Четыре отмычки и три слова

      Она же не серьезно, да?       Ну застал их врасплох какой-то камбион, разве не плевать? Убить его, и дело с концом. Этот их вечный план «Б» еще ни разу не подводил. Особенно когда был планом «А»… И почему она вообще начала с ним беседу? И тем более играть по его правилам?!       Судя по тому, как просто она отбросила оружие в сторону и уже начала ослаблять застежки на своей броне — она очень серьезна.       И ведь буквально пять минут назад Тав была приклеена к его губам, стоило ему в очередной раз признаться в своих чертовых чувствах!       А он так и стоял, скаля клыки и сжимая кулаки. И что он мог сделать, когда она принимала все решения и ничьих советов толком никогда не слушала? Ей он не управлял, она бы не позволила, это он понял еще тогда с Гейлом. И много раз после.       Да и что он мог ей предложить, помимо своих чертовых чувств и бесконечных сложностей? Вознесись он, и ей бы не пришлось принимать все решения, брать на себя все риски, лишь бы не подставлять под удар кого-то еще, если она могла справиться со всем сама. Не переубеди она его, уже была бы только его. Под его защитой. Ведь бояться бы не пришлось ни ей, ни ему. Больше никогда.       Вот только он знал правду — его отродьем бы она не стала… Никому бы не дала управлять собой. Это он все же уважал. В большинстве случаев… Но не ее бездумное легкомыслие, касайся дело ее тела или крови!       И как она так легко пренебрегала единственным, что было только ее от начала и до конца? Это он понять никак не мог. Ни тогда с благословением Ловиатар, как бы сильно зрелище ее исполосованной спины ни возбуждало его голод. Ни то, как легко она отдавала ему кровь, хоть всю. Когда резала себя раз за разом, то за чертов меч в камне, то за право участвовать в шаритских испытаниях, то лишь затем, чтобы наполнить банку или кубок для него. Не вмешайся они с Шэдоухарт и Лаэзель, он был уверен, что особую личинку она бы тоже поглотила, игнорируя любые последствия. А мертвой он ее уже видел. Ему не понравилось. Очень и очень не понравилось. Даже тогда, когда ни о каких чувствах и речи не шло.       Вслед за броней на пол полетело и белье.       Лаэзель недовольно цокнула языком, обняв свой меч.       Это все из-за нее! Чертовы гитьянки, и их принц, и сучья королева-лич. Лучше бы Шэдоухарт прирезала ее той ночью. И еще лучше — не вмешивайся Тав в проблемы каждого из них. И почему только ей так важно, что о ней скажут другие? Почему другие важнее нее самой? Зачем ей вообще другие?!       Он никогда ее не поймет: в один день она убивает всех подряд и не морщится, в другой — спасает. Спит с Императором, чтобы затем заключить сделку с дьяволом и получить чертов молот, потому что не верит их ручному мозгоеду. Пауков в ее голове больше, чем в любимом храме ее нелюбимой Ллос, которой она все еще то поклоняется, то нет!       — Отлично, маленькая воришка. Скоро ты будешь выкрикивать мое имя, так что тебе стоит его узнать. Я Хаарлеп, личный инкуб Рафаила, зачарованный выглядеть в точности как он…       Только инкубов им не хватало для полного счастья. Кто следующий? Они и так повстречали половину бестиария всего за пару месяцев их маленького развеселого приключения, он уже устал ставить мысленные заметки. Да и Рафаил тот еще самовлюбленный ублюдок, оказывается, но разве кто-то сомневался? И в любой другой день его бы это даже позабавило, но точно не сейчас.       Она же не думает и правда делать, что ей говорят? У нее всегда есть план. Сколько раз она уже удивляла его, даже когда он сомневался в ее вменяемости. Особенно когда он сомневался… Одна выходка с Тормами чего стоила. Она просто отвлекает внимание, заговаривает зубы, усыпляет бдительность, как и всегда. Нужно всего лишь дождаться сигнала, только и всего. Немного веры. Ведь он мог ей верить?.. Она точно учила всех вокруг именно этому, но сам верить кому-либо до конца все еще не научился, отчего любые сомнения грызлись не хуже разъяренной стаи гремишек.       — Откинься на кровать.       — И что тогда будет?       Серьезно, Тав? Ну что за глупый вопрос?! Это же, чтоб его, инкуб!       Астарион покосился на нее, но на него она не смотрела вовсе. Нет, плохой знак, очень-очень плохой знак. Каждый раз, когда она отказывалась на него смотреть, следом делала какую-то невероятную глупость! Нет, она же не думала в самом деле…       — Как уже было сказано — это сюрприз. Ты разве не любишь сюрпризы?       Какой же сюрприз будет для него, когда она просто даст вам его прикончить, ха! Она же даст? Мало ей сделки с дьяволом, что ли?!       Только дай сигнал, укажи на спину…       Но зачем она идет к кровати и подходит к противнику так близко и совсем без оружия?!       — Дорогая, что ты делаешь? — Астарион с трудом сдерживает рычание и желание рвануть ее за руку, рвануть с ней отсюда куда угодно. — Это опасно, ему нельзя доверять!       И все же она сделала это! Немыслимо.       Она действительно позволила чертовому инкубу взобраться на себя? Сейчас? После всего?!       — Серьезно, Астарион, это все, что ты хочешь сказать ей сейчас? — Шэдоухарт как всегда играла на его нервах. Не то призвание выбрала: стань она бардом, одной фразой могла бы заставить целую толпу самоубиться, лишь бы больше не слышать ее никогда в жизни.       — Заткнись.       — Тс’ква. О чем она только думает?       Вот и ему интересно.       Точно!       Он пытается сосредоточиться на ее разуме, проникнуть в него с помощью дарованной личинкой способности, и плевать, что она увидит в его собственной голове, но она не пускает, буквально выталкивает его.       Голову пронзает боль, а будуар первый несдержанный стон.       — М-м-м-м… ты просто прелесть.       Он ловит недовольный взгляд Шэдоухарт, смотрит на скривившиеся лицо гитьянки, понимает, что должен смотреть за Тав, ждать сигнала, ждать хоть какого-то знака. Ждать. Но он не хочет ждать! И тем более смотреть.       В нос ударяет ее запах, усиленный разгоряченной кровью. Ее сердце отбивает такой бешеный ритм, что он почти оглушен, приученный за эти месяцы с ней всегда слышать его. И инкуб уже в ней, а его мечи все еще не в нем!       — Предайся наслаждению. Оставайся здесь со мной… Это может длиться вечно.       Ну уж нет.       Они перерыли весь Дом Надежды, кроме этого будуара. Должно же быть здесь хоть что-то, чтобы достать ее чертов контракт. Желательно до того, как объявится владелец. Иначе перспектива им вовсе не улыбалась. И нового хозяина себе он точно не искал.       Тав билась под инкубом, и дышать Астарион больше не собирался, как и ждать от нее сигнала, ждать от нее хоть чего-то.       Ну, хотя бы отпихнуть его она попыталась! А то он уже начал думать…       — Можешь взять мое тело, но не разум.       Астарион поморщился.       Она понятия не имеет, о чем говорит.       После всего, что он ей рассказал, она все еще не понимала. Не до конца. И все так же отдавала все, что было только ее.       Но сейчас совсем не время для его чертовых чувств. Он точно что-то упускает. Нужно было думать как Рафаил. Дьявол, которого он знает… Повсюду здесь только Рафаил — его барельефы, его бюсты, его портреты. Рафаил даже трахался только с собой. С таким самолюбием и паранойей, где бы он держал самые ценные сведения, если не при себе? При себе…       — Отлично, поклянись, что твое тело принадлежит мне. Отдайся мне, и я расскажу все, что ты хочешь знать.       Пусть даже не вздумает поддаться! Она не посмеет… Нет, он не позволит!       Астарион снова прибегнул к личинке — в разум она не пустила, но хотя бы не оттолкнула. Чертова упрямая женщина!       Искать, искать, искать хоть что-то. Что-нибудь.       Рафаил насмехался над ними со своего безвкусного портрета… Тск. И что у этих самовлюбленных ублюдков со вкусом? Что он, что Касадор. Гигантский портрет не делает никого великим, зато кричит о компенсации недостатков в других областях…       Астарион отвернулся.       И тут же повернулся снова. Наконец его глаз зацепился хоть за что-то. Ну конечно, Рафаил выбрал дьявола, которого знает лучше всего. Тайник.       — Что ты собираешься делать?       Астарион поймал уже сильно обеспокоенный взгляд Шэдоухарт и указал на кнопку под портретом. Она только тихо взмолилась какой-то из своих богинь, плевать кому сегодня. Лаэзель наконец перехватила меч.       — Я добавлю твое тело в свою коллекцию и извлеку немало наслаждения из тебя, будучи тобой.       — Тав!       — Услаждать тысячи любовников моим телом? Уж лучше смерть.       Даже если она так и не посмотрела на него, то хотя бы услышала! Наконец-то.       — Тогда это был самый последний раз, когда тебе довелось испытать наслаждение, — о, в этом он очень сомневался. — После маленькой смерти тебя ждет уже настоящая.       Ее-то Астарион точно мог обещать этому инкубу — Хаарлепу. Преподнести на блюде. И как же приятно наконец засадить мечи ему в спину…       По такому случаю он даже свою грызущую орду призовет.       — Шэдоухарт, будь любезна, в этот раз не поджарь их своим солнечным лучом, большое спасибо.       — Никак не запомню, что вечно окружена какими-то упырями. Тем более, такими чувствительными.       — Уморительно, ха-ха. Дорогая, — Тав быстро пришла в себя и уже схватила оружие, правда, на него так и не смотрела, — вот кого надо было выпихивать на сцену к тому жуткому клоуну, а не меня!       — Не думаю, что кто-то другой справился бы с этой ролью так же блестяще, — в ближайшего к нему призванного Хаарлепом беса ударил направляющий луч, подарив ему преимущество для удара. — Выражение твоего лица было достойно остаться в памяти целых поколений, окажись в толпе хоть один художник. Еще лучше — если рисовать он не умел вовсе.       — Тц. Мы болтаем или чертей рубим? — ему даже пришлось уклониться от размашистого удара меча Лаэзель.       Он никак не мог ее понять — вроде и кровь любит не меньше, но убивает совсем без вдохновения и точно без грации. Воины, что с них взять.       — Все гитьянки такие однозадачные, или это только мы везучие?       Она повернулась к нему явно что-то сказать, из-за чего тут же пропустила удар когтями. Еще никогда Лаэзель не была такой красноречивой и не давала более исчерпывающего ответа. Пара шрамов ее точно уже не испортит, а такой ценный урок от него пускай будет бесплатным.       Но даже долгожданное веселье не могло длиться вечно. И в удовольствии последнего удара ему отказали, а ведь буквально на один укус оставалось! А так интересно было попробовать бестию на вкус… Он даже думал завести новую традицию, раз двух других ее любовников уже пробовал, хмф. Правда, гейлову кровь и кровью-то не назвать, может, и здесь была бы одна сера…       — Кхм-кхм, Астарион, ты часом ничего не забыл? — Шэдоухарт стояла возле портрета с предполагаемым тайником, пока Тав собирала с пола одежду. Кажется, она была в полном порядке. Но почему все еще не смотрела на него и ничего не говорила? Хуже отсутствия ее взглядов только полное молчание. Каждый раз, когда она молчала, думала о еще не сделанных глупостях!       Точно, им надо было забрать ее контракт.       — И что бы вы без меня делали? Можете не отвечать, пропали бы уж точно, сам знаю. Ну что, готовы увидеть профессионала в деле?       Астарион достал отмычку, готовый уже нажать на кнопку.       — А сперва обезвредить ловушку не хочешь? Сказал бы, я хоть отошла, — Шэдоухарт самодовольно скрестила руки на груди.       Он сглотнул, но вида не подал:       — Как раз собирался, дорогая, ты за кого меня принимаешь? — благо ловушка оказалась простецкой и без изысков.       — Признайся, что не заметил, — она склонилась над ухом, когда он уже полез к замку, уже не такому простому. — Все бы поняли, знаешь. Не каждый день увидишь, как твоя любовь ложится на кровать… не перед тобой.       Рука дрогнула, и отмычка испортилась безвозвратно.       Астарион уставился на то, что было его верным другом с самого первого дня их чертовых приключений.       — Упс. Так же не должно быть, да? — он прожег Шэдоухарт взглядом и полез за новой. С этим замком точно надо быть аккуратным и сосредоточенным. Да, вот так. — Я не про отмычку, если ты не понял.       Вторая отмычка приказала долго жить.       — Если ты не заметила, я здесь немного занят почти искусством, а у тебя однозначно плохая аура. Может, хоть в чем-то будешь полезной, взмахнешь рукой, шепнешь там наставление, не знаю. Хоть таким заклинанием не промахнуться сможешь?!       — О, я уже, — она протянула ему новую отмычку. — Но, кажется, тебе уже ничем не помочь?       Вместо ответа Астарион сосредоточился на деле. Глубокий вдох… В нос ударили запахи крови, сульфура и Тав. Разгоряченная кровь гнала по ее венам целый букет запахов, таких знакомых. Сколько раз он сам был их причиной. Ее возбуждение, страх, удовольствие. И он был бы рад, будь только один способен так зажигать ее кровь. Так распалять ее саму. Но она его так и не спрашивала, не считая Хальсина и тех шлюх-близнецов. А просить ее он не собирался. Разве он мог просить ее еще хоть о чем-то? Она давала ему достаточно и даже больше, чем он заслуживал. Кровь? Сколько он захочет. Терпение? Больше, чем кто-либо. Понимание? Как никто другой. Любовь? Он и сам не знал, что это такое до конца. Несмотря на то, что был с ней абсолютно искренним тогда на кладбище. Правда, тех самых слов в ответ она так ни разу и не сказала. Ему оставалось только надеяться…       Третья отмычка полетела в сторону.       — Дерьмо! Ты точно не промазала заклинанием? — ни разу в его не-жизни ему не приходилось обращаться за помощью, тем более в вопросе какого-то замка!       — Знаешь, кажется, я могу попробовать кое-что еще?       — И ты только сейчас об этом подумала?!       — Прости, сейчас все будет. Готов?       Астарион достал последнюю свою отмычку.       — Я всегда готов ко всему, дорогая, даже немного жаль, что ты никогда не узнаешь всего моего арсенала, — он ухмыльнулся, когда она закатила глаза. — Давай сюда свое чудо-заклинание.       — Ну, вперед, — Шэдоухарт села рядом, и он снова полез в замок. — Ты-смо-жешь, ты-смо-жешь, — на каждый слог она принялась ободряюще хлопать в ладоши.       Очередная отмычка полетела в сторону, стоило ему в полном неверии уставиться на забавляющуяся жрицу.       — Напомни, почему ты все еще дышишь?       — Даже не знаю, Астарион, — она с трудом сдерживала хохот. — Наверное, потому, что я поддерживаю жизнь в твоем любимом мешке с кровью? Не считая всех остальных вокруг, включая тебя.       Теперь настала его очередь закатывать глаза.       — Вы здесь чем вообще занимаетесь? — к ним подошла недовольная Лаэзель. — Дьявол может вернуться в любую минуту, и тогда аплодисменты станут интересным аккомпанементом на наших похоронах.       Шэдоухарт смотрела на гитьянки, вероятно, с таким же удивлением, как и он сам. Манерам пусть ее никто так и не научил, но новым словам — определенно.       — Астарион не может открыть замок.       — Тс’ква. Повезло, что ты успел зарекомендовать себя гораздо раньше, иначе бы решила, что ты бесполезнее пса.       — Такое со мной впервые!       — Ничего, Астарион, мы — девочки, все понимаем, — Шэдоухарт похлопала его по плечу. — Со всеми бывает.       — Не трогай меня! — Она залилась смехом, но руку убрала тут же. — И со мной не бывает! Боги, лучше дай отмычку, мои кончились.       Смех резко оборвался.       — У меня была всего одна.       Он уставился на Лаэзель:       — Ну?       — Что? Гитьянки не нужны отмычки, когда есть меч.       — Ну удачи тебе, тайник зачарован. Будешь рубить вечность, а потом еще столько же.       Несмотря на напускное безразличие, Астарион напрягся. Им нужно было забрать контракт Тав. В любом случае. Это не обсуждалось.       Тав, точно! И где она? Он осмотрелся, но ее так и не увидел.       — Тав?       Лаэзель только мотнула головой в сторону другой части будуара и все же достала меч, уставившись на тайник как на врага. И почему ему никто не верил, когда он не врал? Ну, пусть попробует. Если сломает меч, он будет ни при чем.       Он поднялся и пошел искать Тав. В ее сумке в любом случае должна быть целая куча отмычек. Там всегда было все на свете.       — Дорогая, что ты?.. — она остервенело терла себя губкой в огромной ванне, и ее пепельная кожа стала почти красной. Он сглотнул. — Тав? Тав!       — Что? — она даже не обернулась, но хотя бы остановилась. — Я сейчас, только смою с себя всю эту… серу.       Астарион скривился.       — Поверь мне, это не поможет, — это было ему известно точно.       Бесконечный парад любовников; и вот уже его любовь пытается смыть следы невидимой грязи.       Она наконец повернулась, но ее взгляд он так и не поймал. И что она только с ним делает?..       Он взял ближайшее полотенце и подошел ближе.       Она нуждалась вовсе не в правде, и это он мог дать ей легко:       — Иди сюда. Здесь все смердит серой, вот тебе и кажется. Давай, у нас возникли некоторые сложности…       Она тут же послушалась, стоило лишь намекнуть на проблемы.       Он знал ее уже достаточно. Ей всегда нужна была цель. Что-то, что бы она могла решить и исправить в ближайшем будущем, а не замыкаться, не оставаться с пауками в своей голове один на один. Ведь это всегда грозило проблемами всем вокруг. А он не хотел, чтобы у нее были проблемы. Их и без того предостаточно.       — Что случилось? В тайнике пусто? — она потянула за полотенце.       Хорошо. Ее просто надо было отвлечь.       Сейчас не место и не время, чтобы предаваться каким-либо чувствам, но и полотенце отдавать он не собирался. Если она и дальше будет тереть кожу, то просто сдерет ее. Он осторожно начал промакивать всю воду. Ох, Тав… На животе и бедрах уже краснели ссадины, и их он не трогал вовсе.       — Ну все, дорогая, как всегда идеальная, и никакой серы, можешь мне поверить, — застегнув последние застежки на броне, он поддел ее подбородок, сладко улыбнулся и легко коснулся губ. Это он тоже мог ей дать. Их чертов инкуб не трогал, но она все равно нахмурилась. Хорошо хоть не дернулась и не отстранилась. И наконец посмотрела в глаза. Глядя в них, иногда ему казалось, что она была его зеркалом. — Скажи, у тебя же есть отмычки?       Похоже, она не сразу поняла вопрос. Да, конечно, он имел над ней эффект не хуже обворожения, но точно не настолько сильный. Она нахмурилась сильнее.       — Тав?       — Одна максимум, а что?       — Одна?! Серьезно? Да у нас же была целая куча этих дурацких отмычек! — он не выдержал и взмахнул руками, прожигая ее недовольным взглядом. Все, больше эта женщина к сумкам не подойдет в жизни и не уговорит его ни на какую ложку и прочую дребедень.       — Они весили целую тонну! — она тут же вспылила в ответ. — И занимали половину рюкзака, я их выложила еще утром. Ты все равно пользовался всего одной, не вижу проблемы.       — Да, дорогая, пользовался — ключевое слово. В прошедшем времени. И на что такое важное ты их заменила, позволь узнать?       Судя по тому, как она опустила глаза, точно на какую-то глупость.       — Я слушаю во все свои остренькие ушки, дорогая, — он нетерпеливо принялся постукивать носком сапога. — И у меня куча свободного времени, если не считать, что чертов дьявол может вернуться с минуты на минуту!       Точно. Больше. Никогда.       Она тяжело вздохнула, все так же смотря куда-то в пол:       — На свитки…       — На свитки?! Да мы почти ни одного не использовали за все время! У нас накопилась целая магическая библиотека!       — Как и дурацкие отмычки!       — Что ж, тогда у нас и правда проблема, — теперь она смотрела на него с нетерпеливым ожиданием. — Так уж вышло, что замок сломал уже четыре, и больше у нас их нет.       — Четыре? Как?!       — Это все замок и Шэдоухарт. Ты же меня знаешь, иначе бы нас уже и след простыл…       Она полетела к тайнику.       — Что у вас тут произошло?       Тав смерила всех недовольным взглядом. Лаэзель покрылась испариной, на ее мече виднелись новые зазубрины, но тайник чувствовал себя великолепно. Шэдоухарт же просто подпирала собой стенку, начав говорить с ядовитым сарказмом:       — Да так, пустяки. Тайник непробиваем, как и упрямое нежелание Астариона признать, что он хочет, чтобы ты была только…       Нет! Она не посмеет!       Астарион тут же ее перебил:       — Ничего такого, дорогая, правда, — он мысленно кричал Шэдоухарт, чтобы она наконец заткнулась. Боги, как он скучал по первым дням, когда слов из нее было не вытянуть даже под угрозой страшных пыток! — Просто дай мне все исправить, — он протянул руку, но так и остался стоять, как попрошайка на площади. Хмф.       — Я сама, — ну конечно же! Все как всегда. И зачем он ей вообще нужен?! — Шэдоухарт, немного помощи не помешает.       Она же не серьезно?!       — Тав, ты правда думаешь, что справишься лучше меня?       Она только самодовольно улыбнулась.       — Я бродяга, не забыл?       — И ты готова рискнуть единственной отмычкой? И давно у нас бродяжные колдуньи стали ловчее плутов со стажем?       — Вот и узнаем, — она сунула отмычку прямо в замок и принялась ей бесстыдно шерудить, как какой-то рыбак под юбкой портовой шлюхи. Они обречены. Она обречена! Послышался щелчок. — Ловкость рук и никакой магии! Та-да!       Тав победоносно открыла дверцу и вручила ему заметно поцарапанную и погнутую, но все еще рабочую отмычку, а сама полезла смотреть содержимое тайника.       — Тс’ква, а тебе он тогда вообще зачем? — Лаэзель скривилась, поглаживая свой меч, но и без ее ценного мнения он чувствовал себя не лучше побитой собаки на той псарне.       Вот и он задавался этим вопросом почти каждый день… Сегодня его уделал какой-то замок, а инкуб…       — Эм, народ, а почему никто так и не обыскал труп? — Шэдоухарт привлекла их внимание и откинула ногой руку. — Кажется, здесь что-то есть. Ключ и какие-то перчатки.       Боги! Он даже не хотел знать, где инкуб все это время их прятал, раз ничего кроме портупеи на нем не было.       И точно не собирался ничего из этого трогать.       Главное, чтоб и Шэдоухарт его не трогала после этого тоже.       — Тав, дорогая, очень прошу — скажи, что все не зря?       Но она только загадочно улыбнулась, поцеловав его в щеку. Миленько.       Аргх! Худший день из всех!       Ну, из всех после того, как иллитиды его похитили.       Неважно.

***

      Он был не в настроении.       В другой части их комнат все веселились, пили и танцевали, пока Минск лупил по барабану, называя это музыкой, но не он.       Астарион просто сидел на диване у затухающего в камине огня и цедил уксус, почему-то называемый большинством из их сброда вином. В руке был золотой кубок, украденный им где-то, на нем один из лучших костюмов, что только мог предложить Фигаро, Касадор гнил в подвале Багрового Замка, но он никогда еще не чувствовал себя более жалким. Ведь его было недостаточно. У него не было власти, ведь он так и не вознесся. Не было силы, ведь он простое отродье, хоть и без хозяина. Бьющегося сердца у него тоже не было, а значит, и хорошим мужем он не станет, ведь не сможет подарить ей даже детей. Вечности не было тоже, ведь она все еще смертна. Сколько им осталось в самом лучшем случае — лет пятьсот? Если она не помрет завтра, через неделю, через месяц?       И пускай ничего такого они не обсуждали, но не думать об этом он не мог. Он застрял где-то между. Между жизнью и смертью. Между абсолютной свободой и нет. Но даже так она давала ему столько всего — и это вино, и кубок, и костюм, и кровь, тело, терпение, понимание, заботу, веру в него…       Он мог продолжать и дальше крутить весь список в голове, но каждый раз упирался в одно и то же. В свои чертовы чувства. Боги, как хорошо жилось, когда он закопал их так глубоко на задворках сознания, что уже не чувствовал почти ничего. Только голод, боль и страх. С ними он вылез из той могилы, с ними и жил все двести лет. Пока не встретил ее. И какую же глупость он совершил, сделав тот самый первый укус. Это все иллитидская личинка в мозгу и ее кровь на языке — они вскрыли все замки, снесли все стены, порушили собой все. Теперь он тонул в каких-то чувствах, страдал от бесконечных желаний, мучился от права выбора. Но хуже всего было сомнение.       Пока они не убили Касадора, он буквально считал часы, когда Тав наконец его бросит. Ведь он не мог дать ей тогда ничего, кроме новых сложностей. Даже что-то такое тривиальное, как простой секс. Особенно секс. Ведь впервые это могло значить хоть что-то и ничего одновременно. Как бы он хотел, чтобы секс для нее не значил ничего. Но тогда почему она то и дело оказывалась с кем-то еще? Где для нее была грань? Где просто секс, а где он? Где пролегают ее чувства? Насколько они глубокие? И какие они вообще?       Ты очень дорог мне, Астарион.       Ты первый в моем сердце.       Что бы ни случилось дальше, я с тобой.       Но где те три несчастных слова, которыми он бросался тысячи раз в тысячи любовников, но впервые ставшие неожиданно правдивыми, ведь разве он мог не любить ее, разве мог не сказать ей их и продолжать говорить, прямо и нет, раз за разом, но тогда почему она все еще так и не произнесла их сама — эти три несчастных слова?       Где он ошибся, когда успел все испортить? Он не знал. Ведь она ни о чем его не просила, не выдвигала требований, а просто отдавала. И это было ужасно!       Хуже сомнений только неизвестность. Если они выживут, он снова окажется запертым в тенях, а она? Она ни разу не говорила о своих планах, а спрашивать он боялся, ведь ему она не врала. Если она просто уйдет, наконец осознав, что клыки — это не мелочи? Он лишится не только солнца, но будет ограничен даже текущей водой, и укрыться в первом попавшемся доме тоже уже не получится. Если она уйдет… Думать об этом он не хотел так же сильно, как и если она умрет. Ему придется уйти в Подземье… Это самый простой ответ. Но это был ее мир, а не его. И если она уйдет, как он будет без нее? Двести лет и правда не сбросить с плеч, как бы ему ни хотелось. И как бы он не хотел начать жить полной жизнью, что это такое — жизнь, — он знал так же плохо, как и то, что ждало их дальше. Знал только одно — терять ее он не хотел.       Но что он мог ей дать, чтобы она осталась с ним или взяла с собой? И чем он лучше Шкряба?! Гладь меня, корми меня, люби меня, и я принесу тебе мячик, виляя хвостом. Гоуди мог бы гордиться своей дрессировкой! Касадора он убил, но не нашел ли себе новую хозяйку? Будь она только его, тогда бы они были равны. Партнеры, как он сказал тогда…       — Вот ты где, — на плечи опустились знакомые руки, но он все равно вздрогнул. Он так задумался, что не услышал ее. — Я тебя уже потеряла, — кончик уха обожгли горячие губы, вызвав уже другую, приятную дрожь. — Ты в порядке?       — В полном, дорогая, — он натянул свою лучшую улыбку, не желая выдавать настроения, — просто вечеринка такого уровня несколько не мой формат, но ты иди, веселись. Сегодня мы убили дьявола, в конце концов, чем не повод для такого сумасбродства?       Руки соскользнули с него, и он был почти доволен, услышав ее шаги за спиной, но это Тав, и никого она не слушала.       — Можешь не притворяться, я следила за тобой уже некоторое время, ты потерялся в каких-то мрачных мыслях, — она встала перед ним, сложив руки на груди. Он знал этот жест, следом всегда шли вопросы.       — Ладно, — он прогнал улыбку и только сильнее откинулся на диване, сделав новый глоток и скривившись. — Тогда ты знаешь, что я не в настроении для разговоров.       — Ладно, можно и помолчать. Ты не против, если я сяду?       — Разве тебе требуется разрешение хоть на что-то?       Она замерла.       — Что ты имеешь в виду?       — Ничего, дорогая. Конечно, ты можешь делать все, что хочешь.       Он снова выпил.       — Ты голоден? — она все же села, но дистанцию сохранила. От нее все еще несло серой, как и от всех вокруг, а, может, все дело было в Мизоре, прописавшейся в их лагере, будто это новый круг Ада.       — Что, мои клыки намекают?       — Нет, твое раздражение. Обычно все дело в голоде.       — Можешь считать, что да, раз ты так хорошо меня изучила, дорогая, — эта улыбка была уже более искренней. Все же она его видела.       Она быстро расправилась с пуговицами на своей рубашке и оголила плечо и шею, даже ничего не спросив и не сказав.       — И с чего ты решила, что я буду пить тебя?       Он смотрел на нее, на ее шею, слышал бегущую кровь, ее частый пульс, и загнать проснувшийся голод обратно в угол было невероятно трудно.       — Ты же хочешь, так зачем терпеть?       — Ха! Ты просто прелесть, знаешь. Когда ты так просто отдаешь себя при любом удобном случае, это всего лишь простое ожидание, — он поддел ворот ее рубашки и закрыл его, быстро застегнув все пуговицы обратно.       — Я не понимаю…       — Хорошо, ведь мы все равно собирались просто помолчать, не так ли?       Он закинул ногу на ногу, отвернулся и допил остатки, и уже хотел было пойти за добавкой, но Тав просто легла головой ему на колени.       — Что ты делаешь?       — Молчу и не спрашиваю.       — Ну и ладно.       Было невероятно неудобно по первости. Он не знал, куда положить руки, ведь ее трогать он не хотел. Не знал, куда увести глаза, ведь ее абсолютно точно прожигали его, но он справился: одной рукой оперевшись на подлокотник и подперев голову, вторую просто откинул на спинку, а взгляд сам устремился к камину, и в какой-то момент он даже расслабился, ведь она была такой теплой. И правда тихой. Внешне. Когда она молчала, то думала об одних только глупостях.       — Ты слишком громко думаешь, Тав, прекращай.       — Только после тебя, дорогой, — он не смог сдержать смешка и вздернул бровь, посмотрев на нее. На удивление она не улыбалась.       — Это так не работает, знаешь?       — Поэтому ты просишь меня сделать невозможное?       — Боюсь, я не очень понимаю, к чему ты клонишь, дорогая…       — Видишь? Мы оба можем играть в эту игру. Но мы же собирались просто молчать, верно?       Теперь она отвернулась от него. Боги, за что эта женщина свалилась ему на голову?!       Ладно, спрашивать его она научила уже достаточно давно.       — О чем ты думаешь? — он едва коснулся ее волос. Даже в хвосте они постоянно путались. Первый узелок он распутал быстро и почти незаметно.       — За что ты злишься на меня? — ее голос почти никогда не дрожал, вероятно, все дело в том, что она уткнулась ему в колени и это просто обман слуха.       — Я не злюсь на тебя, дорогая, — она только хмыкнула. — Правда, просто… — и почему, когда он хотел узнать что-то о ней, говорили они все равно о нем? — Скажи, меня же недостаточно?       Она так резко повернулась, что не успей он убрать руку, она бы точно повредила себе глаз.       — Что за глупости ты говоришь? Как ты вообще мог об этом думать?       — Я старался не думать, но сама знаешь, это не так работает, — он улыбнулся, хотя прямого ответа она так и не дала. Тав не бросала слов на ветер и никому ничего не обещала, если не собиралась исполнить обещание. Как он мог думать иначе…       — Так с чего ты так решил? — Похоже, сложных вопросов избежать у него не получится. Астарион поморщился. — Если не хочешь, можешь не говорить. Ты всегда можешь сказать «нет», ты же знаешь? Я не хочу, чтобы ты делал что-то, чего на самом деле не хочешь. Как тогда с близнецами и Хальсином.       — И как ты?! Ну конечно ты заметила! — он рассмеялся, ведь секс обсуждать с ней он мог весьма спокойно. — Я не знал, что не хочу. Вернее, я очень хотел вернуть себе все радости жизни, без оглядки на прошлое, ведь с тобой на кладбище получилось… И в начале все было прекрасно, но в какой-то момент… Не знаю, но, кажется, пока что я могу полностью расслабиться только с тобой.       — Но почему ты не остановился?       — Это было просто — делать, что и всегда, к тому же, тебе понравилось, — он коснулся ее нахмуренной брови, пытаясь прогнать морщинки.       — Ты не можешь все время делать что-то только потому, что я этого хочу или мне что-то нравится. Ты мне ничем не обязан, это не обмен, мы — не про обмен.       — Почему? Ты все время так делаешь, разве нет?       — Ты о чем? — она нахмурилась сильнее.       — Дай подумать, — он взял ее руку, поднес к губам и слегка куснул запястье, — ты даешь мне свою кровь.       — Я не хочу, чтобы ты голодал.       — Вот видишь.       — Нет, — она забрала руку и снова отвернулась. Плохой знак. Что он сказал не так? — Я делаю это не потому, что ты этого хочешь. Это именно мое желание. Я же говорила, что бродяжничала в детстве, и что такое голод, мне известно хорошо.       Этого раньше она не говорила. И это многое объясняло.       — Поэтому ты так хорошо скрывала первые недели проблемы с местной едой? Ты тоже умеешь терпеть…       — Ну, целый год без еды я бы точно не протянула. Поэтому я даю тебе свою кровь, а не потому, что жду от тебя чего-либо в ответ. Никто не должен голодать.       — Поэтому ты так прониклась к тем детям в роще? И к Йенне? — он погладил ее по голове. — Потому что они голодные сиротливые бродяжки, пытающиеся выжить?       — И они все еще живы благодаря нам! Уверена, из Мол вырастет нечто выдающееся.       — Или ужасающее, — она шлепнула его по колену. — За что?! Что плохого в чем-то пугающем? Если ее будут бояться, жить она будет дольше. И она неплохой лидер, ну, для ребенка. Она помогает своим, так что, может, выживет не только она.       — В стае выжить всегда проще.       — Так ты видишь нашу банду лунатиков? Стаей? А Касадор всегда называл нас «семьей». Знаешь, быть в стае мне точно нравится больше.       — Ну, про них я точно знаю больше, чем про семьи, так что, видимо, да? И это лучше стада, не думаешь?       — О, определенно, дорогая. Мы далеко не овцы. Ну, не считая, может, Уилла? Рога ему точно к лицу, они подчеркивают его вечно осуждающий взгляд, — она наконец улыбнулась, и он просто продолжил гладить ее по голове. — Вынужден признать, что мнение о тебе и остальных при первой встрече все же было ошибочным. И это самая приятная ошибка в моей жизни.       Она снова затихла, но уже хотя бы не хмурилась. Тав так редко говорила о себе, о своем прошлом, о своем будущем, что узнать ее можно было лишь по немногим известным ему граням. Когда после устроенной из-за него резни в лагере гоблинов она сидела у его палатки перед зеркалом с окровавленным рисунком какого-то ребенка гоблинов. Когда не говорила Арабелле с неделю, что ее родителей они нашли почти сразу, хоть и мертвыми, и она бы так и не сказала, видимо, а просто продолжала бы за ней присматривать и кормить. Когда давала деньги каждой попрошайке, особенно если те были с детьми, сколько бы он ни возмущался на этот счет. Маленькие грани, позволяющие заглянуть внутрь этой странной женщины, которая любила детей, оплакивала убитых пауков и ненавидела клетки.       — Шэдоухарт сказала мне тут кое-что…       Астарион застыл на мгновение. И на него она не смотрела. Он быстро вернул руку на спинку дивана и попытался выпрямиться, готовый к любому продолжению разговора, к любому удару, но с все еще лежащей на коленях Тав сделать это было почти невозможно.       — И что такого интересного она могла сказать, что ты решила обсудить это со мной? — его голос на удивление не дрожал, но не кончики пальцев. Он зарыл пальцы в обивку. — Она снова решила перекраситься в черный? Вернуться к старой богине? Было бы неплохо. Тогда она почти всегда молчала, чем делала большое одолжение окружающим.       — Хм. Не люблю молчание, — о, это он тоже знал уже хорошо, Тав из любого жилы вытянет, ведь она всегда должна все знать. — Мы говорили о тебе.       Астарион хмыкнул. Пусть жрица не удивляется, когда проснется с кинжалом меж ребер. Но вдруг она все же умнее?       — Она хотела грязных подробностей? Просила рассказать, каково оказаться со мной в одной постели? Или, может, высказала желание присоединиться к нам одной из ночей?       — Мы заговорили про Хаарлепа, потом про Хальсина, Императора, Гейла и в итоге дошли до тебя, — она все еще не смотрела на него, вместо этого теребила ворот своей рубашки.       — Мне пора оскорбиться, что я оказался в конце твоего списка? Или это просто неполная обратная хронология? Тогда мое имя должно встречаться куда чаще в промежутках, ведь только я в твоей кровати на постоянной основе, — он не понимал, зачем она говорит это ему. Он точно знал о всех ее любовниках за последние месяцы. Сколько их было за все годы, знать ему совсем не обязательно.       — Почему ты не сказал, что хочешь быть единственным? Поэтому ты решил, что мне тебя недостаточно?       — Это тебе Шэдоухарт наплела?       — Она соврала?       — Это не ее дело, — стоило ей поднять на него глаза, как он тут же отвернулся.       Чертова жрица. Если из-за нее он потеряет Тав, то жить она будет не очень долго, но мучительно — очень.       — Так почему не сказал?       Она загнала его в угол. В который раз за эти месяцы. И ему это все еще не нравилось:       — Тогда у меня к тебе тот же вопрос, дорогая. Почему ты так и не сказала мне те самые три слова? — он поймал ее взгляд, и она застыла не хуже обвороженной. Кровь хлынула по ее венам с участившимся пульсом. В ужасе она не была, но нервничать точно начала больше. — Так я и думал, хмф.       — Нет! — она поднялась так же неожиданно, как и легла в самом начале. — Послушай, тебе может не понравиться, что я скажу тебе.       — Думаешь? Это похуже, чем то, что ты уже сказала, а вернее — нет? — о, ему точно надо было выпить и убить их клерика, или просто выпить клерика.       — У меня никогда не было таких отношений.       — Каких?       — Близких. Таких близких. И настоящих.       — У тебя был консорт несколько десятилетий!       — Это не одно и то же. Ему я не верила, как тебе. Я его не любила, это была удобная сделка, не более.       — Но? Здесь должно быть какое-то «но»?       Тав молчала. Ну что за глупости!       — Ладно, если ты правда хочешь знать, да, я хотел бы попробовать быть только вдвоем, — Астарион скривился. Говорить правду, говорить о чувствах все еще слишком ново. — По крайней мере, какое-то время, пока я не буду знать наверняка, чего и кого я хочу еще. Твоя очередь отвечать на мои вопросы.       Он прожег ее недоверчивым взглядом, ожидая увидеть разочарование или даже раздражение, ведь никому она не позволяла себя контролировать, но Тав, как всегда, удивляла.       Она подвинулась ближе, так близко, что почти забралась сверху, улыбнулась и обхватила его лицо ладонями почти невесомо, будто стирая тени под его глазами легкими касаниями, прогоняя их и дурные мысли. Он коснулся ее запястья губами, не мог не. Она такая теплая, и ее кровь всегда поет для него. Всего один укус тогда, и вот он здесь. В ее руках.       — Да.       Она произнесла это так тихо, что он едва не пропустил короткое слово мимо ушей, все еще купаясь в ее тепле и… нежности. Скажи он кому, что Тав — дроу — умела быть такой упоительно нежной с ним, никто бы не поверил.       — Что — «да»? Да, ты согласна быть только моей? Или да, ты меня любишь?       — Да, — она только улыбнулась шире. Она его убивала порой.       — Тав!       — Это ответ на оба…       Договорить он не дал, просто схватил ее и притянул, усаживая к себе на колени, где ей самое место, и впился в ее рот, не дожидаясь ни приглашения, ни разрешения. Его. Только его.       — Скажи их, — он прикусил ее губу, но без крови, только чтобы она поддалась ему, как поддавалась всегда. — Я хочу услышать, — она выгнулась навстречу его скользнувшему вниз по шее языку, зарывая пальцы в его волосы и скребя ногтями, и он просто дернул рубашку, срывая пуговицы в попытке добраться до ее груди, до ее сердца. Плевать, он исправит после. Он целовал, и прикусывал, и терся, и никак не мог остановиться, ведь если она правда любила его… Ее сердце трепетало, отбивало дробь под его жадной ладонью, и это было настоящей музыкой, кожа обжигала, уже краснела, где он не мог оторвать губы от нее слишком долго, но и на это тоже плевать, ведь никто больше не увидит, только он. Все это зрелище только для него, и какое зрелище — его Тав. Задыхающаяся, горячая и такая голодная до каждого его прикосновения и поцелуя. — Любовь моя, скажи это, — он снова уперся в нее взглядом, и ее алые радужки едва обрамляли расширенные зрачки. Невероятно, как после всего она все еще так хотела его. Он притянул ее вплотную, резко опустил на себя и почти зарычал, тут же прикрывая глаза от долгожданного контакта, пусть и сквозь бесконечные слои одежды. Ее тихий стон оглушил ухо, которое она тут же начала обводить языком, больше не способная перестать тереться об него, заставляя уже его постанывать от каждого ее переката бедрами. И какая горячая она была и точно мокрая. Ее запах он знал как ничей другой. Им надо было убраться отсюда, иначе он уложит ее прямо посередине их гостиной, а делиться он больше не собирался. Он должен был снова оказаться внутри нее как можно скорее. Но сперва…       — Тав!       — Я люблю тебя.       Всего три слова, произнесенных так тихо, что он мог бы подумать, что ему послышалось, но он прочитал их в ее глазах, почувствовал в упоительно нежном поцелуе, уловил в поющей для него крови.       Если он думал, что уже не сможет упасть в нее еще больше — как же он ошибался.       Ей не нужны были никакие отмычки.       Его сердце было распахнуто, но только для нее.       Он схватил ее еще крепче и поднялся, игнорируя удивленный вскрик и впившиеся в его плечи пальцы.       Им надо было убраться отсюда, и побыстрее, ведь этой ночью она будет любить его так же, как он ее.