Мы ведь целую вечность собираемся жить… (Роберт Рождественский. «Песня неуловимых мстителей».)
Яшка выходит на балкон только вечером, когда последние лучи солнца исчезают за горизонтом. Сколько раз, пока их было четверо, они уезжали в закат? Лошади шли нога в ногу, яркий красный свет проникал даже сквозь веки. Яшка был в те времена красным — по крови, по духу, по убеждениям. А теперь… Он хлопает себя по карманам, чертыхается и оборачивается — но дверь балкона уже открыта. — Яш, ты сигареты забыл. Валерка протягивает ему пачку. На губах — лёгкая улыбка, на переносице — дужка привычных очков. Только стёкла теперь декоративные. — Спасибо. Сигареты перекочёвывают из одной руки в другую. Пальцы соприкасаются. Яшка бы не выдержал, сделал шаг вперёд — но целый день и так нечем было заняться в тёмной из-за наглухо закрытых штор квартире. Из-за приоткрытой двери балкона густо пахнет потом и сексом. Валерка опирается локтями о перила, смотрит вдаль. Под ними городские огни расцвечивают небо, практически повторяя дневной свет. — Тебе ещё не надоел Петербург? Яшка усмехается, вскрывая плёнку на пачке. — И это ты, гимназическая твоя морда, меня спрашиваешь? Где ты ещё столько книжных магазинов найдёшь, да чтоб допоздна работали? От Валеркиной ответной улыбки веет горячим песком и раззадоривающим смехом Ксанки. — Да, ты прав. Как всегда. И того всегда — всего-то последние лет пятьдесят. До того, если слушать того же Валерку, он был неважным психологом. Яшка обхватывает губами фильтр сигареты, щёлкает найденной в заднем кармане джинсов зажигалкой. Первая затяжка — самая сладкая, как крепкий поцелуй. Когда-то давным-давно, больше ста лет назад, он мечтал, как украдёт такой у Ксанки, больше похожей на мальчишку. А украл у Валерки, который мальчишкой и был. Над Невой горят яркие осветительные фонари, и Яшка усмехается, кивая на корабль с алыми парусами, появляющийся на горизонте: — Гляди, не отменили-таки! Валерка щурится — больше по привычке, сейчас-то зрение у него кабы не острее Яшкиного. — Ага. Плывёт. Огни за алыми парусами так похожи на закатное солнце, что где-то в груди, где до сих пор покоится замершее навсегда сердце, тревожно ноет. Яшка, ведомый чувством, запевает: — И вновь продолжается бой, И сердцу тревожно в груди, И Ленин такой молодой… Валерка плавным движением — для привычных к такой скорости Яшкиных глаз, конечно, — в мгновение оказывается рядом и обнимает. Яшка трётся щекой о его макушку, затягивается ещё разок, вдыхая всю порцию никотина из сигареты разом, стряхивает чудом удержавшийся в горизонтальном положении столбик пепла вниз и щелчком пальцев отправляет туда же фильтр. Гладит Валерку по затылку — волосы всё такие же нежные и мягкие, как и сто лет назад. — Смотреть пойдём?***
Конечно, они идут. На набережной народу — не протолкнуться. То и дело неизбежный речной бриз доносит до чуткого Яшкиного носа ароматы свежей крови: выпускницы частенько ранят нежные ножки о новенькую обувь, да и парни не отстают. В толпе нет-нет да и покажется знакомое лицо. Яшка теперь понимает, что такое генетика, Валерка растолковал, но всё равно старается прятать глаза. Он устал видеть призраков Ксанки и Даньки повсюду. Валерка же беспокойным духом прёт вперёд, скользя между вчерашними школьниками, как лиса среди кур. Яшка следует за ним по пятам, будто охотник за добычей, но это — лишь иллюзия, такая же, как их парадные костюмы, призванные помочь им слиться с толпой. На выпускниках — лучшие наряды, лучшие украшения. Тут Яшкиной серьгой в ухе никого не удивить, а дедов крест он всё равно теперь хранит дома. Глядеть больно. Иногда блеснёт на ком-нибудь дорогая ювелирная поделка — но такие распятия не жгутся, не намоленные. Веры в современных людях мало, да и времена соответствующие. Верить никому нельзя. Валерка повисает на перилах набережной, сияющий, будто это ему восемнадцать, и взрослая жизнь ещё впереди. Яшка привычно сдерживается: времена меняются, но прижать к себе, поцеловать жарко нельзя до сих пор. Ничего, они доживут, будет можно. — Яшка, гляди! В небе вспыхивают фейерверки, рассыпаясь золотыми искрами. Играет музыка — уже знакомая, но не такая, от которой сердце сначала свернётся, а потом развернётся. Мало сейчас в музыке души. Но Яшка послушно смотрит туда, куда указывает Валерка, ловит каждый жест, каждое слово, словно впервые. Любуется парусником, разноцветным салютом. Пытается любить этот дивный новый мир — да, теперь он говорит, будто Валерка, хотя и никогда его не догонит. В воздухе витают молодость и жизнь. Валерка играючи подхватывает под локоть симпатичную девушку и, нашептав ей на ушко чарующие нежности, сначала незаметно вспарывает кожу на шее когтем, пьёт неторопливо, маскируя это под поцелуй, а затем зализывает ранку — и девушка, будто очнувшись ото сна, недоуменно пожимает плечами и занимает Валеркино место у перил. Никто не замечает: телесности в этом веке многим больше, чем в прошлом. Яшка вырос в таборе, ласкаемый каждой встречной рукой, таскался за Данькой, ел и спал с ним, Валеркой и Ксанкой — а вот поди ж ты, неуютно ему порой. И в такие моменты, когда над головой взрываются чудеса — им бы в гражданскую войну такие бабахалки, — он острее ощущает потерю. Валерка водил его дважды на могилы, а потом ходил уже сам, понял, что Яшка тоскует. — Эй, перекус упустишь, — толкает его под локоть Валерка, появляясь за плечом. Яшка вздыхает и подступает к ближайшей девчонке, усилием сознания превращая свои слова в гипноз. — Скучаешь, красавица?.. Он пьёт горячую, отдающую железом кровь, глядя Валерке в глаза.***
К утру плотные бархатные шторы надёжно зафиксированы на окнах. Яшка расставляет японские ширмы так, чтобы никакой случайный луч точно не попал на них, даже если кто-то вдруг выбьет окно. Валерка наблюдает за ним с кровати, поддерживая шею сцепленными в замок пальцами. Ему бы сигарету для полноты образа — но он так и не закурил. А Яшка уже бы раз двести заработал рак, не будь он вампиром. Просто однажды весной в пору гроз Валерка ушёл на задание — а вернулся уже таким. Просто Ксанка и Данька отказались становиться такими наотрез. Просто Валерка посмотрел, как сейчас, и сказал: «Яшка, ты со мной?»… Не бросать же человека, пусть и бывшего, в полном одиночестве… — Опять о Ксанке думаешь? Яшка присаживается на кровать, грустно улыбаясь. — А что, я так сильно скис? Валерка вальяжным котом растягивается на боку, призывно качает бедром. — Нет, просто ты после каждых Алых парусов такой. Чужая молодость будоражит воспоминания нашей юности. Мы с тобой старики, Яш. Хоть с виду и не скажешь. Глубоко вздохнув, Яшка наклоняется и целует Валерку — в плечо. Цепкие пальцы тут же забираются в кудри, оттягивают голову… Яшка зажмуривается, хватает Валерку за затылок, вдавливает горячим ртом себе в шею, заваливаясь рядом на кровать. Валерка обнимает его бедром, седлает, будто коня, и гладит по рукам, пока не переплетает наконец пальцы. Валерке нравится, когда Яшка мечется под ним, зафиксированный. Это чувствуется по запаху, по довольной ухмылке. Тогда против его власти есть только одно оружие. Яшка толкается бёдрами вверх, слегка подкидывая Валерку на себе, трётся об него — и Валерка крепко обнимает его за пояс, подхватывает под колено, отводя ногу в сторону, нашаривает на простынях смазку… Яшка закрывает глаза. Стоит члену оказаться внутри, стоит Валерке начать двигаться, как Яшка чувствует себя живым. Ритм шлепков кожи о кожу кажется ему призраком биения их сердец, хоть он и никогда не слышал, чтобы они бились в унисон. После превращения прошла пара лет, прежде чем Валерка набрался храбрости поцеловать его, а уж про взять так, как сейчас, речь не шла лет десять. Яшка гладит ладонью гладкую Валеркину щёку, ловит губами губы. Сладко. Валеркины глаза напротив — безумные от страсти, почти прозрачные, как речная вода на солнце. Внутри нарастает приятная жгучая волна, и Яшка подаётся ей навстречу, чуть вздрагивая, когда Валерка сильнее прижимает его член животом. Между ними почти не остаётся места, внутри скользко и ноет, ноет от удовольствия. Яшка крепко хватает Валерку за шею и целует с отчаянием и жадностью, будто сто лет не видел, ощущая эти сто лет на своей коже. Он ни о чём не жалеет: ни о Ксанке, ни о Даньке, за которых когда-то отдал бы жизнь. Он бы снова пошёл с Валеркой, подставил шею под укус, лишь бы не расставаться. — Я люблю тебя, — шепчет ему в губы одурманенный страстью Валерка, двигаясь резче, рваным ритмом, приближаясь к концу. — И я тебя люблю, — отвечает Яшка совершенно честно. Он прижимает к себе дрожащего от оргазма Валерку, целует в висок и гладит по спине, немного укачивая. За окном встаёт солнце. Яшка инстинктивно чувствует это, обнимает Валерку крепче. Наступает новый день.