в нём не нуждался, но нуждался в нём. Пусть и упрямо отрицает, что нет. Затем последовал поцелуй в висок и нежный в уголок губ. Но у него не получится. Чтобы съехать от отца нужны деньги, а их еле как хватает на нормальную еду и коммунальные услуги. Он будет срываться и орать, бросать дротики в бутылки, хоть сам и не пьёт. Ломать вещи и кости. Не свои, он найдёт мишень, потому что его же уже нашли. Но он никогда не тронет вот так Минхо. — А ты мне пообещай, что больше не будешь курить вот эту хуйню, а сходишь к врачу. К нормальному. У тебя же остались деньги? Кивок. — Та пачка правда была последняя? — Да, — Минхо преданно кивает снова и заталкивает ещё не открытую поглубже в задний карман. А денег у него не осталось. Он слишком горд и слишком влюблён, чтобы просить их у Хана. Сегодня он, скорее всего, пойдёт к тёте на девятый и останется ночевать там. А про голову ей снова не скажет, потому что боится, что та будет чересчур переживать. А у Минхо и так вечная головная боль. Сейчас она его снова целует в горячие виски и заползает своими руками под ветровку. У его головной боли горячие руки, тихие шаги и шумное сердце. Они оба это чувствуют. Чувствуют взаимно и долго. Это не про любовь, а про враньё. Хотя, может, и про любовь. Предчувствуют обман и лживые обещания. Ну и пусть. Им главное держаться друг за друга крепче, иначе последние смыслы иссякнут и навечно вокруг будет плохо пахнуть, сыро, грязно и больно. А пока не больно. Больно только, когда перекись щипает незажившее ухо и, когда пьяный сосед прикладывает и без того страдающий затылок об стену. А любить — это не больно. У любви тихие шаги и шумное сердце. Ещё запах ладана и горячих свечей. А у их — кровавых сигарет, утомительного мрака и сырости. Слаще некуда.