Часть 1
7 апреля 2024 г. в 00:14
─ Дорогой, как твои дела? ─ в трубке раздался голос матери.
Саске откинулся на спинку стула, потянулся, а после дежурно ответил:
─ Всё нормально. Как твои?
В свои двадцать он был на втором курсе университета Мемфиса. К сожалению, на платной основе, потому как события давно минувших дней в купе с подростковым возрастом не привели к получению стипендии. Откровенно говоря, хоть родители и платили бешеные деньги за обучение, всё равно были рады, что в итоге сын смог взять себя в руки, ведь поступить в университет даже на платной основе было тем ещё событием, стоящим уважения.
─ Хорошо ешь? Ничего не болит? Как учёба?
Разговоры с матерью нельзя было назвать душевными. Они не тянули даже на дружеские или просто хорошие. Скорее это было выполнение родительского долга ─ с одной стороны, и сыновьего ─ с другой, ведь делиться чем-то Саске не намеревался, и Микото это давно уяснила, хоть всё ещё и предпринимала безуспешные попытки.
Саске поднялся со стула и, сделав несколько шагов по комнате, упал спиной на кровать.
─ Да все нормально, мам. Как ваши с папой дела?
Забавно, ведь отец сам никогда не звонил, и их общение осуществлялось исключительно через мать. Должно быть, Фугаку считал это слабостью? Излишним проявлением чувств не достойным главы семьи? Позвонить сыну и расспросить как его дела. Впрочем, Саске это ничуть не расстраивало, ведь за двадцать с лишним лет он давно уяснил, что его отец из себя представляет.
─ Ты там не собираешься… да нет, ничего… ─ в голосе матери проскользнули надрывные ноты.
Саске со вздохом сел на кровати, потёр переносицу.
─ Что я? Говори уже.
Неужели опять? Опять она собралась действовать ему на нервы…
Даже спустя пять лет после случая на озере Мид, Саске не желал встречаться с человеком, который до сих пор то и дело посещал его мысли. Злился ли Саске на него? Нет. Был обижен? Нет. Время стёрло всё это, оставив лишь стыд. Страх встретиться с Итачи и увидеть в его взгляде презрение, брезгливость или даже отвращение. Испытать чувство гадливости от совершенных когда-то поступков и от себя нынешнего, всё ещё тайком позорно думающего об этом. Ведь сколько бы Саске не занимался самообманом, все равно знал, на сколько произошедшее социально неприемлемо, и, более того, на сколько это оказалось не приемлемо для Итачи. Эти эмоции были очень болезненными, и хоть воспоминания о тех днях посещали не часто, боль всё равно оставалась болью.
На фоне всего этого попытки матери добиться братского воссоединения неимоверно бесили. Эти её «невинные» вопросы и «тонкие» намёки, которые он раскусывал на раз, но продолжал делать вид, что ничего не понял и даже не заподозрил.
─ Ничего-ничего, у нас с папой всё в порядке. Ты уж не забывай хорошо питаться, ладно? И спать вовремя ложись. И если что-то вдруг болит, то не тяни, сразу обращайся за помощью.
Микото говорила с привычной заботой, но Саске всё равно чувствовал какой-то подвох.
─ Мам… скажи уже что хотела, ─ раздраженно попросил он.
В трубке повисло непродолжительное молчание.
─ Скоро весенние каникулы… Не хочешь приехать домой?
─ Мам… ─ Саске вздохнул.
Ну вот опять.
─ Приезжай, ─ в голосе снова послышался надрыв. ─ Мы будем рады.
─ «Мы» ─ это ты и папа? ─ на всякий случай решил уточнить он.
─ Саске… ради меня. Я очень хочу, чтобы вы помирились. Вам надо помириться.
─ Мы и не ссорились, мам, ─ Саске начал закипать.
─ Вот и приезжай.
Резко встав с кровати, он раздражённо выдохнул в трубку:
─ Ладно мам, я подумаю. Передавай привет папе, ─ и сбросил звонок.
Интересным оказалось то, что стыд был способен прогрессировать, ведь Саске не мог припомнить, чтобы чувствовал что-то подобное в те дни или какое-то время после. Пожалуй, стыд появился после того, как растворились чувства обиды и злости, и теперь сопровождался острым и болезненным переживанием осознания собственного порочного «Я» и отдельных черт себя. Саске казался себе ничтожным человечишкой, скованным по рукам и ногам, абсолютно беспомощным перед невообразимых размеров машиной общественной морали. И возвращаясь мыслями в те дни, он раз за разом прокручивал в голове как стоило поступить, что сказать, и раз за разом сгорал в пламени стыда, не в силах что-либо изменить, без возможности спрятаться от пронзительного взора брата и собственной совести.
Каждый раз, заводя свою шарманку про примирение, мать, сама того не подозревая, била по больному, заставляя вспоминать то, что вспоминать совершенно не хотелось. Но если бы только это было всё! Если бы…
Саске нехотя вернулся за стол, усаживаясь за погрузившийся в сон ноутбук: брошенная работа ждала, когда ей уделят внимание. Как же сложно было собрать себя в кучу после таких разговоров. Меньше десяти минут, а будто прокрутили через мясорубку. Саске похлопал себя по щекам, призывая сконцентрироваться. У мистера Крейца были совершенно негуманные сроки сдачи работы, а он не мог провалиться, ведь это означало бы необходимость вернуться домой.
Конечно, у него уже получалось избегать встреч с Итачи, живя дома, но это была скорее случайность. В тот раз, когда родители подло умолчали о приезде брата и пришлось сваливать через окно на втором этаже, а потом несколько дней бродяжничать по друзьям. После этой выходки он отлично прочувствовал на сколько тяжелая у отца рука, и прокачал навык в вымаливании прощения. Несмотря на это, родители по всей видимости тоже сделали вывод, потому что больше таких сюрпризов не было. И слава богу, потому что Саске не был уверен, что пережил бы второй раз. Жизнь в общежитии же всё упрощала: «планы изменились, прости, не смогу», «надо взять дополнительные, я приеду в другой раз», «похоже заболел, не хочу вас заразить».
«Этические дилеммы в бизнесе» с укором смотрели на Саске черными буквами с белой страницы на экране. Что они хотели от него? У Саске были этические дилеммы, но точно не в бизнесе. Он мог бы презентовать аудитории массу дилемм из собственной жизни. Например, классическую: «в какой колледж поступить», или вот моральную, основанную на фильме «Поезд в Пусан», о которой когда-то рассказал ему брат. Что касалось дилемм этических, с ними у Саске были весьма сложные отношения.
Покусав губу, он забегал пальцами по клавиатуре, решив начать с основ.
«…Любая ситуация, которая представляет интерес для этики бизнеса, является ситуацией выбора между… здесь хочется сказать «добром» и «злом», но это не так, поскольку как раз таки выбор между добром и злом не представляет собой проблемы…»
Саске цокнул языком, подумав, что для Итачи это было бы как раз плюнуть. И какая ирония, что сейчас именно ему, Саске, приходилось вымучивать из себя текст. Если бы только сейчас Итачи был рядом, то он мог бы…
По спине пробежала волна мурашек. Разыгравшееся воображение любезно предоставило ощущение того, как рука брата ложится на плечо, как он сам склоняется к другому и, обдавая тёплым дыханием щёку, подсказывает:
«Ты же знаешь, что «добро» и «зло», ─ вещи по сути своей не являющиеся таковыми, а лишь термины, обозначающие норму с точки зрения нынешнего общества, где удовольствие индивидуума выступает в роли «добра», при этом каждый сам решает, что для него является удовольствием».
─ Боже… ─ Саске откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Интересно, его когда-нибудь отпустит? Перестанут преследовать воспоминания, фантомные ощущения? Хотя, про фантомные ─ это конечно перебор. Но, с другой стороны, порой казалось, что с исчезновения Итачи, в его теле что-то самостоятельно ампутировалось. Рука. Или нога. Плечо, может. Мозг. Но скорее все же сердце. Сердце, вместо которого осталась внушительных размеров пустота, изо дня в день тоскливо стонущая и содрогающаяся без шанса быть заполненной. Тело ощущалось неполноценным, всё существо ощущалось дефективным, ущербным, ненормальным.
Саске закрыл лицо руками и застонал: с такой кашей в голове вряд ли удастся написать что-то вразумительное. Стоило проветрить голову и вернуться к работе позднее.
Февраль в Мемфисе был пасмурным и дождливым, и ничем не отличался от Лебанона. Днём на улице держался стабильный плюс около десяти градусов, но к ночи температура опускалась к нулю, так что было не до ночных прогулок на свежем воздухе. А ещё влажность и ветер, которые этот ноль превращали по ощущениям в минус.
Саске надел толстовку, и вышел из комнаты.
На лестнице второго этажа столкнулся с соседом ─ Джонатаном, ─ с которым на двоих делили один блок, и настроение окончательно стухло. Спенсер, (кто бы мог подумать!), был не один.
─ Ты на долго? ─ поинтересовался Джонатан, подталкивая девушку в спину, и кивая ей, чтобы проходила вперёд и поднималась.
─ Нет, ─ бросил Саске, не сбавляя шага и морщась от перспективы провести ночь с этими двумя за стенкой.
Их блок имел две комнаты и общую ванную посередине, вход в которую был с обеих сторон. И если стоны из комнаты ещё можно было терпеть, надев наушники и врубив музыку, то из ванны ─ нет. Каждый раз становясь невольным свидетелем чужого секса, Саске испытывал чувство омерзения. Но вместе с этим редкие хриплые стоны Джонатана, переплетающиеся с частыми женскими, не оставляли тело равнодушным.
Если бы Наруто узнал о его проблеме, то он, счастливо улыбаясь от уха до уха, поставил бы другу диагноз: «Да у тебя просто недотрах, даттэбаё!» От этой картинки Саске передёрнуло, и он ускорил шаг, вскоре переходя на вялый бег. Нет, об этом никому нельзя было знать! Особенно ─ Узумаки! Глупый усуратонкачи всенепременно бы сделал проблему основанием пирамиды Маслоу, и вместе с тем, как продолжал бы выполнять алиментарные потребности, делал бы всё, чтобы решить её.
Какой кошмар.
Саске сделал медленный глубокий вдох, а затем выдох, стараясь прочистить мозги.
Хоть бокс, как спорт, и пропал из его жизни с поступления в университет, но в качестве физической нагрузки всё ещё остался: бег, прыжки на скакалке, работа в зале. Несмотря на то, что на территории университета был изумительный спортивный комплекс (в котором точно была беговая дорожка, и даже не одна), бегать ему нравилось на улице. Пробежка на свежем воздухе отлично помогала вытрясти из головы все мысли, оставив девственно умиротворяющую пустоту. И пусть до эйфории, которую ловили бегуны на длинные дистанции, было дальше, чем до Плутона и обратно, эффект всё же был. К тому же, регулярные тренировки помогали Саске бороться с депрессивным настроением и хоть немного, но улучшали качество сна.
Саутерн-авеню уводило его всё дальше на восток: вдоль жилых домов и парковок ─ с одной стороны, и железной дороги ─ с другой. Было в этой пробежке что-то умиротворяющее: несмотря на противную погоду, воздух всё равно пах весной, а редкие капли, приземляющиеся на щёки из готовящихся вот-вот пролиться облаков, помогали сбросить тяжелый груз с не таких уж и сильных плеч.
Кроссовки глухо стучали по ещё достаточно сухому асфальту, в волосах то и дело путался ветер, он же холодил нос и кусал за кончики ушей. Очередная капля из серого неба шлёпнулась Саске на лоб, скатилась по носу и, повиснув на кончике, стекла на губы.
Как же не хватало Итачи.
Того Итачи, чьи сильные руки снимали с соседского дерева, а после отвешивали шлепок по провинившейся заднице, но в чьём отчитывающем голосе всё равно чувствовалась неиссякаемая любовь и забота, ─ он помнил его сдвинутые брови. Того сонного Итачи, который лежал рядом на кровати и изо всех сил старался не заснуть, потому что обещал вместе посмотреть фильм, ─ он помнил его ленивый взгляд из-под полуприкрытых век. Итачи, руки которого обнимали, прижимая к груди, оберегая от всех голодных монстров, что притаились в тёмных углах комнаты, под кроватью и в коридоре, ─ он помнил запах его тела. Итачи, который нежно водил губами по щекам, ласкал шею и целовал за ухом, ─ он помнил его неровное шумное дыхание. Итачи, ладонь которого легла на поясницу и надавила, чтобы прижать ближе к себе, чтобы…
Твою мать…
Саске понял, что задыхается, и что темп уже давно никакой. Он остановился, чтобы перевести дыхание, а после начать сначала, вытрясти из головы мысли и получить наконец желанную пустоту. Раз, два ─ медленный вдох. Три, четыре, пять, шесть ─ выдох. Раз, два ─ медленный вдох. Три, четыре, пять, шесть ─ выдох.
Бога ради, когда это закончится!
Саске не с кем было поговорить об этом, но даже если бы и было, то что с того? Он всё равно не осмелился бы посветить кого-то в свои безнравственные запретные желания. Разве что священника в церкви, которую пробегал каждый раз на обратном пути. Но эти мысли были так нелепы. Даже будь в церкви конфессионал, он все равно не смог бы вымолвить и слова. К тому же, на что он мог рассчитывать? Разве что на пожизненную епитимью.
Саске вернулся к бегу, и, преодолев последние сотни метров Саутерн-авеню, повернул на С. Перкинс-роуд.
Как же не хватало близости! Как же не хватало её, и какими же сильными были озлобленность от одиночества и ощущение ненужности. Может… Может ему всё же стоило… Иногда его посещали мысли посетить очередную вечеринку. Сделать то, что делают все. Выпить то, что нальют. Выкурить то, что дадут. Повеселиться. Но вот к концу подходил второй год обучения, а он так и не дошёл.
С. Перкинс-роуд сменила Парк-авеню. Саске стёр рукавом толстовки капли, повисшие на бровях и ресницах: они мешали обзору и, то и дело срываясь вниз, щекотали. Капли, что были смесью дождевой воды, пота и колющего лицо жара от горячих мыслей, выступившего конденсатом на коже. Ему стоило сосредоточиться на дыхании, иначе пробежка грозила стать безрезультативной. Саске бросил взгляд по сторонам, ища, на что можно отвлечься. По обеим сторонам дороги расположились частные дома, преимущественно одноэтажные. Меж стволов немногочисленных деревьев виднелись разнообразные фасады, а из-за крон выглядывали не менее интересные крыши. Все это он видел множество раз, и оно было приятно для глаз, но абсолютно не трогало сердце. Вскоре дома пропали, и появилась ограда парка, сплошь увитая растениями, а следом и церковь, красным пятном выделявшаяся на фоне зелени. Саске знал, что до общежития осталось не больше двух километров, и он ускорился, выжимая из себя остатки нежеланных мыслей.
Открывая дверь общежития, он думал только о том, свободна ли ванная комната и закончил ли Джонатан свои дела. Практика показывала, что последнее было вероятно так же, как и падение метеорита. Впрочем, ванна оказалась свободна, и недовольство, которое медленно, но верно увеличивалось, пока он поднимался на этаж, тут же испарилось.
Из душа Саске вышел в приподнятом настроении: после пробежки тот был по-особенному хорош, как развязка, которая неизбежно следовала за кульминацией в классической структуре художественного произведения. Промокнув полотенцем тело, он натянул домашние штаны, вернулся в комнату и упал на кровать. Было хорошо. Даже прекрасно. Утомленное пробежкой тело и опустошенная голова прекрасно способствовали расслаблению. Глаза закрывались. Саске решил, что спать не будет, ведь его ждали «Этические дилеммы в бизнесе». Только прикроет глаза на пять минут. Пять минут…
Секунды молчаливо утекали. Глаза слипались, веки становились все тяжелее и тяжелее, а сознание медленно, но неумолимо ускользало. Сердце успокаивало свой ритм. Какое-то время Саске ещё заставлял себя открывать глаза, но с каждым разом это оказывалось все труднее и труднее: он медленно, но неотвратимо провалился все глубже в сон.
Саске открыл глаза и какое-то время просто лежал, приходя в себя, вспоминая, где находится и что делает. У него были какие-то планы? Он приподнялся на руках, с недовольством отмечая, что затекла шея. Очевидно, отрубился он не на пять минут и даже не на двадцать пять, ведь в комнате, как и на улице, уже было темно.
Просто замечательно.
Мало того, что по всей видимости ночью уснуть ему не светит, ведь он уже выспался, так ещё и в чёртовой работе натыкано было всего несколько предложений, а сроки сильно поджимали.
Саске с тяжелым вздохом сполз с кровати и, растирая руками лицо, поплелся в ванную комнату. Умывшись и хоть немного взбодрившись, он взглянул на себя в зеркало: бледное лицо, на фоне которого выделялись глаза с полопавшимися капиллярами. Болезненное воспаление над губой. Челка отросшая, опять же, которая бесконечно бесила. Надо было бы дойти до парикмахерской, но от одной мысли, что придется сесть в кресло и позволить кому-то трогать себя… Нет, спасибо. Он лучше дотерпит до поездки домой и там сходит к Дженни, которую знал с детства и стрижка с которой не заставляла необъяснимо нервничать, обливаясь холодным потом.
Включив весь доступный свет в комнате, Саске отодвинул кресло и сел за ноутбук. Работа продвигалась толчками: то стояла на месте, потому что никак не удавалось поймать мысль и раскрутить её, то стартовала рывком, и из-под пальцев рождался целый абзац-два. Он рассуждал про моральные качества человека из сферы бизнеса, которые не являлись типичными для других сфер, когда раздался стон. Негромкий, непродолжительный, но это был стон. Саске откинулся на спинку кресла и уставился в потолок, не в силах поверить в свою удачу. Он наделся, что пропустил эту часть, пребывая в отрубе после пробежки, но нет. Нет.
Стонала она. Стонал он. А Саске сидел в одиночестве за ноутбуком, не в силах сконцентрироваться ни на работе, ни на чем-то либо другом. Он старался пропускать эти звуки сквозь себя, не придавая им эмоционального окраса, не характеризуя никак, чтобы они просто проходили сквозь, разбивались о стены и исчезали.
Это ведь не будет продолжаться долго.
Можно было надеть наушники, что-нибудь включить и подождать минут пятнадцать-двадцать, но голова планировала вот-вот разболеться, дай только предлог. И, опять же, звуки секса имели волшебную способность проникать сквозь шумовую завесу, словно у них была какая-то особенная частота и ритм. Хотя, возможно это Саске был гиперчувствительным к ним?
Саске не был ханжой, тем не менее, быть третьим лишним в чужом сексе, хоть и находясь в соседней комнате, ему претило. Складывалось ощущение, словно ему вручили свечку и приказали в добровольно-принудительном порядке её держать, а он не хотел! Он вообще не хотел об этом знать! Это было жестоко, учитывая, что к его личной жизни можно было отнести разве что просмотры роликов определенного характера.
Саске бездумно таращился в стенку ничего не видящим взглядом. Стоны продолжались, а он думал о том, с кем хотел бы разделить стоны свои. И эти мысли были куда горячее происходящего в соседской комнате и даже тех роликов, которые на порнохабе он кинул в избранное. От размышлений становилось всё жарче, словно те были потоком воздуха, прошедшимся по неостывшим ещё углям, моментально вернув им пламя.
Как же странно устроен мир.
Он был здесь. Итачи ─ где-то там. Итачи, который никогда не был и не будет его, и все, что Саске оставалось ─ это наслаждаться мыслями в собственной голове. Представлять, как он, полный дикого безумства, присвоил бы брата себе, наплевав на все то, что было для того важно: общественную мораль, чужое мнение и все такое. Он бы без раздумий подарил себя в ответ, лишь изъяви Итачи желание. Был бы его славным, послушным и очень-очень ласковым мальчиком.
Губы Саске дернулись в кривой усмешке.
Какая небылица.
Саске постарался вспомнить голос Итачи. Он так давно его не слышал, но хотел верить, что прекрасно помнил до сих пор. Голос, в котором он был готов растворится, распасться на атомы, на элементарные частицы, содрогнуться от шепота и взорваться подобно сверхновой звезде, а после медленно и сладко умирать под сдержанные тихие стоны.
Саске положил руку на бедро, провёл до колена и сжал мышцу. Как же… как же нестерпимо захотелось ему позвонить. Услышать голос и плевать, как же плевать, что столько лет не общались.
Пальцы сильнее впились в ногу. Такое, как сегодня, случалось не часто: сказывались общая усталость, потрепанные нервы и скопившееся напряжение. Стоило сходить в спорткомплекс и хорошенько вколотить грушу в стену, и сейчас Саске даже жалел, что под конец семестра забросил это дело.
Возбуждение ласково обнимало за плечи, укрывая удушающим одеялом. Саске согнулся, упал лбом на край стола. Он ненавидел такие моменты. От того, что он делал, веяло какой-то безысходностью, сломленностью, ущербностью, и он не хотел иметь к этому отношения.
Член становился всё твёрже; возбуждение капля за каплей тягуче медленно выступало на головке, впитываясь в ткань домашних штанов. Влажное пятно становилось всё больше, неприятно холодя кожу. Зажмурив глаза, Саске нервно вспоминал Итачи, выхватывая из памяти детали и с жадностью изучая их, словно какой-то сталкер-папарацци. Аккуратный нос, подбородок. Щёки, с такими характерными лишь брату бороздами. Сдвинутые брови, чёрными мягкими мазками по чуть загорелой, словно морской песок, коже. Межбровная складка. Нежные, но так часто плотно сжатые губы.
Член полностью встал и теперь пульсировал. Саске сжал пальцами колено. Всё это причиняло боль, на душе было так мерзко, словно сейчас он стоял на коленях под дверью брата и подглядывал в замочную скважину, ублажая себя. Кусая губы, Саске тяжело поднялся из-за стола и перебрался на кровать.
Как тошно.
Он опустился на живот. Вцепился в подушку. Двинул бёдрами.
Как тошно.
Хотелось верить, что найденные в памяти почти что беззвучные стоны в мягких объятиях шумного дыхания через нос, были им не придуманы. Хотелось верить, что сжатые губы, усердно не дающие голосу сорваться, которые он помнил ─ принадлежали именно Итачи.
Боже…
Саске двигал бёдрами, уткнувшись в подушку. Вот бы под губами сейчас была не наволочка, а грудь брата. Тёплая, с едва уловимым ненавязчивым ароматом, которым хотелось дышать и дышать. Собрать этот мягкий притягательный запах губами и почувствовать на языке землистый пряный вкус с древесными нотками.
Господи…
Саске стянул с себя штаны и упал обратно на простыню. Согнув ногу в колене, он подсунул под член подушку, смяв её, чтобы лучше держала форму. Он лежал почти что на боку, на согнутой в локте руке, второй свободной поглаживая себя.
Саске водил ладонью по животу, чувствуя, как от напряжения выделились мышцы; по груди, кожа на которой наверняка уже пошла красными пятнами. Иногда он касался сосков, вдавливая их или сминая в сторону, но это всё было не то.
Из-под полуприкрытых век наблюдая, как двигается член, зажатый между подушкой и животом, хотелось выть. От этих механических действий, не приносящих желанной душевной разрядки, от этих паршивых полумер. От того, что собственные пальцы, сжимающие ягодицы были такими холодными. Свои руки не могли доставить того удовольствия, которое так хотелось получить. Саске мог трахнуть себя пальцами, но от этого почему-то оргазм получался с привкусом горечи и непролитых слёз.