Какая разница, что будет дальше

Холодно. Мутно. Страшно. Единственные три ощущения, которые он смог назвать тогда. Большего он просто-напросто не помнит. В голове гудел белый шум, свистел ветер, виски пульсировали, а сердце то ли норовило из груди выпрыгнуть, то ли перестало стучать вовсе. В голове набатом били, полыхали красным, въелись намертво в мозг слова. «В лесу найдены тела. Две девушки, один молодой человек, форма вашей школы. Да, прошу срочно проехать с нами на опознание». Там была вроде бы Елена, о чем-то говорила с мужчинами в форме. Кажется, стоял рядом с ней Виктор и тоже что-то говорил. Позади испуганно воскликнула Маша, выронившая с грохотом швабру из рук. Андрей не помнит никого из них. Все голоса, все звуки — всё смешалось в единый снежный ком, пугающе трещавший, замораживающий внутренности изнутри. А затем вдруг стало тихо. Настолько, что Авдеев слышал звук собственного сердца, которое, кажется провалилось куда-то метров на пять вниз, под самый пол. Он знал, но не верил. Отказывался. Не хотел верить. Поверить пришлось. Он пошёл за Виктором и Еленой, абсолютно никаких не принимая возражений. Сзади неизвестно откуда появился Макс, тоже отказавшийся оставаться в школе. Поляков чудом запихнул их обратно. — Пройдем за ними через подземелье, — отчеканил Макс, стараясь выровнять дрожащий голос. Они достаточно быстро нагнали взрослых. Успели как раз к тому моменту, когда Виктор загробным голосом произносил имена. Старкова Дарья. Кузнецова Виктория. Павленко Роман. Внутри Андрея что-то рухнуло. Обвалилось. Умерло. Может, умерли толстые корни крепких деревьев, туго обвивающих плохо соображающий мозг. Может, умер сам Андрей. Рядом слышался тихий хрип. Авдеев повернулся, словно заведённый механизм, смотря сквозь мутную дымку перед глазами. Совсем близко Макс пытался подавить истерику, рвущуюся наружу. Крепкие пальцы вцепились в корни небрежно уложенных волос, с силой вырывая их. А Андрей молчал. Кусал до противного привкуса металла губы и язык, вычерчивал белесые полумесяцы на внутренней стороне ладони чуть отросшими ногтями, но молчал. И только когда они чёрт его помнит как добрались до школы через подвал, закрывшись в туалете, Андрей понял, как сильно ему на самом деле хочется кричать. И закричал, на всё абсолютно плюнув. Дневники. Гребанные дневники со всеми записями обо всем происходящем, найденные во дворе школы на уроке физкультуры. Всё с самого начала было ловушкой. За ними следили и он прекрасно знал это. Знал, но так обложался. Человек, предложивший их, разумеется, обложался вдвойне. Если "улики" изначально были ловушкой, чтобы убить убить ребят, то это очень неразумный ход. Школу теперь в любом случае закроют и всё, выстроенное здесь годами насмарку. Нужно быть идиотом, чтобы не понять, что такое количество трупов слишком подозрительно. Тем более, если учитывать тот факт, что Авдееву и Морозову, которых задержала Галина просто повезло. В этом Андрей даже не сомневался. Но каким долбоёбом надо быть, чтобы не понять, что пять трупов за раз — перебор даже для этой гребенной школы? Ладно, хорошо, не пять, а в данном случае три, вот только дела это не меняет особо. Да и Андрею с Максом было абсолютно наплевать. Наплевать обложались ли эти ублюдки, наплевать, что трупов три, а не пять. Это трупы их друзей. Разве всё остальное имеет значение? Особенно, если Андрей знает, что виноват в этом он. Собственными руками он толкнул их в объятия смерти, направил в её когтистые лапы словно беззащитных новорождённых котят. Не помог, не успел спасти. Собственноручно отправил друзей на погибель. Он осознавал это и не мог простить себе. Чувство вины накрыло с головой, обмотало Андрея в плотный кокон, словно маленькую гусеницу, сдавило со всех сторон. Оно жрало его изнутри, беспощадно, подобно кровожадному зверю, смакуя каждый кусочек. Он перестал есть. Перестал спать, лишь дремал, видя во сне обрывки кошмаров, обледеневшие руки, изуродованные тела и стеклянно-мёртвые, ставшие такими родными глаза. Не они убили их. Он сам. Хуево конечно было не только Андрею. Максу в общем-то тоже не сладко приходилось. Вот только помимо собственных самоистязаний и бесконечного потока мыслей Морозову не давало покоя состояние друга. Максим прекрасно знал, что этот кусок идиота до последнего будет обвинять во всем себя, накроет себя этим чувством с головой, как толстым одеялом, закрывая доступ к кислороду. Скоро совсем загнётся. Оно сожрёт его, а он сгниёт, подобно телам погибших друзей, поедаемых гадкими земляными тварями. Он нашёл его на старой площадке в лесу спустя восемь дней после трагедии. Сумерки, влажные дорожки на переполненном сожалением лице, скрип снега под ногами. Красная, потрескавшаяся на морозе кожа рук и пересохшие губы, нервно облизываемые языком. Несказанное «это не твоя вина», так и повисшее тяжким бременем в воздухе. Молчание убивало обоих. «Всё нормально» — небрежно бросил тогда Авдеев, стараясь спрятать покрасневшие глаза в рукаве потрёпанной куртки. Макс лишь вздохнул, усаживаясь рядом на ржавый мостик. Нормально. Слишком громко сказано. Ничерта не нормально в этой ебаной школе. Гребанные игры на выживание, нечестные удары, ножи в спину и травмы на всю жизнь, въедающиеся в мозг подобно клещам в кожу. «Виктор и Елена хотят школу закрыть. Родители давят», — прошептал Морозов, словно боясь разрушить грузную тишину, воцарившуюся между ними. Андрей кивнул, так же шёпотом произнося «оно и понятно», уставляясь куда-то вдаль. Карие глаза смотрели сквозь. Пустой взгляд в никуда. Какие-то пару минут они просто сидели, словно боясь острым лезвием конька проехаться по толстому льду молчания. А лёд этот тяжёлый, трещал, ворчал, однако даже не думал ломаться. Тяжким грузом нависал сверху, перекрывая доступ к воздуху, не давая даже попытки глотнуть заветный кислород. Когда Андрей опустил взгляд, пытаясь вздохнуть, Максим не выдержал. Сгрёб его в охапку, прижал к себе, словно стараясь закрыть, уберечь от всего случившегося с ним. Спрятать от жирного ненасытного червя вины, поедающего друга. Спрятать от всех смертей, страхов и переживаний. Сказать этим жестом «всё хорошо», касанием передать горсть нематериального тепла и спокойствия, которого толком не осталось у него самого. Разрушить тяжёлый лёд, показывая на свет вышедшее из под него озеро надежд, чья гладь серебрится под мягкими лучами весеннего солнца. Согреть, утешить, обезопасить. Почему? Да, друзья, но у друзей не возникает такой странной тяги друг к другу. Друзья не смотрят на чужие губы, стараясь похоронить в глубине сознания странные мысли. Они не стараются лишний раз коснуться, провести невзначай, как бы поддерживая рукой по волосам, не садятся друг к другу на кровать, пока один из них спит и не рассматривают умиротворённое Морфеем лицо, не улыбаются, видя мерно вздымающуюся грудь. Нет у них патологического желания забрать себе всю боль, лишь бы другой не мучился. Им не хочется подсознательно называть друг друга любимыми. В его объятиях было тепло и безопасно. С ним было хорошо до учащённого пульса, до покалывания в кончиках пальцев, до странной тяжести в животе. Это не было тем чисто дружеским мужским жестом, каким они часто пользовались обычно. Что-то нежное. Что-то мягкое и тёплое, что-то родное и знакомое до боли. С ним не было так, как с Дашей. Не было так, как с другими девушками. Они по прежнему воспринимали друг друга как парней, как представителей своего пола. Но тем не менее это было иначе. То же чувство, что к противоположному полу, только более крепкое. Макс не видел в Андрее беззащитную девочку, но хотел защитить и уберечь. Андрей не видел в Максиме женской нежности, но видел заботу и переживания, стараясь давать то же самое в ответ. Они вполне могли бы охарактеризовать это словом "люблю". Почувствовав осторожное поглаживание на позвонках, Андрей сдался, позволив себе пару раз тихо всхлипнуть. Когда Макс ощутил влагу на шее, у него самого защипало глаза. Они не были тем самым "люблю". Пока не были. Не были уже и друзьями. Зато были опорой и поддержкой. Были друг другу домом, тем местом, куда ты всегда можешь прийти когда плохо.

***

Пыль в луче луны спускается темной лесной тропинкой в комнату, освещающую половину письменного стола. Лежащих на двух разных кроватях пытает бесконечный поток мыслей. Третья и четвёртая кровать пустовала. «Мало им Тёмы было.» Раз, два, три. Попытки уснуть, считая до ста. «Маньяки хреновы, сколько можно.» Четыре, пять, шесть. Он переворачивается на другой бок. Семь, восемь, девять. «Ещё и Андрюха до конца жизни себе этого не простит блять.» Десять, одиннадцать, двенадцать. «Он то в чем вообще виноват. Сука, я так хочу, чтобы ему стало лучше.» Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. На «шестнадцать» с тихим «заебало» Морозов подскакивает с постели. Тенью проносится к шкафу, достает полупустую пачку "Richmond", и, наплевав на все закуривает, даже окно не открывая. — Тебе Галина голову оторвёт, если запах почувствует. Окно хоть открой. — Похуй. Негромкий голос позади и порция желанного никотина в лёгких успокаивает всполошившуюся нервную систему. Андрей встаёт справа, облокачиваясь спиной на подоконник. Снова молчание. — Как ты думаешь, что будет дальше? — вопрос неожиданный. Макс глубоко затягивается, прикрывая глаза. — Понятия не имею. Школу закроют и этим пидорасам вместе со всеми их заварушками придёт конец. — Хорошо бы, — Андрей смотрит куда-то в потолок. Он принимает протянутую ему сигарету и благодарно кивает, когда Макс подкуривает. Авдеев фанатом стремления к раку легких не был, но все когда-то бывает в первый раз. — Ты же в курсе, что не виноват, м? — прерывает вдруг молчаливое курение Морозов. Андрей закусывает губу, медленно кивая. Плечо сжимает чужая рука. — Ну вот и не загоняйся. Ты ничего не мог сделать. Ты хотел спасти нас всех, хотел как лучше. Каждый из нас на твоем месте поступил бы так же. Я поступил бы так же. Это просто ебаная случайность. Ты не мог ничего с этим сделать. Он совсем близко. Как и всегда в трудные моменты. Он единственный, кто никуда не уйдёт и никогда не предаст. И сейчас их немой диалог "глаза в глаза" выражает куда большую поддержку, чем любые сказанные вслух слова. Авдеев не успевает как либо среагировать, когда губы накрывают его собственные. Да и не сопротивляется. Подаётся вперёд, обвивая руками шею Максима, проводит языком по ряду верхних зубов. От наго пахнет табаком и сырой землёй. Его руки на талии ощущаются как опора, как мягкая сетка, подготовленная снизу для падения с большой высоты. Он всегда готов поймать его. Его губы сухие и потрескавшиеся, шершавые и у них привкус сигарет. Его поцелуй ощущается как без слов сказанное "я рядом", а его объятия как укрытие, бункер во время стрельбы. Он ощущается как дом. Как самый близкий человек, потому что таковым и является. Он прижимает его к себе крепче, поцелуи становятся всё более влажными и развязными, с укусами, переходящими куда-то ниже, на подбородок, шею. Им плевать, что дверь в комнату не заперта. Им плевать, что стоны иногда получаются чересчур громкими. Им плевать, что Галина Васильевна всё ещё не легла и может зайти и устроить проверку. Плевать, что школу скоро закроют, становится плевать на все происходящее в эту ночь. Они могут подумать об этом завтра. Так ли важна вся происходящая дичь, если ты со мной рядом? Если я могу касаться, если я могу чувствовать тебя, если могу ощущать твою поддержку, слышать ее или впитывать просто от твоего присутствия? Мне плевать что будет дальше. Рядом ты.