Бункер No7

Ебучий сломанный поезд. Блядский Прехевиль. Вместо ожидаемых ответов, Даан нашел здесь только больше вопросов. И застрял в городе, кишащем безумными деревенщинами, раздирающими собственные лица до мяса. Пока они не кидались на людей, но тот же дровосек зарубил несчастного больного почти в два раза меньше себя несколькими размашистыми ударами топора. Даан поправляет сползшую с пустой глазницы повязку и спускается в холодную пустоту бункера, больше похожего на тоннель. Чем быстрее он вернется обратно, тем лучше. Девушка-механик осталась разбирать чертежи, в которых Даан совсем не разбирается, когда он отказался составить ей компанию. Он все еще не до конца доверяет незнакомцам, которым посчастливилось застрять в этом злосчастном поезде. В любом случае, он уже давно свыкся с отсутствием глаза, которое не повлиет на его способность постоять за себя: в рукаве с самого начала запрятан туз в виде хирургического скальпеля, а в докторской сумке — пара флаконов с ядом. В бункере вполне могли бы оказаться какие-либо нужные ему записи о смерти возлюбленной, однако бесконечные ряды стеллажей заполнены плесневелым хлебом, канистрами с бензином и ненужными сейчас патронами. Он медленно продвигается вглубь, чувствуя давящую на разум тишину. Ощущение того, что он ходит кругами дополняется однотипными железными полками с одинаковым содержимым и медными бойлерами с надписями на кириллице. Повернув в очередной раз, он застывает. Прямо посреди прохода лежит смутно знакомая федора. Даан крутит бежевую шляпу в руках, припоминая, что она принадлежала офисному служащему из поезда. Неуверенному, тихому и боязливому Танаке, который ни за что бы не сунулся в такое место в одиночку. Шальная идея покинуть бункер оказывается задушена в корне — мужчине могла требоваться медицинская помощь. Осторожнее, чем раньше, Даан забирается еще глубже. Серые стены угрожающе сдвигаются, а тени в углах будто становятся еще мрачнее. К пустому эху его тихих шагов прибавляется что-то странное. Грубый, насыщенный скрежет вперемешку со скрипом раздается в одной из следующих комнат. Даан слушает, прислонившись к стене, и улавливает сдавленные мужские крики. Искомый Танака находится прижатым к полу крупным мужчиной, с вывернутой под неестественным углом головой и приставленной к уже раздробленной шее пилой. Перерезанные голосовые связки теперь не могут выдать ничего, кроме задушенного сипения, и Даан почти ощущает боль Танаки, как свою. Треск дорезанной кости, рывок, разрывающий остатки кожи — и тело падает на бетон безвольным мешком. Мужчина с красногубой улыбкой, демонстрирующей будто заточенные напильником акульи зубы, устремляет взгляд на появившегося Даана. Он заводится смехом в наступившей тишине и неспешно поднимается, пока Даан судорожно нащупывает скальпель в рукаве, пятясь к выходу. Табун омерзительных мурашек пробегает по позвоночнику, вгоняя в страх. Из чужих карманов торчат иглы, еще одна из них — на кончике шприца в руке мужчины, из-за чего Даан про себя окрещивает того Нидлзом. Он выше, массивнее и, скорее всего, быстрее доктора, который уже почти покинул комнату. Догадка подтверждается сразу же, как только Нидлз замахивается ручной пилой, которую он так и не выпустил из рук. Даан заметно пошатывается, блокируя удар. Ему приходится напрягаться всем телом, чтобы удержать скальпель и не дать Нидлзу разрезать его ладонь. Приложив усилия, Даан сдвигает центр тяжести и, скользнув лезвием по зубчикам пилы, выбивает ту из рук. Чужие брови скользят вверх, собственное секундное ликование тут же тухнет, стоит Нидлзу взмахнуть рукой, в которой, будто из ниоткуда, заместо пилы оказывается пистолет. Он почти не целится, одной пулей выбивая оружие Даана. Грохот выстрела нарастающей волной отзывается в ушах, замещая шум упавшего скальпеля, а чудом не задетая рука болит отдачей. Сейчас или никогда. Даан разворачивается, планируя сбежать, но оказывается точно так же, как и Танака раньше, прижат к полу. Он вырывается, сопротивляясь всеми конечностями, пока не чувствует сжимающуюся вокруг горла руку и точечный холод иглы на шее. Последнее, что Даан помнит перед провалом в небытие — укол неизвестной сыворотки. ххх Сознание возвращается пульсирующими толчками, проникая в мозг вместе с головной болью. Он слышит приглушенный лязг металла, тянущийся цепью от его лодыжки, и собственное учащенное дыхание. В глазах – муть, во рту – пустыня, но он не может дотянуться до докторской сумки за бутылем с водой. Руки не слушаются, дрожат и двоятся, расплываются в бледное месиво. Шарят по бетонному полу рядом, не находя искомой сумки, второпях ощупывают широкие кандалы на ноге. Медленные, едва соображающие импульсы нейронов подтверждают внезапную догадку – его приковали и накачали, причем сильно. Он жмурится от очередного укола мигрени и краем глаза замечает приближающуюся высокую фигуру. Мерзкий знакомый смех давит на уши, и он закрывает их ладонями со второй попытки. Нидлз оказывается рядом в несколько шагов, пока Даан встает на поддрагивающих ногах, упираясь спиной в железные трубы, и падает обратно наземь. Окружение плывет, сливаясь в уродливое двухцветное лицо с перекошенной ухмылкой. Как бы ему хотелось вдарить по физиономии Нидлза, чтобы стереть эту гримасу, но занесенный для удара кулак оказывается перехвачен на половине пути и с грохотом прижат к металлическим пластинам на стене. Стиснут до тёмных синяков на запястье и вывернут в сторону до невольного шипения Даана. Вот и все, сейчас ему отрежут голову, как Танаке. Бесславный конец доктора Даниэля фон Датча. Нидлз рассматривает его расширившиеся зрачки, придерживая за подбородок твердой хваткой. Его улыбка становится еще шире, и он опаляет Даана смердящим дыханием, заставляя сморщиться в отвращении. Щурясь единственным глазом, Даан бегающим взглядом фокусируется на чужих побелевших зрачках и запекшейся крови на натянувшейся в складки морщин коже. Удовлетворённый его беспомощностью, Нидлз тянется рукой вниз, под клетчатые штаны. Даан вяло сопротивляется, не видя, но чувствуя инородное прикосновение к паху. Чужие колени опускаются на его ноги, отрезая пути к отступлению. Однако вместо кастрации и гарантированной смерти от потери крови Нидлз поглаживает его, охватывая в кулак; и тело Даана реагирует отрешенно от мозга, выгибается в пояснице вслед за ласками, трется о чужую руку. Будто записывая симптомы очередного пациента, он добавляет к спутанности сознания повышенную возбудимость. Какую же бурду ему вкололи. Мысли вяло скользят, потоком растворяясь в накатившей лихорадке. Он чувствует непривычный жар на лице, стесненность насквозь промокшей рубашки и запрокидывает голову с громким выдохом. Нидлз вцепляется второй рукой ему в бедро, пачкая клетчатую ткань кровью своей перчатки. Даан прячет лицо в сгибе локтя, вытирая выступивший пот рукавом. Штаны приспускают, и на смену руке приходит рот. В темноте закрытых глаз взрываются непривычные искорки удовольствия, когда он чувствует чужой язык снизу. Методичные, неживые движения вверх-вниз, почти до самого основания. Даан с остервенением толкается в чужую голову, чувствуя, как плавятся мозги. Если монстр так хочет минет, то он получит его сполна. Он скребет пальцами бетонный пол, сдирая ногти, и закусывает губу, не желая стонать в голос. От афродизиака в крови восприятие обостряется в несколько раз, делая и без того нежную кожу до мурашек чувствительной. Он вздрагивает каждый раз, когда выпирающей венки касается мокрый язык или когда его головка упирается в мягкое упругое нëбо. Нидлз действует механически, будто неумело только двигая головой из стороны в сторону, в первый раз пробуя разные углы. Пальцы на бедре сжимаются, определенно оставляя темные отметины в напоминание об их соитии. Громкое возбужденное дыхание слышится где-то спереди, смешиваясь с хлюпаньем снизу, и Даан заводится, несмотря на всю нелепость ситуации. Если бы кто-то раньше сказал ему, что поехавший монстр отсосет ему в затхлом бункере, он бы послал такого умника на принудительное лечение. Оргазм настигает, по ощущением, где-то в чужой глотке. Дыхание спирает от тугого и горячего горла, которое становится теснее с каждой каплей. Это так до боли хорошо, что у него кружится голова. Нидлз не отстраняется так долго, что, казалось, уже должен был задохнуться, и Даан наконец открывает глаза. Перед ним — все то же мутное уродливое выражение, как и раньше. Нидлз проводит языком между острыми рядами зубов, смыкающихся в насмешливую улыбку. С чавкающим звуком он убирает что-то от члена Даана. Голова Танаки с разодранным ртом и остекленевшими глазами смотрит на него почти осуждающе. С потресканных губ и обрубка шеи стекает белесая жидкость вперемешку с кровью. Нидлз держит голову за растрепанные волосы на затылке, покачивая ей перед лицом Даана, и тот тяжело сглатывает, на этот раз совсем не из-за возбуждения. Стыд и отвращение к самому себе не получается задушить, и Даан, открывая рот, как выброшенная на берег рыба, медленно переводит взгляд от Нидлза к тому, что раньше было Танакой. Оскверненная голова товарища отрезвляет лучше любого лекарства — его бы стошнило, если бы было чем. Даана мутит, когда его приподнимают, как тряпичную куклу, и только тогда он видит, что Нидлз снял штаны. Ради святой Сильвиан, он снял свои блядские штаны. Испорченная голова Танаки оказывается отброшена в сторону, а Даан — подтянут ближе с раздвинутыми ногами. Он безуспешно пытается прикрыться руками и ударяется спиной и затылком о пол, когда его тащат еще дальше. Оказывается, нелюди еще как могут возбуждаться. Дрожь пробивает еще слабое после оргазма тело Даана, и он хватается за чужие плечи, но не может сдвинуть ни на каплю. Беспомощность распаляет Нидлза еще больше: он одним движением срывает с Даана повязку, зарываясь скрюченными пальцами в сальные волосы, до боли оттягивая. Металлический запах крови оказывается слишком близко, так, что он почти чувствует его на кончике языка. Перед широко распахнутым глазом — мертвецки белая щека Нидлза, прижавшегося губами ко второй, пустой, глазнице. Даан, слышит, как тот всасывает края впадины в рот, оттянув нижнее веко, и широко проводит языком, толкаясь внутрь, будто запечатав в каком-то неправильном поцелуе. Задетые нервные окончания бьют по мозгу набатом, и Даан в безумии колотит по чужой широкой спине, сминает грязный халат между пальцами и выкрикивает проклятья. Нидлз вслепую тычется между ягодиц Даана, не понимая, что просто не проходит. Он отстраняется, опуская руку к его заду, но только чтобы слегка раздвинуть проход — ни о какой полноценной растяжке не идет и речи. Первый толчок резкий, выбивающий воздух и заставляющий мышцы сжаться еще сильнее. Даана колотит. Он обхватывает чужую шею, покрытую податливой и мягкой, как пластилин, кожей и сжимает сонную артерию из последних сил. Улыбка Нидлза не меркнет ни на секунду — бесполезно, он слишком ослаб. От следующего движения в глазах темнеет, а между ног течет горячая, темная жидкость. Даан вскрикивает и запоздало прикусывает язык. С первой кровью в качестве пусть и никудышной, но смазки, дело идет легче, и Нидлз уже может войти целиком. Он останавливается, едва ли не рыкнув, и ободряюще похлопывает Даана по бокам. Как будто он что-то понимает. Туда-сюда. Размашистые, широкие движения попадают по простате, заставляя корчиться в волнах возбуждения. Штаны все больше покрываются красным, превращая клетчатый узор в шахматный. С губ срывается унизительный всхлип, а к каплям пота добавляются соленые дорожки на щеке. Редкие приятные толчки нисколько не умаляют режущей хуже пилы боли, и Даан опустошенно опускает руки, отводя взгляд от собственного вновь вставшего от действия наркотика член. Он смотрит в ритмично дергающийся потолок, проглатывая рвущиеся наружу стоны и дрожащее дыхание. Видимое возбуждение совершенно противоположно его внутреннему разбитому во всех смыслах состоянию. Ему безумно повезет, если его кишечник не превратится в кашу или не выпадет. Боль проникает в каждую клетку тела, начиная задубевшим без дополнительной стимуляции стояком и заканчивая содранными до кровящих ссадин локтями. Походит на мучительно долгую смерть, перетекающую в пытку. Это солено и тошнотворно горько. Унижение почти физически ощутимой вязкой массой скользит по позвоночнику, впитываясь внутрь, когда он, чуть прикрыв глаза, помогает себе рукой. Размазывает выступивший предэкулят по всей длине и старается подстроиться под глубокие движения Нидлза, чтобы облегчить мучения. Если не думать об этом, если постараться забыться, то выходит терпимо, даже самую малость приятно в самом извращенном смысле этого слова. Мысли заволакивает привычная дымка дурмана, и Даан уже, сам того не понимая, поддается бедрами навстречу, смотрит сквозь частые ресницы на ставшую удивленной ухмылку напротив. Если представить вместо нее обычное человеческое лицо, то становится намного легче не думать о происходящем. Чужие пальцы крепче сжимают ляжки, развеивая иллюзию, ощутимо впиваясь ногтями в кожу, поощряя на единственном известном Нидлзу языке боли. Рывки становятся быстрее, грубее, звучными эхом шлепков отражаясь от стен вместе со стонами Даана. А потом его наполняет что-то теплое и вязкое, хоть член Нидлза и выходит в последний момент. Желчь с удвоенной силой подкатывает к горлу, тугим узлом сплетаясь с тяжестью в пахе. Нидлз удовлетворенно замирает, насытившись актом и как будто помогает, вспоминая о Даане и сжимая его у самого основания. Терпко-сладкое наслаждение накатывает сразу же, выплескиевая скопившиеся в уголке глаза слезы облегчения. Даан вымученно улыбается, еле разлепляя губы. Это наконец-то закончилось. Дело осталось за малым — не сдонуть от анального кровотечения. Спасительная темнота приходит неожиданно, Даан не выдерживает переизбытка эмоций и тонет в беспамятстве. Он теряет сознание.