сонный паралич

Элемар всегда плохо спал. По крайней мере, за то время, что он мог вспомнить. Он не мог описать свои сны, но ему не хотелось возвращаться туда. У него не было времени размышлять об этом раньше, когда тело ощущалось вязкой глиняной массой из-за лекарств или когда он буквально падал от усталости, бесцельно прошатавшись по промозглому парку целый день, до крови кусая щеки от навязчивых образов насилия. Теперь, каждый день глядя в потолок на чужом диване, с которого не очень удобно свисали его ноги, Элемар думал, что лучше уж будет слушать редкий шум машин за окном и наблюдать как отблески фонарей танцуют по стенам, пока горизонт не окрасится в сиреневый и красный на фоне дыма из заводских башен. Периодически он впадал в состояние поверхностной дремоты, дергаясь от любого шороха. За ночь набиралось три-четыре часа сна, и он думал, что мог с этим жить. Он мог функционировать. Усталость накапливалась как болезнь, но Элемар заливал в себя кофе и энергетики и забывал о ночи через секунду. Сегодняшний вечер был особенным. Астарион сказал, что уйдет по делам на ночь — он так и не уточнил, кем работает, а Элемар не обладал достаточной фантазией, чтобы строить теории. Неожиданно для себя Элемар почувствовал укол грусти. Астарион обычно заваривал крепкий красный чай, каждый раз уточняя, что его производят из какой-то особенной розы. Элемар, по правде, думал, что тот над ним издевается, потому что розы пахли сладостью, а чай отдавал сильнейшим кислым привкусом. Астарион садился на кухонный стул и читал что-то из небольшого запаса бумажных книг на навесных полках из спальни. В тусклом вечернем свете он казался совсем другим человеком, чем тот самоуверенный мужчина с острой улыбкой в бордовом классическом костюме, которого Элемар видел каждое утро. Элемару нравилось на него смотреть, подперев щеку ладонью. Астариона сначала это немного напрягало, он пытался вручить Элемару одну из своих книг или занять его каким-то другим делом, но теперь, кажется, привык. Астарион и сам поздно ложился спать, это помогало Элемару растянуть время бодрствования и сократить часы плавания в липкой луже полудремы. Но сегодня Элемар остался один. Он измерил квартиру шагами, посидел под горячей водой из душа, пытаясь в очередной раз вспомнить, откуда у него столько шрамов, даже сам заварил противный кислый чай. Время растягивалось как резина. Он скрючился на чужом диване и бесцельно смотрел в пол, пересчитывая трещинки и узоры. Сон надвигался очень медленно. Элемар не знал, проснулся он или остатки дремы все еще сходили с него тяжелыми валами. В ушах щелкало и жужжало сквозь вату. Воздух был вязким желе, вокруг тела, которое он почти не чувствовал. Он не мог повернуть голову, не мог встать и умыться холодной водой, не мог перевернуться. Элемару казалось, что он не мог дышать, но он все еще был жив. Полуприкрытые веки не шевелились, но он все еще мог смотреть. Ощущение иллюзорности происходящего не покидало его и по какой-то причине сжимало сердце когтями леденящего ужаса. Что-то было очень неправильно. Он отвел взгляд от пола, дерганно оглядывая кусок стола, угол стены, все ближе и ближе к краю дивана, на котором он свернулся. Элемару не хотелось видеть, но он не мог остановиться. Что-то звало его узнать. Путь его взгляда ощущался вечностью. На кровати сидела фигура. Она казалась поломанной — со странно наклоненной шеей и слишком длинными руками. Это была женщина, предположил Элемар. У нее была мертвенного оттенка кожа и совсем белые глаза. Она смотрела на него и молчала, светлая коса ниспадала по ее искривленным плечам и спине как переплетенные змеи. Ее лицо, будто бы, тоже было мертвым. Элемару хотелось в равной степени убежать от нее и доломать тонкий вытянутый хребет. Паника подкатила к горлу, когда он вспомнил, что не может убежать. Выход из комнаты был так близко, а стойка в ножами на краю кухонного стола, но его тело было прижато к дивану неизвестной силой. Он мог только смотреть. Женщина медленно протянула к нему белую руку с паучьими пальцами, и ее мертвое лицо расползлось в широкой улыбке. Элемар подумал, что кожа должна бы полопаться от такого напряжения. Женщина не трогала его, лишь улыбалась. И Элемару никогда в жизни не было так страшно. Он смотрел и смотрел, и смотрел, и это тянулось часами, днями, вечностью. Он и кривая женщина на диване в маленькой потрепанной квартире. Комната ходила волнами, ее шея все клонилась, руки вытягивались, улыбка разрезала лицо до ушей. Все скручивалось в спиральный узор, а отблески фонарей краснели и стекали каплями. Элемар чувствовал, что его сердце вот-вот лопнет. Внезапная волна воздуха накрыла его как удар об асфальт. Комната перевернулась, паника оседала потом на висках и шее, горло болело, сердце прыгало. Элемар обнаружил себя сидящим на диване. Он тут же вскочил на ноги, голова накренилась в сторону, и он, кажется, врезался боком в угол стола, но ему было все равно. Реальность казалась далекой и чужой, он судорожно вытащил первый попавшийся нож из стойки и вцепился в рукоять как в якорь. Он обернулся. Женщины больше не было. Он не спал. Он не спал. Элемар сполз на пол и прижал нож к себе как любовника. Участившийся гул машин и потускневшие отблески фонарей говорили о приближении утра. Стрелка часов застыла на половине пятого. Элемар слабо вспомнил, что кто-то в его жизни называл это ведьминым часом. Элемар услышал, как ключ повернулся в замке, как скрипнула дверь, как зашуршал коврик, на который аккуратно поставили обувь. Он так и не разжал пальцев вокруг рукояти ножа, сидя на полу у кухонного стола. Он медленно поднял голову. Из-за угла коридора показалась бледная фигура со светлыми волосами. Удушающая волна паники, придавленная ступором, взлетела как пробка шампанского. Элемар отполз в угол, зрение размывалось и ему казалось, что он снова видит изломанную шею и паучьи пальцы. — Элемар? В ушах снова жужжало и щелкало, Элемар тряхнул головой, вжимаясь в стену. Она не тронет его. Она не посмеет. Больше не посмеет. На смену паники пришел взрыв такого жгучего гнева. Он не знал к кому и почему, но чистая белая ненависть заглушила все отчетливые мысли. Отрезать фаланги цепких пальцев, обмотать змеиную косу вокруг шеи и задушить, заткнуть ее наглый мерзкий смех. Кто она, эта женщина? Элемар замахнулся, но бледная рука с вполне нормальными пальцами схватила его запястье. Он остановился. Это была не мертвенная бледность ночной гостьи. Рукав бордового пиджака, соединялся с плечом и, подняв взгляд выше, Элемар обнаружил, что смотрит в лицо Астариона, присевшего перед ним на корточки. Тот вопросительно поднял бровь, но его глаза отчетливо отражали испуг. Элемар захотел провалиться сквозь пол. Мысли медленно вернулись в привычное русло, и он осознал, что почти пырнул ножом единственного человека в данный момент своей жизни, которого точно мог назвать по имени. Элемар медленно опустил руку, нож со звоном упал. Он открыл рот, но тут же остановился, не зная как объяснить. Он давно проснулся, но все еще мог только смотреть широко открытыми глазами, и впервые за ночь дышать ровно, не захлебываясь воздухом. — Ты похож на рыбок в парковом пруду. Элемар моргнул. Потом тряхнул головой и нахмурился. Астарион как-то нервозно рассмеялся, все еще удерживая его запястье, но теперь гораздо мягче. — Хлопаешь ртом и молчишь. Элемар почувствовал как его губы медленно дергаются, расползаясь в кривую линию и тоже рассмеялся. Как глупо они, должно быть, выглядели сидя на полу в звуках рваного смеха. Вязкое желе совсем растворилось из воздуха. — Я мог зарезать тебя, ты представляешь, — Элемар почувствовал влагу в уголках глаз, но не мог перестать хихикать. — Да уж, если бы меня закололи моим же ножом на моей же кухне, я бы стал героем присказки для детей, почему нельзя приводить сомнительных незнакомцев с улицы к себе в квартиру. Астарион отпустил руку Элемара и убрал налипшие волосы с его лица. Он едва касался кожи, как будто опасаясь спугнуть дикое животное. — Не расскажешь? Смех застыл в горле, Элемар сжал губы и отвел взгляд. Выходит, женщина была всего лишь кошмаром, так? Игрой разума. Ее не существовало. Он совсем не хотел признаваться, что ночные иллюзии могут напугать его. Астарион, наверное, и так уже считал его сумасшедшим. — Только если ты расскажешь, где был ночью. — Использовать против меня мои же приемы? Я почти польщен. Астарион все еще криво улыбался, но его взгляд помрачнел и стал каким-то непривычно грустным. Элемар знал, что он не захочет отвечать. Астарион медленно встал на ноги и протянул ему руку. — Пойдем, умоем тебя. И еще, дорогуша, следующим вечером я прячу от тебя ножи. На всякий случай.