***
— Ты разве не рад меня видеть, а-Чэн? — восклицает Мэн Яо. Уголки его губ едва заметно вздрагивают, но сияющая улыбка с лица не сходит, только чуть приподнимаются брови в удивленном замешательстве. Руки, раскинутые для объятий, медленно и растерянно опускаются. — Отстань, пока по-хорошему прошу, — себе под нос, но достаточно четко отвечает Цзян Чэн, обходя вставшую на пути преграду. Мэн Яо хватается за его локоть, что так удобно подвернулся, но тут же достаточно больно получает по руке. — Ах, а-Чэн! Мне же больно, — обиженно и возмущенно реагирует тот, но в голосе сквозит что-то еще. Эмоция, которая не промелькнет в голосе ни одно нормального человека, когда его бьют. Все чаще Цзян Чэну начинает казаться, что этому ненормальному… приятно. — Не зли меня! — предупреждающе бросает он сквозь зубы и продолжает идти вперед. Мэн Яо, конечно, увивается следом, даже и не думая исчезать. — А то что? — сладкая улыбка не сходит с губ. На щеках горит розоватый румянец, брови приподняты. Истинный сумасшедший. — Ты невероятно мил, когда злишься, знаешь? Кончики пальцев касаются шеи сзади, отчего у Ваньиня по коже пробегают мурашки. Глаза распахиваются в оправданной злости, и он делает резкое движение с явным намерением схватить психа за руку и сжать посильнее, так, чтобы кости пальцев захрустели. Но Мэн Яо, как обычно, ловко уворачивается — и вот он уже идет перед ним спиной вперед, настолько легко и беззаботно, будто всю жизнь передвигался именно так. Цзян Чэн с трудом подавляет волну злости. Этот ненормальный не дает ему проходу с самого начала его обучения в Цинхэ Не, и он понятия не имеет — да и не особо хочет знать, на самом деле — какого черта именно к нему он прилип, как банный лист к жопе. Даже сейчас, в пять утра, когда вся Нечистая Юдоль еще видит третий сон, этот мерзавец уже на ногах. У него что, действительно дел других нет?! Он случайно произносит последнюю мысль вслух и тут же жалеет об этом. — Ради тебя, милый, я готов отложить любые дела! — Мэнь Яо говорит это с таким неподдельным энтузиазмом, что становится жутко. Цзян Чэн сжимает кулак. Румянец на чужом лице сбивает с толку. Если подумать, этот псих даже красивый. У него мягкие, умилительные черты лица, тонкая талия и запястья, изящная манера держаться. Он похож на лисицу. Но все же он так раздражает, что этот факт ничуть не меняет мнение Ваньиня о нем. — Ну же, давай пробежимся вместе? Ты же вышел на пробежку, да? Обещаю, я не буду мешать! — болтает он таким томным голосом, что Цзян Чэн готов уже под землю провалиться. Ко всему прочему, из одежды на нем только легкая нижняя рубашка и штаны: от остального он избавился перед началом тренировки, дабы не мешало. И теперь ему становится не по себе, когда он видит, какие взгляды бросает Мэн Яо на его обнаженные ключицы. Ему хочется запахнуть ворот сильнее, и это тоже нехило бесит. — Я не хочу твоей компании, как ты не поймешь, идиот? Свали, — голос похож на нарастающие раскаты грома приближающейся грозы. Но этого придурка ничем не проймешь. Цзян Чэн привык, что его боятся, стоит прикрикнуть или, тем более, ударить, а этому все нипочем, будто только пуще прежнего липнет. Это заставляет теряться, сбиваться с толку. — Ты мне неприятен. Улыбка надламывается, и что-то в горящих золотистых глазах потухает. — Неприятен?… — в голосе искреннее удивление и что-то еще, странное, непонятное. — Почему же? — Потому что ты — псих! — отрезает Цзян Ваньинь и вдруг призывает меч, лежащий поодаль вместе с его одеждой, и становится на него двумя ногами. — Еще увидимся! — машет Мэн Яо вслед стремительно удаляющемуся юноше, и добавляет: — Ты, наверное, просто не в настроении. Он смотрит вслед, и в глазах его все: восхищение, страсть, непонятное желание. Только где-то в районе груди прорезается острая боль, и Мэн Яо в неосознанном жесте сжимает в кулаке ханьфу в этом месте. — Как же больно, — шепчет он самому себе. — Но так хорошо… Он чувствует во рту странный привкус и вдруг понимает, что по подбородку течет что-то теплое. Рука смазывает свежие алые капли.***
Они уезжают, и Мэн Яо бежит через всю Нечистую Юдоль, боясь не успеть. Поселившаяся в груди боль в этот момент режет сильнее обычного. Увидев фиолетовые одежды, он кричит на всю резиденцию. — А-Чэн!! Подожди, прошу тебя!! Он оборачивается с усталым взглядом, но… все-таки ждет его. — Глаза б мои тебя не видели… Чего тебе еще? — он говорит без злости и даже кажется заинтересованно, отчего сердце начинает биться еще быстрее. — Я хотел попрощаться, — золотые глаза смотрят прямо в серые с таким выражением вселенской грусти, что даже Не Минцзюэ бы растрогался, если бы увидел. — Мы обязательно скоро увидимся! — Надеюсь, мы никогда не увидимся, — отвечает Ваньинь, хмурясь. Мэн Яо вдруг крепко хватается на его плечи и целует. Отчаянно, вжимаясь своими губами в его, почти одержимо, пока опомнившийся Цзян Чэн не отталкивает его в грудь. Он отшатывается, и грудная клетка уже привычно остро болит. Не пойми откуда возникает Вэй Ин, который тут же берет Ваньиня за плечи, уводя прочь, и бросает на Мэн Яо не предвещающий ничего хорошего взгляд. Он сползает на колени, глядя вслед двум удаляющимся фигурам. На месте привычной улыбки плотно сжатые губы, а в глазах горит недобрый огонек вспыхнувшей ненависти к Вэй Ину и всем тем, кто забрал у него его а-Чэна. Боль в груди становится невыносимой, и Яо заходится в долгом рвущем горло кровавом кашле, зажимая рот рукой. Когда он наконец делает нормальный вдох и отнимает ладонь ото рта, он видит на ней нежный розовато-пурпурный лепесток лотоса в сгустке темной крови.***
Мэн Яо часами роется в библиотеке Цинхэ Не, пытаясь найти хоть какую-то информацию о том, что с ним происходит. Одинокими вечерами он мечется по кровати, представляя прелестного юношу в фиолетовом, трогает руками свое тело, представляя, что это горячие руки а-Чэна, сжимая простыни и много-много раз произнося его имя, будто забывшись. Потом задыхается от усилившихся болей в груди и снова и снова откашливает светлые и нежные лепестки лотоса, которые будто издеваются над ним. По ощущениям, в ребра и легкие изнутри впивается что-то, что мешает свободно дышать, обволакивая сладким ядом. Все это крайне пагубно влияет на его общее состояние — он явно слабеет. Однажды он находит упоминание своего недуга в книге со старыми легендами — в ней говорилось, что один юноша, страдая от невзаимных чувств, проклял весь мир, и теперь несчастные, что полюбили на всю жизнь не того человека, вынуждены медленно умирать от разрастающихся в их легких растений, постоянно откашливая их цветы, пока корни не вплетутся в их легкие и сердце настолько, что станет невозможно дышать. Медленная и мучительная смерть. Способ исцеления лишь один: получить взаимность. Мэн Яо горько смеется, сидя на полу огромной библиотеки и уже привычно стирая с губ кровь. Сколько он ни пытается спрашивать лекарей, те лишь разводят руками, а иные смотрят, как на полоумного. Пытаются прописывать ему что-то, но снадобья не производят ни малейшего эффекта. Тогда он решает, что перед смертью должен увидеть а-Чэна еще раз, и буквально вымаливает у главы командировку в Облачные Глубины, где его счастье и погибель сейчас обучается.***
Он видит его, чуть подтянувшегося, обнаженного по пояс. Сердечко колотится, норовя выпрыгнуть из груди. Цзян Чэн грациозно складывает печати, орудуя мечом еще более умело, чем раньше. Брови сведены к переносице, лицо серьезно, как всегда, капельки пота стекают по рельефной груди. У Мэн Яо перехватывает дыхание. Как же он хочет его, хочет быть рядом, касаться, целовать, дышать им. Он видит юношу с белой лобной лентой, который подходит к нему и с мягкой улыбкой что-то объясняет, осторожно поправляя, при этом застенчиво касаясь. Видит, как они смотрят друг на друга, как вечно сердитое любимое лицо смягчается, и от этого почти невыносимая боль скручивает всю грудь. Кровь начинает выходить сгустками, благо, его скрывают кусты и расстояние достаточно далекое, чтобы не выдать себя звуками. Что-то большое раздирает горло, просясь наружу, и Мэн Яо едва не задыхается. Когда же наконец он снова может дышать, он судорожно глотает воздух и видит в своих ладонях целый цветок лотоса, запятнанный алым. Он тихо смеется, вскинув голову к небу. Вытерев лицо от крови, он поднимается на ноги и идет к ним. На лице играет улыбка, влюбленная, но больная. — Как же я счастлив вновь видеть тебя, а-Чэн! — выдыхает он, раскидывая руки для объятий, на самом деле особо ни на что не надеясь. Но юноша с лобной лентой вдруг делает шаг вперед, закрывая собой его а-Чэна. В глазах Яо вспыхивает ярость, но он ее подавляет, глядя снизу вверх в ореховые глаза: молодой человек перед ним довольно высокий. Узор на лобной ленте выдает родство с кланом Лань. — Простите, а вы… — Лань Сичэнь, — отвечает он, сложив руки за спиной. Его тон звучит ровно, но чувствуется в нем нечто такое, что отбивает желание перечить. Мэн Яо тут же кланяется. — О, прошу прощения, Цзэу-цзюнь! Не признал вас в таком виде, — он улыбается, но яд сочится из него: он больше не в силах его скрывать. — Меня зовут Мэн Яо, я один из адептов, прибывших в Облачные Глубины из Нечистой Юдоли. А теперь… не сочтите за неуважение, могу я поговорить с моим старым другом наедине? Юный господин Лань улыбается и приподнимает брови, но глаза его холодны. Мэн Яо не может видеть, как в этот момент стоящий за его спиной Цзян Чэн сжимает запястье его руки, и это к лучшему, иначе приступ сразил бы его прямо на их глазах. — Извините, господин Мэн, нам нужно закончить тренировку. Подождите в гостевых покоях, — произносит он спокойно, но твердо. — Но мы совсем ненадолго! Я так соскучился по тебе, а-Чэн! — он пытается обойти вставшего между ним и его любовью юного господина Лань, но безуспешно: тот лишь поворачивается, продолжая закрывать Ваньиня собой. Внутри Мэн Яо вскипает жгучая ненависть, и легкие опять пронзает резкая боль, но он держится. Как же ему хочется, чтобы они все исчезли! Все, кто смеет касаться его а-Чэна! Ненавистный ему Вэй У Сянь, а сейчас еще и этот Лань смеет вставать между ними! Никто, никто не отнимет у него Цзян Чэна! Однако ему приходится пока смириться, захлебываясь ядовитыми чувствами, и, склонившись, выдавить: — Да, Цзэу-цзюнь, — и, наконец сумев выцепить потемневший взгляд Ваньиня, добавить: — Еще увидимся!***
Мэн Яо ждет Цзян Чэна ближе к вечеру. Ему пришлось потрудиться, чтобы выцепить его одного: без вечно кружащегося вокруг Вэй Ина и недотепы Не Хуайсана, который тоже обучается тут. Он стоит в тени дерева, с замиранием сердца глядя на приближающуюся фигуру: ничего не подозревающий Цзян Ваньинь возвращается в свой домик. — Наконец мы только вдвоем! — восклицает Мэн Яо, буквально возникая на пути, и от неожиданности Цзян Чэн шарахается. — Как же я скучал, ты бы знал! Золотистые глаза горят на грани безумия, щеки пылают. В глазах цвета грозовых туч только отторжение и смутные отголоски страха. Ваньинь хмурится. Ребра начинает привычно ломить. — Слушай… как там тебя, — устало произносит Цзян Чэн, прикрыв на пару секунд глаза и потирая переносицу. — Для тебя я — а-Яо, милый! — пылко отвечает он, делая маленький шажок вперед, но Ваньинь предупреждающе выставляет руку вперед. Мэн Яо растерянно выдыхает, глядя на его ладонь, и снова поднимает на него взгляд. — Мне все равно, как тебя зовут. Что тебе от меня нужно? Почему ты не можешь просто оставить меня в покое? — измученно спрашивает Цзян Чэн, и от этого кровь подкатывает к горлу. — Мне ничего от тебя не нужно, лишь позволь быть рядом с тобой! Ты можешь бить меня, делать со мной все, что хочешь! Только не прогоняй меня! Я не могу без тебя, а-Чэн! Я… — Хватит! — он прерывает он его выплеск и смотрит с нажимом. Он чеканит слова, а в глазах нет и намека на мягкость и сострадание. — Мне. Все. Равно. Ты слышишь? Ты мне не нужен. Каждое слово наносит ножевые ранения. Мэн Яо чувствует, как неприятно щиплет глаза, как болит в груди, и уже не может удерживать улыбку на лице. Отчаяние и боль отражаются в глазах, в изломе бровей, в дрожащих губах. — Но почему?! Я же все, что угодно для тебя сделаю! Я совершенно искренен с тобой, неужели ты не веришь?! Ничего в жизни я не желал больше, чем быть рядом с тобой, — он почти кричит, задыхаясь. Голос надламывается, и слезы обиды, боли и несчастливых чувств все же проливаются. — Чем этот Лань Сичэнь лучше меня?! Что в нем есть такого, чего нет во мне?! Он вцепляется в запястье Цзян Чэна, глядя прямо в глаза. Его лицо выражает столько страдания, что даже Ваньиню становится тяжело, и он отводит взгляд. — Даже не сравнивай себя с этим светлым, чистым человеком. Каждое второе твое слово — ложь, — тихо, но твердо отвечает он. — Но мои чувства к тебе столь же правдивы, как то, что ночь сменяет день! Почему же ты… — грудь вдруг пронзает знакомой резкой болью, и он сгибается, прикрывая рот ладонью. Цзян Чэн от неожиданности теряется, вздрагивая. Мэн Яо, уже сидящий на коленях, откашливает сгустки крови, задыхаясь и дрожа всем телом. Только сейчас он замечает то, как он похудел с их последней встречи, какой бледной стала его кожа, как выделились его скулы и темные тени залегли под глазами, а щечки утратили юношескую мягкость. Цзян Чэн, не выдержав, бросается к нему и неловко кладет руку на плечо. — Эй-эй, что с тобой? Тебе помочь? — неуверенно спрашивает он в замешательстве, но Яо лишь судорожно вцепляется в ткань его ханьфу. — Нет…не…уходи, — сквозь страшные приступы кашля выдавливает он, и тут же после рвотного позыва из него выходит что-то большое и…почему-то кажущееся знакомым. Цзян Чэн, сидящий рядом с ним на корточках, невольно морщится. Мэн Яо сжимает в руке то, что только что выблевал, и поднимает на него взгляд. Что-то в этих глазах пробирает так, что Ваньиню становится жутко, будто сама смерть дышит в затылок. — Что за… чертовщина с тобой творится? — тихо спрашивает он, ошеломленно глядя на него. — Спасибо, — Яо вымученно улыбается. Его голос звучит тихо и слабо. — Из-за твоего беспокойства обо мне оно прошло быстрее. Цзян Чэн хмурится и все больше ничего не понимает. — Я умираю, а-Чэн, — тихо и хрипло произносит Мэн Яо. Он на удивление серьезен и сейчас выглядит не сумасшедшим, а просто невероятно несчастным. Ваньинь не может выдержать этот сломленный взгляд. Сердце вдруг колет жалостью. — Я умираю от чувств к тебе. — Что за идиотские метафоры?! Ты не понимаешь, что сейчас это неуместно? — Ваньинь срывается на крик. — Это не метафора… Он открывает рот, чтобы выразить возмущения по поводу того, что Яо умудряется нести бред даже в такой момент, но золотистые глаза вдруг закатываются и он, потеряв сознание, падает прямо на руки не на шутку испуганного Цзян Чэна. Тонкие пальцы правой руки разжимаются, и на дорожку, выложенную белым камнем, падает окровавленный… цветок лотоса. Ваньинь хмурится и злится из-за того, что вокруг него происходит какая-то чертовщина. — Лекаря, срочно! — кричит он, наплевав на правила, и поднимая на руки бессознательного Мэн Яо.***
Его осматривают целители Гусу, нахмурившись и бросая друг на друга взгляды. Цзян Чэн сидит на полу в уголке, чувствуя странную ответственность, хотя и говорит себе, что он тут лишь потому, что хочет со всем этим разобраться. Юные лекари перешептываются о чем-то, и один из них, снова уточнив у Цзян Чэна симптомы, куда-то спешно исчезает. Возвращается он через четверть часа, приведя с собой настолько древнего старца, что кажется, что он еще учителя Лань Цижэня нянчил в люльке. — Вот он, учитель, — тихо говорит юноша, отходя в сторонку. Старый целитель осматривает смертельно бледного Мэнь Яо цепким взглядом, будто может узнать болезнь, лишь взглянув на больного. Пушистые белоснежные брови хмурятся. Он подходит и прощупывает грудную клетку Мэн Яо, а затем переводит взгляд на Цзян Ваньиня. — Было ли что-то настолько странное, что вы сомневаетесь, связано ли это с его состоянием? — спрашивает он, и под этим ясным и строгим взглядом Цзян Чэну не хочется лгать. Он, помявшись и отведя глаза, выдает: — Да, было… После того, как его…кхм, стошнило, он сжимал что-то в руке. Позже я увидел, что это был окровавленный цветок лотоса, — он понимает, как абсурдно это звучит, и уже готов к тому, что его сочтут дураком. Но на лице старца вдруг отображается озарение и уверенность. — Вы знаете, что с ним? — неуверенно спрашивает Ваньинь. Лекарь кивает и вдруг задает вопрос: — А вы, молодой господин, как я вижу, родом из Юньмэна? — …Да, а что? — ошарашенно отвечает Цзян Чэн, абсолютно не понимая, какое отношение это имеет к делу. Старик какое-то время молчит, раздумывая о чем-то и испытывая терпение Ваньиня и юных целителей, находящихся в этой комнате. — Я и не думал, что встречусь с этим недугом еще когда-нибудь. Это проклятие, что много-много лет назад породила любовь, — он делает паузу, будто задумавшись. — Имя этой болезни — кохуа*, и поражает она тех несчастных, кто искренне полюбил того, кто не питает к нему ответных чувств. Цзян Ваньинь чувствует, как по всему его телу пробежал холод. — Чувства должны быть достаточно сильны, чтобы породить кохуа. Несчастная жертва мучается от растений, что пускают ростки прямо в ее легких. Со временем они разрастаются, и больной начинает откашливать кровь и соцветия этих растений. Примечательно то, что цветы в каждом случае разные: как правило, это растение ассоциируется у больного с человеком, к которому питает чувства. Сердце Цзян Чэна пропускает пару ударов. — Излечиться можно лишь одним способом: получить взаимность. Иначе жертву ждет смерть. К сожалению, проклятие таково, что врачевание тут бессильно. Этому юноше осталось не больше пары недель, если ничего не поменяется, — старец выразительно смотрит на Ваньиня, и тот вскакивает на ноги. — Неужели совсем ничего нельзя сделать?! — восклицает он. Лекарь на это лишь качает головой. — Мы бессильны перед столь древним и мощным проклятием. Все только в ваших руках, — тихо говорит он Цзян Чэну и уходит в сопровождении ученика. — Ты это знал… так это и вправду была не метафора, — шепчет Цзян Ваньинь, глядя на бессознательного Мэн Яо. Его волосы лежат, рассыпавшись по подушке и обрамляя бледное похудевшее лицо. Почему-то сердце больно сжимается, и Цзян Чэн, резко отвернувшись, покидает лазарет под печальные взгляды впечатленных юных целителей. Вечером ему сообщают о предстоящей совместной ночной охоте с Нефритами и Вэй Ином, и уже в предрассветных сумерках они отправляются в путь. Он не рассказывает брату о том, что произошло, потому что сам не знает, как к этому относиться.***
— А-Чэн, — слабо зовет Мэн Яо. Мир вокруг кажется ненастоящим и ненормальным. Он пытается протянуть руку, чтобы коснуться смутной фигуры любимого, но сил нет, да и силуэт ускользает, отдаляется. Мэн Яо даже сквозь эту пелену неясности чувствует привычную боль в груди. — Милый а-Чэн, — снова зовет он, и чувствует, как слезы текут по щекам. Боль становится все сильнее, и наконец достигает пика: он начинает кашлять, отчего резко выпадает из забытья. Его подхватывают чьи-то руки, осторожно придерживая за спину и грудь, и подставляют таз. Кажется, он чувствует тепло вливаемой ему духовной энергии. — Господин, юного господина Цзян здесь нет, — мягко говорит голос. — Вы держитесь, а мы попробуем облегчить ваши страдания. Отдышавшись после приступа, Мэн Яо откидывается на подушки. Второй человек тут же убирает таз, чтобы вынести жуткую смесь крови и нежных лепестков. Яо вдруг горько улыбается, и дорожки слез скатываются по его лицу. — Пожалуйста, позовите а-Чэна, — хрипло просит он. Ему едва хватает сил говорить. — Пожалуйста… Он вновь проваливается в беспокойный и вязкий сон, так и не услышав, что его возлюбленный отправился на долгую ночную охоту.***
Цзян Чэн сам не свой. Этот человек раздражал его. Он был откровенно непочтительным с ним, специально его раздражал, а к тому же еще и… неважно. С чего он вдруг не может выбросить его из головы? Почему он чувствует ответственность? Да, случившееся его потрясло, но он же не виноват в том, что происходит с Мэн Яо. Или все же виноват?… Цзян Чэн ловко уворачивается от очередного призрака, и, сложив пальцы в печать, добивает его выверенным ударом меча в голову. Это, кажется, последний в стае. Можно перевести дыхание. — Ваньинь! — вдруг кричит первый Нефрит, и Цзян Чэн, обернувшись, замечает еще одного, слишком быстрого. К его голове уже тянутся острые когти, и он понимает: он не успеет отразить атаку. Голубая вспышка проносится между ним и призраком, и тот с истошным визгом рассыпается на кусочки черной материи. Меч с голубой кисточкой возвращается к хозяину. Ваньинь устало наклоняется спиной на дерево и быстро делает несколько глотков воды из маленькой фляжки. Надо же, его едва не ранила низкосортная тварь! Лань Сичэнь подходит с обеспокоенным выражением лица и кладет руку ему на плечо. — Все нормально, Ваньинь? Почему ты пропустил такую атаку? — он пытается заглянуть в его глаза. Нет, у него все вообще не нормально! Теперь тяжелые мысли и беспокойство не отпускают его даже во время сражения. Он не может сосредоточиться. Мысленно собравшись, он прямо смотрит на молодого господина Лань и твердо произносит: — Я должен вернуться. Сичэнь удивленно вскидывает брови. — Но мы не завершили задание, Ваньинь, — он не понимает, что стало причиной такого резкого решения. — Я не могу отпустить тебя без причины… Цзян Чэн вдруг сжимает его плечи и почти умоляюще смотрит в глаза. — Прошу тебя, это важно, — его голос немного неровный. — Возможно, это вопрос жизни и смерти, — добавляет он, понизив голос. Пару секунд Лань Сичэнь колеблется, но, увидев что-то в серых глазах, кивает. Ничего не спрашивая, он лишь говорит: — Поторопись, если это для тебя важно. — Спасибо, — искренне выдыхает Цзян Чэн, и тут же встает на меч и взмывает ввысь, даже не сказав ничего Вэй Ину. Он летит в Облачные Глубины, не представляя, что вообще способен сделать, но что-то внутри сильно тянет его. Он чувствует, что должен быть там сейчас.***
— Я пришел, а-Яо, — срывая голос, зовет он, и теплая рука ложится на бледную скулу. Он тяжело дышит, будто только что долго бежал. — А-Чэн… ты все-таки пришел, — еле слышно вторит Мэн Яо, и уголки тонких губ приподнимаются в слабой улыбке. Тонкие бледные пальцы накрывают загорелые, поглаживая костяшки. Золотистые глаза приоткрываются, и, жмурясь, оглядывают любимого. Ваньинь, похоже, только с ночной охоты. Он немного пыльный и уставший, но он восхищает в любом виде. Он такой… сильный, статный. Он даже сам не подозревает, насколько великолепен. Обеспокоенно-нежный взгляд серых глаз дает столько жизненной силы, что Мэн Яо садится на койке и протягивает руки. Цзян Чэн неуверенно, но крепко сжимает его пальцы в своих ладонях. — Прости меня, милый а-Чэн, — шепчет он, и улыбка искрится ласковой грустью, отчего что-то внутри надламывается. — Я не создан для любви, но я полюбил тебя. Безумно и безнадежно. Поэтому я так страдаю. Прости, что причинил тебе столько неприятностей… Я — порочное создание. — Не говори так! — резко отзывается Цзян Чэн и вдруг, присев рядом, прислоняется лбом к его лбу. У Мэн Яо перехватывает дыхание, и он неуверенно кладет ладони на его щеки. — Просто… тебя же никто не любил. Ты не знаешь, как… выражать это… Он смущается от своих же слов, и Яо мелодично смеется. Какой же он замечательный, искренний! Юный, а говорит такие вещи! Люблю, люблю, люблю, люблю! Как тяжело держаться, когда он так близко… — Ты только живи, — серьезно говорит он, прикрыв глаза и тыкаясь носом в его нос. — Слышишь, а-Яо? — Ради тебя я бы и с того света вернулся, — уже забываясь, шепчет он ему в губы. Изящные ладони уже где-то на спине Цзян Чэна, гладят, прижимаются. Их разделяет всего пара сантиметров, и Мэн Яо чувствует его горячее сбившееся дыхание на своих губах. — Мой милый, милый а-Чэн… Как же я люблю тебя… Он тянется наконец вперед, прижимаясь к нему ближе, больше неспособный бороться с желанием коснуться губами его губ, и вдруг грудь пронзает такая нечеловеческая боль, что кажется, будто в грудную клетку вонзили тысячи ножей. Он резко прогибается в пояснице, будто недуг ломает его, словно куклу, а из уголков рта уже текул алые струйки. Мэн Яо хрипит, запрокинув голову назад и пытаясь сделать хотя бы один вдох. Горло раздирает так, что он уже не понимает, не порвалась ли его глотка. От напряжения кровь начинает идти и из носа. Руки хаотично движутся, судорожно пытаясь найти Цзян Чэна, но… его тут будто и не было. Отдаленно он слышит какие-то голоса, суету, но ему сейчас так больно, что все это неважно. Он хрипит, откашливая лотосы один за другим, и, окончательно выбившись из сил, падает на подушку. — Где же ты… а-Чэн… — едва шевеля онемевшими губами, шепчет он. Золотистые глаза закатываются.***
Цзян Чэн спрыгивает с меча и несется через все Облачные Глубины, игнорируя неодобрительные и удивленные взгляды. Что-то подстегивает, и Ваньинь не хочет думать о том, что боится не успеть. Он распахивает дверь и врывается в лазарет… тут же тормозя. По скорбным лицам молодых целителей, обращенных на него, он понимает, что опоздал. Сердце камнем падает в пятки. Он не хочет верить. Разрываясь между необходимостью удостовериться и нежеланием смотреть правде в глаза, он делает несколько неуверенных шагов в сторону прохода в комнатку, где лежал Мэн Яо, и только тогда юноша-лекарь, будто опомнившись, онемевшими губами произносит еле слышно. — Молодой господин Цзян, — и тут же отворачивается, пряча лицо в рукаве ханьфу. Ваньинь наконец находи в себе силы и делает несколько размашистых шагов, впрочем, смотря себе под ноги. Сжав кулаки, он поднимает взгляд. Мэн Яо бледен. Его голова покоится на подушке, а длинные волосы рассыпаются, обрамляя фарфоровое лицо. Оно почти спокойно, не считая едва-едва приподнятых бровей, которые создают ощущение, будто он… грустит. Глаза закрыты, длинные реснички мягко касаются безупречной кожи. Когда в голове мелькает мысль о том, что он больше никогда не увидит привычных золотистых переливов светлой радужки, Цзян Чэн вдруг чувствует, как внутри него что-то больно хрустит, как будто кто-то тяжелым сапогом наступил на колокольчик ясности, который кто-то случайно уронил на землю. Изящная линия губ плотно сомкнута. Она больше никогда не превратится в восхищенную улыбку, ту самую, что так бесила. В какие-то моменты он мечтал стереть ее с этого лица, а сейчас… был бы, кажется, рад, если бы увидел ее вновь. — Он… звал вас. Много раз. Последними его словами было ваше имя. Приди вы раньше хотя бы на час… — надламывающимся голосом говорит целитель за его спиной, про существование которого он напрочь забыл. Цзян Чэн чувствует, как что-то рвется наружу, и сжимает кулаки. — Он отошел в мир иной совсем-совсем недавно, мы только-только оттерли кровь с его лица. Его смерть была тяжелой. Он так мучился и страдал… Может быть, будь вы рядом, он умер бы спокойно… — Замолчи! — выкрикивает Цзян Чэн, резко обернувшись, но пыл гаснет, когда он видит страх в чужих глазах, а юноша рефлекторно отшатывается, прикрываясь рукой. — Просто… зачем ты говоришь мне это? Зачем?! Просто… оставьте меня. Позвольте… попрощаться. Последнее слово почему-то звучит таким севшим голосом, что Ваньиня самого пробирает от этого. Девушка, которая держится более достойно, быстро уводит младшего соученика, поддавшегося эмоциям от жалости к пациенту. Стоит им скрыться, как Цзян Чэн падает на колени рядом с кроватью и, хватая безвольную фарфоровую руку, сжимает ее в своих ладонях. Горячие слезы неизвестной ранее боли проливаются на прохладные тонкие пальцы. Мэн Яо безразличен. Он похож на фарфоровую куклу, бесконечно изящную и красивую, но… неживую. Только, кажется, немного сожалеющую. О рано потерянной жизни и о любви, что стала погибелью. Сдавленные рыдания рвутся наружу, ничуть не умаляя ощущения раздавленного колокольчика внутри. Хочется кричать. Сейчас не думается, почему так больно от смерти такого… раздражающего человека. Сейчас он просто чувствует, и знает, что эти чувства… уместны. Постепенно он перестает задыхаться, слезы уже не льются градом, и он бережно опускает небольшую ладонь. — Прости, что так и не смог полюбить тебя, — одними губами выговаривает он, и кончиками пальцев ведет по четко очерченной скуле, потом осторожно поправляет волосы, впервые чувствуя их мягкость. Не удержавшись, касается длинных ресничек. — Возможно, в этом мире нет ни одного человека, кто любил бы кого-то так сильно, как любил ты. Знаешь… мне очень жаль, а-Яо. Он целует его в лоб и пулей вылетает из лазарета, до крови прокусывая губу, лишь бы не давать терзающему чувству вновь выплеснуться.***
Досрочно завершивший ночную охоту Лань Сичэнь находит Цзян Чэна у холодного источника, и застывает на месте, увидев пустой взгляд серых глаз, в которых навсегда погасло что-то важное.