Я падаю с неба сгоревшей кометой...

Ей было бы проще, если бы Эд одернул, призвал успокоиться и перестать теребить куртку, которая зажалась между их телами в автобусных креслах. До Барнаула еще три часа. Скоро спортсмены утихнут, задремлют, а пока еще шарятся в телефонах, перекидываются отдельными фразами друг с другом. В салоне идет вялая, полусонная, но жизнь. Снова потянула куртку, Эдик чуть сдвинулся, чтобы не мешать. Почему он всегда терпит ее возню? Подняла глаза, думая обернуться на кресло через проход, но поймала взглядом снимающий телефон. Мария работала. Резко закрылась рукой. Вроде от съемки, но больше от своего порыва. Не надо туда смотреть. И думать, что место рядом с тем, кто не особенно терпел ее ерзанья, свободно. Почти свободно: убрать весь хлам, что накидан на сиденьи, и можно сесть, привалиться к плечу. Успокоиться. Их и подвело вот это - ее желание успокоиться. Его умение успокоить. После жуткой новости о положительной допинг-пробе Камилы долго сидели втроем и решали, что же делать? Куда деть ребенка? И надо было придумать, как-то не потерять ее. Не упустить. Не забросить. Думала. Принимала решения. И боялась. Чем больше решала, тем больше боялась. А главное знала, как решит, совсем утонет в страхе. Ведь больше не надо будет оставаться внимательной, серьезной, сосредоточенной. Ей не помог ни разговор с Эдом, ни молчание рядом с Дишкой. Страх захлестывал. В нем захлебывалась. И другие так же… А Дудаков почему-то - нет. Может, только казалось, потому Сергей говорил, что до тошноты тяжело было, но не видела, нет. Дуд был спокоен, ровен и походил на теплый морской бриз, хотя море шло штормовыми волнами. Что-то важное произошло, когда на тренировке полезла в сумку и не нашла нужного. И не помнит уже, чем было то нужное, помнит, что не нашлось. Начала судорожно рыться, матерясь. Выкладывать вещи. видимо, все это было слишком для Дуда. Он сказал: - Хватит! Сказал и положил ладонь на ее ищущую руку, а потом повторил: - Хватит!- и забрал сумку.- Что ты потеряла?! Нашел почти сразу. Будто только его и ждало. Если бы не нашел утром, она бы не пришла в номер Дудакова вечером. Хотела оценить его спокойствие. Поблагодарить, что хоть кто-то не захлебнулся страхом. Дуд принял ее слова, поулыбался, поежился как-то совершенно по-дудаковски и выдал: - Да ты не думай, я тоже в панике. Только тем и успокаиваюсь, что всех успокаиваю. А потом Сережа снова улыбнулся. Так умеет только он. Будто беззащитно. Будто извиняясь за свое умиротворение. На его губах было умиротворение. И прижалась к ним в надежде собрать на свои. И тоже все могло бы быть иначе. Дудаков мог дернуться, уклониться. Удивиться хотя бы. А он обнял за талию и не отпускал. И не уклонялся. И даже, кажется, не удивлялся. Целовал и не удивлялся. Раздевал… и не удивлялся. Любил… и совсем не удивлялся. Все удивление досталось ей. Нет, она и раньше не думала, что Сергей плох как любовник. Да она о нем в этом смысле никогда не думала! Ерунда какая-то! Хороший товарищ. Надежный коллега. Друг настоящий. Последнее, о чем размышляешь в такой ситуации: как он своих теток трахает, качественно или посредственно. Теперь вот знает - качественно. Два года прошло. Больше уже. А помнит, и как выпутывал из одежды, и как привычно, со знанием, быстро и ловко расстегнул крючки бюстгальтера, не прерывая поцелуев. Как в теплых ладонях груди было приятно и сладко под перебирающими плоть пальцами. Как сама собой запрокидывалсь голова, открывая путь губам по шее. Как мокро и горячо кружил язык по соску, а потом было мокро и холодно от влаги на нем. И болезненно собиралась кожа в тугой узел. И так же болезненно набухало и кололо возбуждением между ногами, куда опустился мужской палец и прикоснулся легко, плотнее, закружил, призывая выгибаться и просить о большем. Себя в том движении тел почти не помнит, лишь горячее и стыдное, но при этом горько-сладкое и жадное, что рождалось внутри, заставляло жаться к чужим ласковым руками и губам, осталось воспоминанием. И Сережу помнит ощущениями. Плечи теплые, гладкие, потом горячие, влажные. Грудь в завитках кудрявых волосков под пальцами, скользящими, замирающими. Маленькая выпуклость соска. Касаешься и слышишь короткий выдох. Спина, в которую впечатываешься ладонями, когда он входит. Бедра, сжимаемые ногами, напряженные, в каждом движении подающиеся вперед и вверх, а потом назад, Ритм этих бедер, усиливающийся, как мелодия “Болеро”. Руки, то окружающие, то сжимающие, то раздвигающие и открывающее тело бесстыдно, и от этого все ощущения еще острее, еще безумнее. Говорить после Дудаков не захотел. Положил палец на женские губы и пробормотал: - Потом. Спи. А потом стало понятно, что говорить в целом, кажется, не о чем. Было хорошо. Все случилось. Получилось. Даже эффект имело правильный. Это она решила. Ну, потому что, а зачем? Дуд, вроде, и не возражал, хотя, кажется, и не согласился. Даже что-то в духе: - Нельзя так,- попробовал сказать, но тоже без особенной энергии вызова, вызовов им без того хватало. А чего нельзя? Можно подумать, что-то другое можно, кроме разойтись и не вспоминать! Ну, правда: Оля, Эдик! Еще не хватает завестись при их проблемах со всем этим!.. В общем, Дуд был не особенно согласен. Но Дуд уехал, а разум остался. И все сказал правильно: не надо оно. И потом - это же Сережа! Но все равно, пока кружился рядом, будто хотел продолжения или откровения, было лестно. Забавно. И чуть-чуть смешно. Она же не думала влюбиться в Сергея. Зачем? А вот как все то ли успокоилось, то ли нашло точку равновесия, стало обидно. Захотелось, чтобы к Эду ревновал хотя бы. Или не только вежливо руку подавал. И чтобы другим теткам не улыбался, тем более так, как улыбнулся ей тем вечером в Пекине, признаваясь, что тоже в панике. Самое опасное - незаметно влюбиться. Когда понимаешь, что случилось, уже поздно. На свадьбе Дани Эд сказал: - Хорошо Серегу дома за каникулы откормили. Это была правда. Сережа был в тот день больше всего похож на колобка. Двух колобков, стоящих друг на друге. Колобок-живот и колобок-лицо. Терпеть такого не может. И стрижка ему не подходила, потому что явно была сделана к свадьбе. А все, что подумала: “Слава богу, без жены”. Единственное, что по-настоящему беспокоило. Вот придет с Олей. Будет больно. Тогда и поняла, что будет больно, если вспоминать про жену. Тогда и испугалась себя. И темно-сладкой радости от его взгляда, пока говорила тост. Не видела, а знала, что смотрит. И знала, что любуется. Купалась в откровенности дудаковского любования. И почему-то ждала признания. Не на свадьбе, понятно. Тут все-таки Эдуард. А потом. В Новогорске. Признаний не прозвучало. Ожидаемо. Нормально. Обидно. От обиды приняла решение разделить их разъезды по стартам. Это как раз вполне трезво. Никто ничего не заподозрил и не подумал. Сергею, честно говоря, вообще не понравилось мотаться неделями на выездах, но что поделать? Хотя бы тут ее желания имеют силу. Зато больше она, кажется, нигде не авторитет… Дудаков, оказавшийся в вечных командировках, в первую голову забил на внешний вид и презентабельность. В другое время уже бы отчитала. Все-таки лицо команды, а не небритая рожа гоп-компании, но тут смолчала даже в первый день открытых прокатов, на который Сергей Викторович умудрился нарисоваться мятым и кудлатым. Если бы не стоимость шмоток на нем - чисто бомж из подворотни или алкаш после недельных возлияний. Первым порывом было высказаться, а потом подумала: чем хуже, тем лучше, быстрее отпустит. Ни черта не отпустило! Тем более, когда на следующий день появился бритым и отчасти даже глянцевым. Много ли влюбленной бабе надо, чтобы обожать? Обожала за то, что одумался. Потом обожала, что радуется и дурачится, когда вместе на стартах. А он и правда временами в раж входил. Сторонилась, чтобы не повиснуть на шее. Хотела все больше разлюбить. Вместо этого все больше любила. Снова потянула куртку прижатую бедром Эдика, который послушно сдвинулся, давая ей свободу действий. Снова подумала, что хочет пересесть туда, где все занято и ее не ждут. Рассердилась на себя, резко стукнулась затылком о подголовник. - Неудобно?- заботливо поинтересовался Эд. - Бесит!- фыркнула в ответ. - Давай спинку тебе откину,- предложил мужчина. - Не хочу!- устало прикрыла глаза. Отвернулась от Эдуарда, сквозь щелки в опущенных веках смотрела через проход. Дуд думал о чем-то своем, развернувшись от окна, будто тоже смотрел на нее. Опасная иллюзия - верить,что ты что-то знаешь. Открыла глаза и пристально посмотрела на мужчину напротив. Тот, кажется, и понял не сразу. Глядел то ли на нее, то ли в пространство. Потом улыбнулся и повернул голову к окну. - Давай поменяемся!- взглянула на Эда.- Может, хоть от ночной дороги успокоюсь. - Давай,- тут же согласился Эдик, измученный ее верчением. Автобус катил по пустой ночи. Свет в салоне не горел. Спортсмены кто спал, кто дремал. За окном бежали поля, на которых почти полностью сошел снег… Дудаков глядел в окошко и думал, что Аксенову всего лишь надо обнять за плечи неугомонную женщину рядом, чтобы наконец-то наступила тишина. Знаете, это так просто - обнять Этери и утешаться ее утешением. Ему всегда нравилось. А ей всегда было не надо. Кроме одной ночи в Пекине. А потом совсем не надо. Она сама сказала. И ведь действительно не надо. Теперь даже не пилит Сергея за непотребный вид. Раньше было смешно, когда бурчала, что он портит имидж команды. А в этом году проигнорировала и откровенное пренебрежение. Думал же, что погонит с контрольных прокатов, когда ввалился с недельной небритостью, но Тутберидзе лишь мельком глянула. И все. И ничего. Осталось только напиться и прийти в таком виде на тренировку.. но это он не настолько с ума сошел… пока что. Пока что не настолько. Мимо проскочили огни какой-то деревни. И снова длинные темные поля. Заснуть бы. И чтобы приснилась та единственная ночь вместе. И ее губы дрожащие влажно под его губами. Хороший сон.