В чем отличие?

      Ваня, за руку ухватив друга, протаскивает того через четыре высоченных этажа сталинской архитектурной красотки. Даня лоб от испарины вытирает тыльною стороной ладони, где держал последние полчаса портвейн и волосы отросшие с лица старается убрать. Нойз в карманах перед своей комнатой копошится, — Дань, вот знаешь, с девушками — с дамами же знакомятся ну так, на одну ночь, да? — Ваня вставляет ключ и прокручивает, наконец впуская нежданного гостя в комнату, оставляя длинный коридор с причудливым зелёным полом в одиночестве и мигающем тусклом освещении.       И оба они понимают, к чему тянется разговор, хоть смысла в нем нет. Они оба не полоумные, не отшибленные, пусть только в одном из смыслов, и не упоротые, хотя Даня, кажется, даже под наркотой бы уловил Ванин взгляд, цель, смысл и главную мысль Ваниного касания и приглашения "к себе" тем более. — нет, что ты, ни разу так не делал, — Поперечный отставляет бутылку на стол и падает на скрипящую кровать, кеды стянув где-то ещё у входа.       — ой, а я, знаешь, и девок звал... — Ваня в ускоренном движении сбрасывает джинсовку, и она очень не надёжно остаётся на высокой вешалке, — и какого-то рыжего патлатого недавно. Вот и в чем отличие?       Алексеев медлить не может: руки чешутся, внизу потягивает, а Даня, совершенно как магнит, только притягивает ближе и, как будто самое красивое явление в жизни Нойза, завораживает. Не, его нельзя было сравнивать с девчонками на ночь — он тут явно не последний раз. А вот со шлюхой можно — Даня так же без малейшего сопротивления раздвигает ноги, когда Ваня тянется к его лицу. Для Данилы каждое прикосновение его друга было как первое и последнее, он ещё долго фантомно чувствовал их на себе и от того же млел, потому что Нойз вовсе не скуп на новые — лишь бы Дане нравилось, лишь бы он ещё разок кинул свой неловкий взгляд, не выдерживающий и двух мгновений совсем напротив щенячьих карих глаз.       И приятно же донельзя, как самокрутку, затягивать данину кожу под своими зубами, приятно кусать, царапать и держать руку не на пульсе, а на чужом горле, другой оглаживая бедра под джинсами. Даня напряжен и это совсем не к месту: Ваня видит его стыдливый, кроткий, бегающий по чужому лицу взгляд. Как бы он не извивался и не шипел, а боится даже под пеленой собственного опытного алкоголизма и привычного ему состояния. Алексеев приподнимается до данилова уровня и наконец в полноценный поцелуй уводит, к себе притягивая, в рыжие волосы вплетаясь пальцами. Это рвано, драно и грубо, потому что иначе не выходит, но это сбивает Ванино внимание, отчего контроль берут данины руки.       Они сами же юрко перебираются с плеч до паха и через грубую ткань мнут, оглаживают чуть нежнее, а так и вовсе затем без ткани оставляют, джинсы с бельём чуть припуская. Ваня не возбужден, и тем более не взведён до предела, пусть ему и пиздецки вставляет доводить Данилу, заставлять его виться и тихо скулить. Но и из Алексеева выбить "Да-а-ань..." рваным шёпотом не оказалось сложным. Ваня макушкой упирается в хрупкое плечо, пока его друг более инициативно действует, одной рукой ползая под чужой безформенной серой футболкой с широким воротом, а другой лаская Нойза член в руке. Он изподлобья на Поперечного глядит, взглядом вроде просит и умоляет, а на деле медленно отстраняется, заменяя руку данину собственной, и темп сбавляя. Скоро вовсе перестаёт и тихонько сползает ниже, теперь от тесными ставших джинс оголяя рыжего, такого же порой поддатливого, порой инициативного как он сам, друга. Данила мотивы быстро осознает и от нежелания видеть настолько неудобную его мозгу картину, голову назад откидывает и глаза закрывает.       И правильно.       Ваня сначала покаливающим подбородком у бёдер льстится, прижимается, после, в улыбке от даниной реакции растягиваясь, медленно вбирает его член в рот. На выходе головку целует, кожу оттянув, и причмокивает. Нойз до невозможности сейчас медленен, совсем в обратном предыдущему темпе удовольствие их обоих растягивает, в то время как Даня просто наглости в себе не находит взять и помешать Ване как либо, хоть взяв за смолянистые патлы и замостоятельно темпы задав. Нет. Единственное, на что хватает, — Ва-ань, Господи, стой, — после чего Ваня в действительности останавливается, но без внимания и собственного удовольствия смотреть на плавящегося по всем фронтам Поперечного не оставляет его член, сменяя рот рукой и теперь только легонько поглаживая ближе к головке, иногда заходя прям на неё — ну чтоб не расслаблялся. Даня пытается хоть так дух перевести и руками, кои до этого хватало сил только сжимать простыни, хватает Нойза за плечи и снова тянет на себя, устраивается на кровати повыше и одну руку оставив на колючем лице, целует. Целует и кусает губы, бьётся деснами и считай в них же долбится, потому что хочет сейчас получить от Нойза все, вымотать его и себя, довести и, блять, только долбежки под хвост тут, кажется, не хватает. Данила жмётся к липкой ваниной коже ещё теснее, подбородок на плечо ему кладёт, но явно не ожидает того, что оба они окажутся в ситуации, им самим не особо подконтрольной, но до безумия приятной, от её обстановки, предыстории и пути до всего действа ещё более сносящей.       И Ваня решает действовать быстрее и немногим увереннее, отчего на ухо ему слышится тихое "С-с-сука, чтоб тебя". Ощущение чужой руки на себе приятно, Данила за сегодня это отлично уяснил, как и Ваня. Не то чтобы у них до друг друга не было такого, да просто они до невозможности горячие и в моменте кажущиеся такими непредсказуемыми, что такое привычное, примитивное занятие превращается как в "первый раз", как в что-то новое. Пусть больше это походит на соревнования, где Ваня явно уже выигрывает, потому что по Даниному, как оказалось, чувствительному телу проходит мелкая дрожь, а губы он стискивает до бела и протяжно мычит. Сладостно так, что Нойз и сам через тройку фрикций изливается в чужую ладонь.

***

      Светает, 4:30, и Даня в одном халате, любезно одолженном другом, стоит с ним же на балконе московской сталинки. Не Воронеж, а красиво. Нойз выдыхает клубы серой никотиновой дряни и вдруг вспоминает, — я тут стихи недельки две назад начиркал, — Ваня тушит окурок о перила и бросает в пепельницу, складывая руки рядом, — хош, задекламирую прям с балкона, громко, чётко, с выражением?       И это, наверное, то, чего Данила ждал всю свою сознательную жизнь — этого дня и этого невъебического предложения.