Что изменится, когда ты узнаешь истину?
Будешь ли ты бояться собственного сознания?
Девятилетнему ребенку мама в один день подарила темно-зеленый бархатный чокер. Застегнула сзади серебряный замочек, строго-настрого сказала никогда его не снимать и исчезла. Тогда Джисон совсем не понял, почему остался жить с бабушкой и куда пропала мама. Но чокер был безумно красив и отвлекал внимание на себя. До одной ночи. Пока к Джисону во сне не пришла мама и не рассказала, что придется делать, чтобы остаться живым еще какое-то время.***
В небольшом городке на самой его окраине жил ничем не примечательный парень, Хан Джисон. Он был таким же, как и все: учился в местной старшей школе, любил биологию, особенно выделял уроки анатомии, изучение человеческого тела, интересовался историей. Носил мешковатые кофты и темные джинсы, кепки даже в помещении, за что часто ругались учителя, и кроссовки на массивной подошве, потому что ростом был невелик. Единственной отличительной чертой был зеленый бархатный чокер, окольцовывающий бледную шею. Он с виду никогда не впивался в кожу, лишь плотно прилегал к шее и удачно гармонировал с сеткой виднеющихся вен. Джисон носил его уже около семи лет не снимая. Сначала просто в память о куда-то ушедшей матери, а потом — снять уже не мог. Даже, когда тот душил, когда практически убивал, требуя жертв. Хан лишь покорно выполнял все, что от него требуется, все, что сказала мама, и надеялся, что следов ночных удуший утром видно уже не будет. Сегодня Джисон, на удивление, даже не проспал первый урок, наоборот — пришел на пятнадцать минут раньше и скучающе уставился в окно. За ним март вовсю царствует. Снега уже не видно, на голых деревьях виднеются птицы, из темных облаков местами пробиваются лучи. Глаза так и норовят закрыться, но внимание привлекает вошедший в класс учитель и неизвестный парень около него. Как выяснится, зовут его Ли Минхо — учитель мельком представил нового ученика и перешел к объяснению темы урока, отправив Минхо садиться за любое свободное место. По иронии судьбы именно Хан сидел один. Не то чтобы он был против новых знакомств и соседей, но чувствовать свободу от одиночества ему и правда нравилось. Он выдавил из себя тихое «привет» и переключился на голос мистера Кана, пишущего новые формулы из тригонометрии на доске. И как бы сосредоточен он не был, все равно из раза в раз замечал, что Минхо за ним наблюдает, разглядывает. — Прости, ты не представился. Как тебя зовут? — спросил Минхо, как только учитель завершил урок. — Хан Джисон. — У тебя очень красивый чокер, Хан Джисон. На секунду Хан перестал дышать и вовсе окаменел, но пришлось улыбнуться уголками губ и мельком кивнуть, мол, спасибо за комплимент. А в голове творилась каша из мыслей и прошлого. Маме, повторяющихся ночей и правилах его жизни. — Могу узнать, где ты его купил? В глазах Ли блестела заинтересованность и ни грамма зависти. Лишь тогда Джисон обратил на того внимание. На темные волосы и кошачий разрез глаз, на острые скулы и ровный нос с маленькой родинкой. Под тонким слоем кожи на шее виднелись вены, а кадык вздрагивал каждый раз, когда Ли сглатывал. Джисон мысленно отругал себя за то, что завис, и вспомнил о заданном вопросе: — А, э-э, не знаю, мама дала мне его еще давно. Если хочешь, я могу показать тебе школу, ты же не знаешь здесь ничего, — тему срочно нужно было перевести, и Хан уверенно взял разговор в свои руки. Джисон поднялся с места, даже не дожидаясь ответа. — Если тебе не трудно, я был бы рад, — Минхо слегка улыбнулся и последовал следом за Ханом, что уже обходил парты. Сказать, что парни сдружились — ничего не сказать. Ежедневные уроки и одна парта на двоих и правда сближают донельзя. Они проводили время на перерывах вместе, после школы заходили в магазин, скупая вкусности, чтобы делать домашнюю работу было не так тошно, и уверенно шли к Минхо домой. Всегда именно его квартира до ночи была наполнена запахами быстрых закусок, смеха от различных совместных шуток и вечерних фильмов о монстрах и приведениях. Хан жался к Минхо и глаза закрывал на самых страшных моментах, а тот в свою очередь смеялся в голос с чужих фантазий, но прижимал ближе. Домой к Хану они не ходили. Говорил, что у него дома всегда больная бабушка, и к себе не приглашал, а у Минхо родители часто оставались на работе в ночь, так что тот был не против компании в одинокой серой квартире. На том и сошлись. Сегодняшняя ночевка была запланирована за долгое время до, ведь что ещё можно делать в вечер пятницы. Минхо недавно подарили новенькую приставку, и Хан уже который день подряд заявлялся к нему с фразой: «Ну ты что, хен? Нельзя же оставлять игры не пройденными!» Так и сидели до ночи, зависнув в экране. На кровати остались крошки от двух съеденных пачек чипсов, пришлось вытрушивать простынь. Хан вызвался подметать пол, вместо мытья посуды. Убрать надо все — хоть умри, а иначе утром родители устроят такую взбучку, что Хан и вовсе должен будет забыть дорогу к этому дому. — Ты же оставишь ночник включенным? — запрыгивая на кровать и сразу натягивая одеяло на себя, спрашивает Хан. — А то мне всякие твари с отрубленными головами будут мерещиться. — А вот меньше ужастиков смотреть на ночь нужно, тогда бы твоя фантазия так не разгуливалась, — язвит с ухмылкой Ли и на секунду выключает свет лампы у прикроватной тумбы. — А-а-а, — ухо почти закладывает от чужого крика, Ли чувствует, как Хан обхватывает его за спину и сильно-сильно прижимается, а сам смеется, почти разрываясь. Свет приходится включить, иначе есть шанс остаться зажатым так на всю ночь, а от смеха уже и живот болеть начинает. Хан ударяет пару раз подушкой по голове Минхо за его «веселые» издевки, как только видит приглушенный свет. — Ну все, все, я же включил, — не унимаясь, смеется Минхо. — Никто тебя тут не съест, ну или сначала сожрут меня, так что не переживай. — Вот так и надо, пусть тебя сожрут, а меня оставят, — дает по лбу ладошкой ему Хан. — Ага, — Минхо укрывается по самый подбородок. Отопление в квартире есть, но под одеялом уютней. — Тебе удобно будет спать с чокером, может снимешь? — интересуется Ли. — Нет… все в порядке, я всегда с ним сплю, чтобы утром не забыть надеть. — А зачем ты носишь его всегда? Ты говорил, что тебе дала его мама, значит, это память о ней? Хан не говорил, куда делась его мать, вовсе не говорил, что у него ее нет. Но Минхо не глуп. Сопоставив все факты: по словам, дома лишь больная бабушка, чокер, что мама давно отдала, да и вовсе отсутствие каких-либо фактов о семье, — и вывод напрашивался сам. Они никогда не разговаривали об этом, Хан не начинал, Минхо не расспрашивал. Вдруг тема болезненна. И по сути мысли были верны — тема болезненна. В физическом плане тоже. — Ну типа да. Она отдала его мне и больше я ее не видел. А когда я смотрю в зеркало, я вспоминаю ее, — пожимает плечами для полноты ответа. Он практически не соврал. Просто немного не договорил. — И тебе не больно от воспоминаний? — Ли не знает, как это терять кого-то близкого, и не очень понимает чувства Хана. — Как сказать… это долгая история, когда-нибудь я расскажу тебе ее, — просто отвечает Джисон и показательно зевает. — Может уже спать будем? У меня глаза закрываются. Чуть позже. Когда придет нужное время, когда подойдет окончание срока, Хан обязательно все расскажет. — Конечно, давай ложись, я свет не буду выключать, — Минхо кладет руку на сердце, мол, клянется, и улыбается смеющемуся Хану. Стоило только Хану закрыть глаза и окунуться в темный мир сновидений, как показалась мама с точно таким же чокером на шее. Голова наклонена в бок и, казалось, что держится лишь на полоске ткани. Шейные позвонки оголены и виднеются меж связками. Куски кожи болтаются в воздухе. Струящаяся кровь стекает по ключицам вниз. Хтоническая тварь глядит со стороны. Белая футболка, достающая почти до колен, пропитана ею полностью. Кровь распласталась красным месивом вокруг. За ней лежит куча оторванных голов, сломанных ровно меж шестым и седьмым позвонком. Где-то уже оголенный скальп, глаза вытекли давным-давно, носовые хрящи изломаны, на некоторых лицах даже присутствуют почти все мышцы. Можно отличить, где женская и где мужская, но подобны они яркой деталью, выделяющейся среди красок крови — зеленой атласной лентой, обвязанной на уровне гортани. Это трофеи, это условия выживания, это их судьба. — Сегодня, — хрипит мама, шатаясь. К горлу Хана подступает ком отвращение. Он знал, что делает, но каждые три месяца так сильно не желал повторять все снова. — Пожалуйста, можно не сегодня, мама? Прошу, давай в следующую ночь, — взмолил Хан. Сегодня он ночевал у Минхо, сегодня он не мог сделать это. — Сегодня. Руки с оголенной лучевой костью потянулись к собственной шее. Со сгнивших пальцев падали капли черной крови, а из всех вырванных фаланг лишь оставшиеся сильно потянули чокер назад. Мама душила не себя, не то, что осталось от сломанной шеи и развалившихся клеток ткани. Мама душила Джисона через себя. Руки, передавшие чокер другому человеку, связывали их сознание навсегда. Нитками завязывали узлы на судьбе и обвивали чокером горло. Джисон был связан с матерью до конца своей жизни. Он будет задыхаться каждый месяц от чужих рук, а на утро продлевать свою жизнь лишь парой незамысловатых действий. Ужасных, невыносимых, спасательных. — Хан! Джисон! — чужой голос заставляет проснуться. Хан испуганно смотрит на Ли и только потом осознает, где он и что вообще происходит. Его челка прилипла к мокрому от пота лба, сердце бьется бешено, частые вздохи загоняют легкие. В отголосках сознания вспоминаются кадры из сна, но сосредоточиться приходится все же на Минхо. Ли знал, что Джисон разговаривает во сне. Знал, что он иногда закапывается в своих мыслях и может минут пять смотреть в одну точку. Но все же, кто не испугается, увидев, как человек трясется и буквально задыхается во сне. — Прости, мне приснился кошмар, — на выдохе оправдывается Хан. — Ничего. С тобой все хорошо? Ты странно дышал во сне, — Джисон ненароком тянет руку к горлу, чувствуя мягкую бархатную ткань под пальцами. И замечает, как Ли опускает свой взгляд туда же. — Да, все в порядке. Просто монстры снова гнались за мной. Не волнуйся, давай просто заснем, — протягивая открытую ладонь Минхо, говорит Джисон. На коже остались следы-полумесяцы от ногтей, но благо в приглушенном свете ночника их видно не было. Минхо вкладывает свою руку в чужую, переплетает пальцы и послушно закрывает глаза. А Хан цепляется взглядом за электронные часы. «03:09» Время подобно дате. Девятое марта — день, когда мама исчезла. И каждые три месяца появлялась ночью в голове. А на утро в квартире Минхо Джисона уже не встретил. Рюкзака, что стоял у кровати еще вчера вечером, не было, одежды тоже, да и вообще следов того, что Хан тут был прошлой ночью, нет. Подушка взбита до новизны, одеяло заправлено. Видимо, Хан спешно уходил и тревожить Минхо не хотел, оставил только записку. «Прости, Минхо, бабушка позвонила, ей стало плохо. Мне нужно было срочно идти к ней. Со мной все хорошо, не переживай! <3» Все это было странным. Слова, что Хан бормотал во сне, его испуганный вид и спешный уход. Ли не был параноиком, быть может, все так, как и сказал Хан, но в груди что-то все равно тревожило. Выходные проходят достаточно быстро. В школе Ли еще раз интересуется, что произошло тогда, и получает краткий ответ без особых подробностей. Бабушке стало плохо, пришлось уйти. Все. Но Минхо не собирается допытывать, если Хану не приятно говорить, не хочет, больная тема или еще что-то, его право. Все ведь может случиться. Пугают лишь стеклянные глаза с нечитаемым взглядом. Минхо уже который месяц замечает, что в некоторые дни Джисон ведет себя слишком странно. Вот и сегодня: в глазах пустота, но, если окликнуть, на секунду явится термоядерное око. Пробьет насквозь и потушит интерес. Руки заметно трясутся, но Хан тщетно старается этого не показывать. Как и свои мысли, что будто ведут его через Виа Долороса. Минхо, честно, спасал и убивал одновременно. Но о втором и сам не подозревал. Он отвлекал Джисона от гнетущих мыслей, от ужасов в голове и иллюзий перед глазами. И спустя время все налаживалось, приходило на круги своя. Такие дни сменялись неделями, а недели — месяцами. И привязанность росла — Хан сдался первым. Признался на одной ночевке, но до этого пришлось сгрызть всю кутикулу у ногтей, искусать губы и вспотеть раз пять за вечер. Только потом быстро выпалить: «Ты мне нравишься, Хо!» и ужасно покраснеть. Наверное, более милого признания в своей жизни Минхо и не видел, поэтому и обнял опустившего глаза вниз Джисона, чмокнул в щеку и мягко на ухо прошептал: «Ты мне тоже, Сони!» И Хан безмерно обрадовался, лез целоваться потом весь вечер, ведь полгода держать желание в себе и при этом видеть объект обожания каждый день — дело не самое легкое. Ну, а затем так и каждый вечер Минхо приходилось прятать щеки от настойчивых губ Хана и подставлять свои губы, он ведь тоже хотел целоваться. Их отношения были простыми. Без ссор и скандалов, разве что какие-то мелочи, по типу какие чипсы вкусней или чья кофта кому больше подходит. Хан часто таскал вещи Минхо, и потом они к нему не возвращались. Хан в какой-то момент стал просто жить в квартире Ли, а тот не жаловался. Родители дома не появлялись, ведь заграничные командировки важнее сына. Но Минхо не был против, потому что с ним был Хан. Они вместе любили смотреть ужастики на ночь и крепко обниматься, ведь Джисону было страшно. Любили соревноваться, кто первый утром доберется до автобусной остановки. Они любили друг друга до безумия, до боли в сердце и дрожи в коленях. Их отношения подавали сигналы светлого будущего. До одного дня. Когда до 03.09 остался год. И мама снова напомнила о себе во снах. В ту ночь Джисон снова проснулся от чувства удушья. Благо, не разбудил Минхо. Мысли о случившемся не давали уснуть и повторялись по кругу раз за разом. Хан ворочался с одного бока на другой, но ни одно положение не помогло. На глаза подступали слезы, а к горлу тошнотворный ком. Голова словно раскалывалась на две части, хотелось накрыть уши руками и сильно закричать. Так, чтобы сорвать связки, чтобы потерять сознание и больше не проснуться. Клятые часы показывали пол четвёртого утра и время тянулось мучительно долго. Кажется, Хан медленно сходил с ума. Раньше не было такого, раньше было почти плевать, хоть и иллюзии пугали. Но такого бешеного страха, как сейчас, не было никогда. И лишь один вопрос крутился в голове: из-за близкого конца или чужого приближающегося ада все это происходит с бедным сознанием. Мог бы Хан, продырявил бы себе лоб или выбил мозг парой тройкой ударов о кафель. Но он не в праве, он заточен в собственном теле гниения. Ему суждено умереть в судный час. И он стремительно приближался. — Минхо, — тихонечко зовет Хан, поглаживая чужое плечо. В ответ слышит мычание и продолжает: — Обними меня, пожалуйста. Всего одна простая просьба, и Хан оказывается в теплых объятьях. Минхо любил его всецело. И Джисон чувствовал себя тварью. Вынашивал в себе злобу, оплодотворял ненависть. Он ненавидел себя и ненавидел маму. И безумно жалел обо всем. Буквально каждый его последующий день проходил в пучине ненависти. Каждый месяц он совершал новое убийство. По одному и тому же плану действий, в одном и том же месте. Возможно, он даже не думал, а просто выполнял все на автомате, ведь сколько обезглавленных тел уже лежало в земле. А в один день увидел себя на их месте прямо в зеркале. С оголенным шейным отделом позвоночника, литрами вылившейся крови и с испачканной темно-зеленой лентой на гортани. В моменте он был чудовищно слаб. Тело словно онемело и не могло сдвинуться с места, глаза как прилипли к отражению, а в ушах царил звон колоколов у церкви. Бабушка в детстве всегда говорила молиться, а Джисон, заходя в церковь, падал в обморок. И без сознания он слышал колокола, что сохранились в детском мозге по сей день, и именно в этот момент решили зазвонить. Молча давясь слезами, Джисон так и стоял, пока Минхо его не оттолкнул от зеркала и не зажал в объятиях на ближайший час. Через какое-то время во сне появился Минхо в таком же облике. И Хан начал бояться спать. Засыпал под утро, и то с лошадиной дозой снотворного. Но какие-то два-три часа сна не могли помочь организму. Круги под глазами были словно черное солнце, вышедшее в апокалипсис. На склере все чаще лопались капилляры, а веки не имели сил держаться открытыми. Голова гудела постоянно, не давая сидеть на уроках. Не держалась на плечах — хотелось подложить руку и уснуть на парте. Но, Господи, как же страшно. В выпускном классе желательно было бы собраться и усерднее готовиться к экзаменам, а Джисон сидел лишь в классе и думал, как бы не опорожнить и так пустой желудок. От еды тошнило, от воды тоже. Хан сильно исхудал, а каждая попытка Минхо накормить его заканчивалась скандалом. Джисон даже предлагал расстаться, ведь был значительным грузом, но Минхо тут же отказал. Ли видел, как Хан медленно и верно подыхает. И чтобы тот не делал — все попусту. Хан стал живым мертвецом. И постоянно чесал кожу у чокера. Были видны и давние покраснения, и новые расчесы. Ломкие ногти каждый раз создавали новые царапины, что каждый вечер Минхо послушно мазал мазью, не смея прикоснуться к чокеру. Ведь Хан запретил. Сначала был вообще категорически против, чтобы Ли приближался к шее, но спустя время все же позволил. Минхо не раз интересовался, что же такого в этом чокере, ведь тот явно наносил какой-то вред, но Хан упорно молчал. «Неважно.» «Я расскажу потом.» «Еще не время, прости.» И да, это бесило. Очень бесило, что Джисон вообще что-то скрывает. Что такого в украшении, в чем секрет? Но Минхо терпел, спокойно уходил от темы на словах, а в голове все продолжал думать. С приходом зимы все стало лишь хуже. Джисон стал буквально тенью. Не ел, не спал, не говорил, не жил. Был как упавший с неба демон. Он оставался в кровати почти весь день, пялясь в потолок и боясь сомкнуть глаза. Минхо вытаскивал его из дому на важные тесты, что были благополучно завалены. А еще он искренне удивлялся, что каждое девятое число месяца Хана будто меняли. Он вставал рано утром, полный сил и энергии, хорошо ел и выходил гулять на целый день. Приходил вечером, часов в шесть, тоже довольно радостный, но слегка уставший. Спокойно засыпал, забывал и про включенный свет, что настораживало, только просыпался обычным. С пугающими фантазиями ровно настолько, насколько был его внешний вид, и жуткими психическими проблемами, свидетельствовавших о безумии. В таком состоянии прошел год. Лучше не стало, наоборот — тело Джисона стало даже для удобрения земли непригодным. Кости сильно выделялись из-под белесой кожи. Казалось, если бы не Минхо, то по нему бы даже не рыдали. Разве что мама в дурном сознании Джисона, хотя от нее тоже осталось не особо много. Спутанные волосы, еле держащаяся на плечах голова и костлявые руки. Ожидало ли Хана тоже самое? Как быстро забудут его? Вот Ли Минхо вряд ли забудет его быстро. Только не после оставленного трофея в виде чокера и ночных кошмаров с отваливающимися конечностями, ведь 03.09 пришло время передать холодный опыт. С самого утра Хан был слишком энергичен. Встал ни свет, ни заря, самостоятельно впервые приготовил завтрак — вареный рис с яичницей был вполне неплох. Затем принял душ, убрался в комнате, ведь его вещи были сложены кучей на стуле, а на полках в шкафу, кроме скомканного непонятно чего, найти было что-то сложно, да и вероятность того, что это все когда-то выгладится, — нулевая. Несколько часов просидел даже над энциклопедией по биологии. Тема шейного отдела была весьма интересна, хоть Хан и знал строение человеческой шеи наизусть. Когда Минхо вернулся с подработки после двух пар, то был приятно удивлен. Еще с порога в квартире пахло довольно вкусно. Шлейф от запеченной в духовке говядины донесся до дверей. Спустя долгое время Хан словно вышел из-под купола тяготы и сделал хоть что-то. Ли слегка был насторожен таким изменениям и боялся, что это снова все на один день. Но сидя за кухонным столом и наблюдая, как Джисон суетился то у духовки, то у мойки, то у холодильника, тревога медленно отступала назад, давая волю небольшой улыбке на уголках губ. Минхо правда был рад. — Ты сегодня сам не свой, Джисон, — завороженно наблюдая, как тот достает парящее мясо, говорит Ли. — Просто настроение хорошее с самого утра, — улыбается Хан и принимается резать мясо. Готовая вырезка словно масло расходится под острым лезвие. Джисон искусно режет мясо слайсами, наблюдая как кусочки падают на деревянную доску. Все ровные, одинаковые, словно измерял. Минхо поражен тем, как Хан управляется ножом. Раньше он не готовил вообще, а сейчас режет мясо как один из лучших поваров страны. Удивительно, да и только. — Не знал, что ты так хорошо умеешь обращаться с мясом. — Ты удивлен, верно? — хитро улыбается. Словно есть какой-то подтекст. И в груди Ли вновь зарождается напряжение. — Э-э, да, удивлен. На стол ставится блюдо с мясом, различные соусы в маленьких пиалах и свежие нарезанные овощи. Джисон любезно накладывает еду на тарелки и подает Минхо. — Помнишь, я говорил, что, когда придет нужное время, я тебе обязательно расскажу об этом чокере? — Джисон мимолетно кончиками пальцев касается полоски бархата на своей шее. Минхо молча кивнул, пережевывая мясо. — Я готов раскрыть тайну сегодня, только давай сначала поужинаем. Мы давно не делали это вместе. «Хочу с тобой побыть напоследок, ведь как мало времени у нас осталось.» — О, мне правда интересно, что в нем такого особенного, так что хорошо, — соглашается. — И кстати, мясо очень вкусное, я давно не ел что-то подобного. Где ты научился или по какому рецепту готовил? — интересуется Ли и кладет в рот еще один кусочек. — Рецепт мой, а где узнал — не скажу, повара не раскрывают своих секретов, — смешок сошел с губ обоих, и Минхо шуточно даже расстроился: — Эх, а я надеялся узнать секрет такого чудесного мяса. — Не суждено, — подмигнул Хан. Ужин закончился довольно быстро. Тарелки опустели от мяса, зато парни вдоволь наелись. Джисон сам убрал со стола тарелки, помыл посуду и загрязненную противень, решая вообще сегодня не напрягать и так уставшего Минхо. Они раньше часто любили вечером пить с чай с какими-нибудь вкусностями, и в этот раз Минхо тоже не отказался, когда Хан предложил. Электрический чайник с шумом закипал, пока Джисон открывал черный пакетированный чай с малиной и мятой — любимый чай Минхо. Хан положил песочное печенье на тарелочки и поставил на стол. А когда и кружки с чаем там появились, то медленно начал оголять свои тайны жизни: — Вполне можно сказать, этот чокер считается семейной реликвией. Маме он достался от бабушки, а мне — от мамы. И когда она отдала его мне, то исчезла. Все, кто передавал чокер, уходили в пустоту сразу же, чтобы «наследники» не видели того, что должно произойти дальше. Минхо слушал молча, не смея перебить и медленно попивал чай, пока Джисон лишь грел холодные руки о чашку. Хан впивался глазами в чужое прекрасное лицо, наблюдая за каждой эмоцией. Зная, что те скоро будут топить чужое сознание. — У чокера есть срок — девять лет. Мама передала его мне в мои девять. В этот день — 03.09. Ровно десять лет назад. — На лице Ли дрогнул взгляд. Медленно ползло неверие и страх. Все казалось бредом, но догадки были ужасны. — И мой срок тоже подходит к концу. — Что это значит? — наконец подал голос Ли. — Я умираю, — откровенно. Минхо замер, не желая верить. Чушь ведь. — Все эти годы я следовал определенным правилам. Я жертвовал другими, чтобы спасти свою жизнь. Чтобы прожить чуть дольше, а не сдохнуть от удушья, хоть мой конец и так был предрешен. В момент сознание Минхо стало будто околдованным. Он слышал голос, он видел Джисона, но мозг был отключен. Поэтому, когда Хан жестом показал подняться из-за стола, Ли лишь просто повиновался. Джисон поравнялся с Минхо, стояли так близко, что чужое дыхание ощущалось жаром на щеках. Хан еще сильнее вглядывался в темные зрачки напротив. — Когда я встретил тебя, ты сразу заметил его на моей шее. Он тебе даже понравился, — усмехнулся с горечью Джисон. — И когда мы стали близки, я видел тебя в этом самом чокере, я видел тебя с теми увечьями, что наносил другим. Потом обливался холодным потом. Я впервые был напуган просто до ужаса. Хан коснулся дрожащими руками задней части шеи, холодные пальцы расстегнули серебряный замочек, что когда-то был любезно застегнут матерью. А когда он снял чокер, то кожа ощутила пустоту и неведомую легкость. С чертовой тягой в груди он зашел за спину Минхо, обогнул нежную кожу шеи и сцепил концы чокера. Заключил Минхо в злополучном круге гниения. — Я был напуган, потому что знал, что следующим будешь ты. — Что…? — его шепот был заполнен истерикой, слезы подступали к глазам. Мысли разбросаны в разные кучи в голове, собрать все воедино не удается. — Скоро ты узнаешь, что это все значит, но… мне правда безумно жаль, что ты тогда подсел именно ко мне, что заинтересовался мной. Что полюбил меня, а я тебя убью. — Что ты несешь?! — кричит Минхо. Пустые глаза наполняются страхом. — Прости, мы еще встретимся с тобой во снах, в твоих мыслях. В голове, — улыбается судорожно Хан. На его шее ближе к ключицам появляется кровавая полоса, словно кто-то полоснул лезвием по горлу. От нее текут кровавые реки, марая футболку. — Я всегда буду связан с тобой, потому что моими руками был защелкнут замочек на твоей гортани, — рот заполняется бурлящей кровью, а кожа расходится у горла все сильней, открывая вид на мышцы. — Что, блять, происходит? — в глаза таится ужас, в голове каша, внутри тошнит до безумия. По комнате гуляет запах крови, а Хан разваливается. — Прости, я не хотел так поступать, я любил тебя… — последнее, что успевает сказать Джисон. Кровь пузырями выливалась из шеи, кожа рвалась на глазах, оголяя внутреннее строение. Крупные сосуды были словно рассечены, все мягкие ткани были разорваны и оголяли позвоночный столб. Последним, что держало голову еще на плечах, были связки меж позвонками. И по воли проклятья чокера разорвались с неким хрустом они между шестым и седьмым позвонком. Голова Джисона со стуком падает на пол. Минхо истерически смеется, падая на колени. Лужа крови добралась и до него, поэтому колени уже промокли. Тошнота подступала к горлу, когда глаза, бегая по всем предметам кухни, внезапно натыкались на оторванную голову. Волосы на ней уже спутались из-за крови, а одна щека, ну, или что осталось, промялась под весом. Минхо срывается на громкий крик. Горло болит, но он старательно закрывает уши, чтобы не слышать вообще ничего. Слезы большими каплями падают на пол. Минхо попал в какой-то кошмар, недавно просмотренный ужастик. Ведь все это нереально. — Это нереально, нереально, не по-настоящему! — в груди что-то болит. Перед глазами лежат головы, одна из них Джисона. Наверное, это он уже играется с чужой фантазией. Но его тело еще стоит, хоть голова и упала. Он стоит и разлагается слишком быстро, продолжает разваливаться. Кожа слоями слезает с конечностей, ногти на пальцах отрываются и оставляют следы за собой. Все это падает прямо под ноги Хана, от которых через пару минут остаются лишь оголенные косточки. Коленный сустав медленно и с хрустом ломается, груда косточек валится на пол разбитой вазой. За ними и потроха. Они накалываются на кости и разрываются. Кишки расплываются, желудок рвется. Красное месиво пульсирует на полу. Из головы туда же вытекает серое вещество — мозг, кости черепа хрустят, нос ломается и глаза покидают глазницы. Сумасшествие. Минхо сходит с ума. Голова раскалывается на части. В ушах стоит то писк, то гул. Тело кидает в жар, затем леденит холодом. Руки трясутся, как и сам Минхо. Он сидит на коленях, испачканных кровью, давит на собственные виски, в надежде на сон, и покачивается из стороны в сторону. Напротив останки Джисона. Что-то еще пульсирует, что-то лежит мертвым грузом. Пелена слез удачно застилает обзор. Хочется блевать. Желудок то и дело скручивает в спазмах. Еще чуть-чуть, и рвотный позыв сдержать не удастся. Ли кричит сорванным голосом, мечтая проснуться. Но ничего не происходит. Запах вытекших внутренностей подбирается к носу, Минхо рвет рядом с собой, делая комнату еще грязнее. Вокруг все кружится, перед закрытыми глазами пробегают кадры. В них он сам. Его оторванная голова на полу, разваленные конечности и оголенные кости. Если не передаст чокер кому-то и сдохнет в одиночестве, то прусаки точно с радостью будут лакомится его внутренностями, черви отложат потомство в черепе, а грызуны доедят остатки конечностей. Какая только картина ожидает соседей, что точно буду жаловаться на трупный запах. С Джисоном такого не будет. Хоть Минхо сейчас вообще не соображает, что будет с Джисоном. Голова не выдерживает. Сознание путается. Минхо отключается и телом падает прямо в лужу крови Джисона. Картина маслом — кровавое месиво в обычной квартире. На столе осталось две кружки: пустая Минхо и нетронутая Хана. Словно его вообще тут не было. Да и никогда не существовало. Когда Минхо очнулся на кровати в спальне, все показалось сном. На полу не было ни крови, ни чужого тела. Джисона не было ни живого, ни мертвого. Но на столе все также стояли две чашки. Минхо помнил все слишком детально, а еще болело горло. Значит, крики были. Зайдя в ванную, Минхо заметил чокер на своей шее, но снимать не решился. Вся следующая неделя проходила до ничтожества ужасно. Предметы в комнате казались нереалистичными, мерещился голос Джисона. Казалось, что вот сейчас он выйдет из-за угла. Умываясь, Ли видел его в зеркале, ложась спать, видел в углу комнаты силуэты. А во снах видел его тело и то, как оно разваливалось снова и снова медленно, по частям. Под конец недели он уже не мог спать. Вскакивал с кровати, кричал, плакал, умолял перестать появляться в его голове. Но конца его кошмаров не было. На седьмую ночь во сне пришел Джисон. С чокером на шее, с надрезанным горлом и костями-руками. «Привет, Ли Минхо! Я же говорил, что мы еще встретимся. Я пришел рассказать, что нужно делать, мой милый. Сегодня утром ты должен встать около шести утра, на нижней полке в ванной стоит бутылочка с Хлоргексидином, но в ней Хлороформ. Возьми его и тряпку, дальше, надеюсь, сам знаешь, что нужно делать. Выбери любого человека с улицы, кого под силу будет усыпить. Отнеси его тело в лес на окраине города и убей. Не сделаешь это — умрешь сам. Я надеюсь, ты хочешь еще жить? — Хочу. — Тогда удачи, мой милый Ли Минхо!» И Минхо встает перед рассветом. Еще темно, но светать начинает. На улице горят фонари, но их свет слишком слаб. Он берет все, что сказал Джисон: Хлороформ, сложенную в несколько раз марлю вместо тряпки, хватает на кухне самый острый нож — тот, которым Хан в тот злополучный вечер резал мясо, а в шкатулке в ящике берет зеленую атласную ленту, длиной сантиметров в шестьдесят, не больше. И выходит из квартиры. На земле еще лежит снег и его хруст — единственное, что может выдать парня, идущего во всем черном словно смерть и поджидающем у поворота в подземный переход. Спустя пару минут он видит свою первую жертву — молодую девушку, что явно подрабатывала в каком-то ночном клубе и только утром уходила с работы. Сегодня ей не суждено было вернуться домой. Минхо холодными пальцами откручивает крышечку бутылки, выливает такое количество содержимого, что марля пропитывается полностью и жидкость льется прямо на ладонь. Достаточно, чтобы усыпить невинную девушку. Минхо сильней натягивает капюшон на голову, когда слышит приближающиеся шаги. Схватить ее было не сложно, девушка в разы слабее Минхо. Поэтому, сильно прижав марлю к носу и продержав так около минуты, Ли почувствовал, как чужое тело слабеет. Она больше не сопротивлялась, лишь обмякла словно кукла в руках Минхо. Ли взял ее так, чтобы она полностью повисла на его спине, а он подхватил ее под коленками. Если вдруг на пути будут прохожие, то подумают, что заботливый парень относит пьяную девушку домой. И даже мысли не пропустят, что он ей незнакомец и собирается убить. Их город был небольшой, Минхо жил на окраине, поэтому до леса идти было совсем недолго. Путь прошел быстро, руки не затекли, а мысли успели подготовиться. Внутри нещадно било сердце, желая вовсе выпрыгнуть, адреналин тек по синим венам, будоражил. В голове светилась красная табличка, что так нельзя, так неправильно. Нельзя отнимать жизнь у другого человека, но Минхо удачно ее игнорировал. Им что-то руководило, возможно, Джисон в его сознании, а может, просто желание жить. Чуть пройдя вглубь леса, была поляна, местами вскопана — видно. Около дерева стояла холодная лопата, тоже покрывшаяся снегом. Минхо положил тело усыпленной на землю и глазами отыскал свободное место. Сейчас ему нужно было вырыть совершенно небольшую ямку. Квадрата пятьдесят на пятьдесят было бы вполне достаточно. Земля промерзшая, твердая. Подкоп давался с трудом, но в голове что-то перещелкнуло, поэтому Ли с неимоверным интересом копал сильнее. Увлекся, закусил губу и смотрел, как яма становится все больше. Полноценный гроб бы туда не влез, но тело можно и согнуть. Девушка лежала все также неподвижно, что было безусловно на руку Минхо. Он кинул безразличный взгляд на нее, ухмыльнулся в сладком предвкушении и направился к ней. Лента в кармане заждалась удушья, а нож так и рвался перерезать шею. Минхо снял куртку с девушки, открывая вид на тонкую шею. Сонная артерия пульсировала, а горло иногда подрагивало из-за глотания. Вид манил к себе, но продолжение интересовало больше. Широкая атласная лента удобно уместилась на шее, когда Ли обмотал ее пару раз вокруг. Темно-зеленый цвет идеально сочетался с белесой кожей. Красота. Обмотав ленту вокруг своих кулаков, Минхо резко потянул концы в разные стороны. Горло сжалось, гортань напряглась под давлением. Минхо душил свою жертву темно-зеленым атласом, пока девушка непроизвольно начала хрипеть. Минхо ликовал, как ребенок добравшийся до игрушки. Глаза стали темнее ночи, а губы искривились в улыбке. Спустя несколько минут ее сердце остановилось, а мозг погибал от кислородного голодания. Закончив этот этап, Минхо завязал красивый бант на горле из этой же ленты, и наконец достал блестящее лезвие. Оно жаждало крови, как и сам Минхо. Перевернув ее на спину, Минхо пальцами нащупал шестой и седьмой позвонок, а после завороженно и плавно ввел острое лезвие в кожу. Кончикам перерезал связки между ними, что отделило голову от тела. Осталось разрезать переднюю и боковую часть. Разрезанная артерия хлынула фонтаном, Минхо вовремя увернулся. Снег красиво окрашивался кровью, смешивая оттенки. Минхо полностью отделил голову и честно порадовался своей работе. Четкому надрезу, красивому зеленому банту и выполненной инструкции. Он ведь и потом все сделал правильно: уложил сначала тело в выкопанную яму, затем отдельно голову, еще раз взглянул на свое творение и мысленно поздравил себя с выполненной задачей. Он сделал все по инструкции, все так, как сказал ему Джисон. «Но я тебе этого не говорил. Я не говорил, как именно тебе нужно убить, Ли Минхо.» — Что?! — ответа не последовало. В голову закинули игрушку-пищалку, что танцевала на барабанных перепонках. А потом словно ударили молотком по лобной кости. Боль отразилась от стенок черепа и расплывалась дальше, когда в памяти появлялись картинки-воспоминания. В них текла жизнь: В пять лет маленький Ли Минхо играл с плюшевым медведем, белым как снег и в веселой кофте, он имя ему дал — Джисон. Таскался везде с ним и никому вовсе в руки не давал. А спустя какое-то время решил, что имя ему слишком нравится, и он хочет такое себе. Поэтому, когда с кем-то знакомился, представлялся Хан Джисоном. Вскоре появилась вторая полноценная личность. Психика не выдерживала, моральные ценности терялись, а агрессия на всех вокруг росла. С каждым годом Джисон становился неуправляемым. В девять мама пришла домой с очень красивым чокером. Сделанным из темно-зеленого бархата. ИБойся своего сознания,
ведь ты не знаешь, кто ты есть
на самом деле.