Уважаемый джентльмен

      Короткие, но ловкие пальцы перехватывают бокал с шампанским с подноса, край которого тотчас касается губ лорда Уильяма Голдфилда. Устраивающий бал хозяин не скуп на игристое, желает, видать, представления; хозяйка поспешно встречает каждого, предлагая любезности взамен на сплетни.       Сам же лорд Голдфилд не желает ни представлений, ни любезностей, ни сплетен, хотя шампанское — делает пробный глоток — что ж, весьма ничего.       Уильям встречает знакомые лица, ему не привыкать, когда из обычного скучающих выражений они сменяются на смертельно скучающие: лорд Голдфилд пылкий любитель истории, науки и достижений в различных отраслях, особенно когда пригубит, а на балах обсуждения тривиальных тем вроде располневшей леди-жены после вторых-третьих-пятых-семи родов иль как опустошаются нынче их карманы, иль…       Лорд Голдфилд за мгновение опустошает бокал, его серые глаза осматривают отдающий златом зал сквозь тонкое линзы очков. Замечает бальный оркестр — было бы недурно отыскать себе прелестную, но даже прелестных Уильям редко приглашает на танец: не любит, не умеет, не желает. Ну и, безусловно, не осмеливается, ведь высшего общества барышни ему страшны в отличие от бордельных девок.       Он оставляет бокал на случайном подносе, проводит волосами по слегка кудрявым прядям — нервы. Рука тянется уже к оправе очков, лорд Голдфилд поспешно снимает их, вытирает лицо рукавом фрака, позабыв о платке в кармане брюк, — и аккуратно возвращает их обратно, хотя он едва их не сбил с прямого носа, когда…       Увидел.       Нет, не может быть, она, что ли?       Стоит, спина её ровная; отстранённый взгляд карих глаз, конечно же, его не замечает, пальцы рук в атласных перчатках переплетаются друг с другом, явно не желая принять чужой хватки. Стоит, а волос её возле канделябра, рыжеватый волос вот-вот — и действительно обернётся в пламя, что спалит её тугой пучок, о, что за горе ведь будет!       Стоит — и не подозревает, кто к ней торопится.       — Леди Бромвелл!       Вирджиния Бромвелл, что затаилась в своих ограждающих от всего живого мыслях, начинает учащённо дышать и оглядывается в сторону, где её окликнули. Её светлые мелкие брови поднимаются вслед за глазами, тонкие искусанные губы слегка поджимаются — Уильям останавливается напротив неё, с трудом поддерживая расстояние, требующий того этикет. Лорд Голдфилд всматриваемся в её лицо (в этот раз куда тщательнее): глаза, которые он помнил светлее, медовее, что ли, оказываются на самом деле тёмные, если не вовсе чёрные. На носу, без горбинки, длинном и узком, несколько веснушек, их хочется коснуться, чтоб растаяли как снежинки. Лорд впал во временный дрём.       …Вирджинии девятнадцать, Уильям точно помнит, но одарённое приятными чертами лицо застыло в таком выражении, словно знает она его с того момента, когда он только начал свои блудные похождения — то есть ой-как давно!       — Леди Бромвелл, — повторяет Уильям тихим голосом, пытаясь отдышаться, как будто бежал к ней с другого края империи, а не бального зала.       Леди Бромвелл Уильям встретил около двух месяцев назад, на балу, тогда он, увы, был более пьяным, что аж сам удивился, что не прослушал имя девы, что запала ему в нетрезвый рассудок. На ногах, конечно, тогда лорд Голдфилд стоял, раз на танец повёл, но даже он сам чувствовал, как разило от него вином и насколько болезненно заплетался язык, особенно при виде юной леди Бромвелл. В опьянении, взволнованном состоянии и необоснованной спешке узнал Уильям очень мало, о себе так тем более ничего не рассказал — самому себе, в первую очередь, удивился, что осмелился сыскать у неё разрешения на танец. Как и сейчас, стояла Вирджиния тогда одна, точно так же открестившись от толпы снобов, в которую её завели, видать, не по её воле вовсе; лорда к ней повело как блаженного, её тогда белое платье словно источало свет, из грешного дна к которому его тянуло.       В общем, сам танец Уильям помнил дурно, поверх вина он ещё умудрился до этого чутка закуриться опиумом — адская смесь, от которой, странно, лорд Голдфилд до сих пор не свесил конечности. Вирджиния едва смотрела ему в глаза, но он пялился, пялился, пялился — впрочем, и сейчас себе не изменяет.       Вирджиния издаёт лёгкий выдох — не может вспомнить. Её бледные щёки слегка румянятся.       — Лорд…       — Голдфилд, — Уильям просто отвечает без какой-либо напыщенности, чувствуя жар в пухлых щеках, — игристое, волнение, действительно жарко, чёрт его уже знает, что заставляет его щёки гореть.       Он начинает чувствовать раздражающее неудобство, вызванное в результате неопытности общения с созданиями с леди-леди девушками; в бордели легче, платишь — и им «плевать», что-как-почему. А тут она — леди Вирджиния Бромвелл, что преследует его в опиумных галлюцинациях, где созывает к себе, желая отдать лорду свою невинность, а он… развратник, не отказывается, но в итоге получает лишь суровую реальность: охотно отдаются ему лишь в борделе, и то — за деньги.       — Вы меня не помните меня, моя дорогая леди? — лорд Голдфилд слегка заикается, пытаясь взять себя в руки. — Мы танцевали на балу… если быть точным, два… да, два месяца назад. Возможно, я не произвёл ожидаемого на Вас впечатления из-за моих неуклюжих движений, поэтому Вы меня позабыли!       Уильям пытается пошутить; Вирджиния, конечно, слегка улыбается, однако ситуация хуже, на самом деле, прискорбная. Снова его пагубные привычки мешают ему произвести нужное ему впечатление на других.       Однако! Лорд Уильям Голдфилд наследник одного из богатейших аристократов империи, его родовое имя часто на слуху что в высших кругах, что в низших. И то, что эта леди даже не запомнила, кто он есть…       — А, да, да, прошу простить, милорд! — поспешно отвечает Вирджиния; у неё у самой руки трясутся, не так уж и сильно, но достаточно, чтобы спрятать руки за спину. — Я просто… не признала сразу, задумалась.       …значит, он совсем был плох на том злосчастном балу.       Уильям на секунду отвлекается на её руки в белых перчатках, что поспешно прячутся за её яблочно-зелёным платьем — будто предчувствуют, что их намереваются коснуться чужие.       — Что ж, м-м, я не смог вас позабыть, — нервно издаёт смешок лорд Голдфилд, на секунду отводя взор и возвращая его на смущённое лицо напротив. — Могу я утолить своё любопытство: ответьте же, как эти пару месяцев прошли для Вас?       Она быстро осматривается вокруг, пытаясь не выдать это за панику: ею это и не является, но Вирджиния из-за неопытности слишком экспрессивна, что заставляет других людей прочитать её жесты и мимику иным образом.       — Вряд ли Вы будете заинтересованы такими простыми вещами, милорд, — возвращает она более холодным тоном, когда вдруг чует его дыхание, отдающее выпивкой; как в прошлый раз, ей-богу. — Девичьи интересы в основном занимают моё свободное время, а в целом — я в добром здравии.       Уильям думает: кажется ему или нет, что это всего-навсего из вторая встреча, а эта прелестная дева с радостью уже бы столкнула его в Темзу с якорем, закреплённым к его ноге.       — Я рад это слышать, миледи. Главное — Ваше здравие, конечно, конечно…       Лорд Голдфилд судорожно выдыхает: ему тридцать три, а он хочет сбежать и забиться в углу ближайшего борделя и напиться да накуриться до смерти, потому что влюбился с первого взгляда в нетрезвом уме-разуме в деву, к которой его руки не имеет даже права касаться.       Дьявол побери, сколько лет Уильям не любил, да и стоило на том проклятом балу навлечь на себя такую беду!       — Я был бы неимоверно польщён, если бы Вы согласились на… второй танец со мной, — говорит он вдруг, когда слышит первые ноты, издаваемые бальным оркестром, и протягивает руку к Вирджинии.       Как будто может отказать — чувствует взгляд своего папеньки, лорда Гарольда Бромвелла, что взирает как сыч неподалёку, ожидает от его дочери только самого лучшего. Идеальная осанка, идеальные манеры… и неидеальный мужчина.       Их слегка трясущиеся руки касаются, одна из них — на её талии, другая — на его плече.       Они оба делают глубокий вдох.       Вирджиния едва не издаёт испуганный звук, когда её резко хватает за талию и ведут за собой. До лорда Голдфилда единственный мужчина, с кем она танцевала, был её отец, поэтому что в этот раз, что в прошлый раз леди Бромвелл хочется запищать и вырваться, будто пред ней не лорд, а какое-то зверьё. Хотя, знала бы Вирджиния побольше о нём, не постеснялась бы его назвать им же.       Тем временем, едва не зарываясь носом в её волосы, Уильям ведёт деву за руку и держит её за талию — слишком жадно для чужого ей мужчины (пока?), — пытаясь приятно улыбаться, хотя ноги его подводят. Мать его всегда била по ногам тростью, что танцевал дурно — не искоренила, лорд Голдфилд, опять же, интереса в этом не находит… точнее, уже теперь находит, когда у леди перед ним выражение лица что-то между взволнованным, отрешённым и желающим, скорее, столкнуться с полом, чем губами с ним. Сдался ему этот танец, может, стоило завести речь о его поместье, что он может себе позволить, что позволит себе позволить ей в случае их брака, как она ему очаровательна — и как сам по себе, как лорд, не так уж и плох, только склонен к определённым слабостям, как любой мужчина.       …К концу танца Уильям отмечает несколько достижений: он не наступил на ногу леди Бромвелл, не свалился сам и его не вырвало во время кружения. Однако Вирджиния осматривает его так, что ему прискорбная мысль влезает в голову: на кучу ослиного навоза и то больше смотрят с каким-то, что ли, трепетом, чем эта дева!       Он неохотно отпускает руку Вирджинии, его же безвольно падает к бедру. Глаза леди Бромвелл чернее тьмы, холоднее зимы, острее ножа… Уильям просит прощения и удаляется, в спешке желая приятного вечера и прочей ереси, что там обычно принято считать при поспешно удалении — или при трусливом побеге.       Расспросив первого попавшегося слугу путь к гостевой комнате, расположение которой лорд Голдфилд успешно забыл в этом громадном особняке, прибывает он в итоге туда, где восседает на бархатном диване лорд Малькольм Блэквилл, пьющий вино с фигуристой куртизанкой. Это едва обставленная мебелью комната, стол, стулья да сам диван.       Лорд Блэквилл — тёмноволосый молодой лорд двадцати девяти лет с довольно женственными чертами лица; он, как всегда, носит свои громадные кольца с красными рубинами. Впрочем, любовь к рубинам на этом не заканчивается: на кожаной повязке, скрывающий отсутствующий глаз с левой стороны, ювелирно вставлен рубин.       Именно Малкольм познакомил Уильяма Голдфилда с опиумом, о чём и не жалеет.       Оставшийся карий глаз лениво осматривает белого, как при смерти, друга-лорда, и лорд Блэквилл слегка отталкивает девушку, не сменяя свою раскинувшиеся на диване позу.       — Это… удручающе, — выдавливает из себя Уильям, не осмеливаясь даже сесть. — Я повстречал леди Бромвелл, я… потанцевал с ней, да, я-я потанцевал…       — Правда? — звучит высокий голос Малкольма, заинтересованный и требующий своим тоном подробностей.       Лорд Блэквилл делит со своим другом не только любовь к греховным приключениям, но и постыдные тайны: как только Уильям повстречал ту самую Вирджинию Бромвелл, его вкусы в проститутках стали весьма пикантные —предпочтительно рыжие или хотя бы намек на рыжий волос. Как будто рыжих много, всегда смеётся про себя Малкольм, но так же прекрасно понимает, что к чему, и даже жалеет лорда Голдфилда — даже найти подходящую проститутку для того нынче беда, что уж там говорить о браке с самой формировательнице вкуса отчаявшегося.       Да, это так. Уильям Голдфилд хочет остепениться и взять в супруги леди Бромвелл, после чего, когда отец, который тяжко хворает, помрёт, обрести наследника. Это явление нормальное, безусловно, но Малкольм сомневается, что его друг из-за влюблённости с первого взгляда начнёт проповедовать путь, ведущий куда угодно, только не в пекло. Детей-то обрести не проблема, если ты не евнух, если твой «стальной джентльмен» не такой уж и стальной и если семя твоё годится только в руку, — а растить уже проблема, которая, думает лорд Блэквилл, вовсе тому не нужна.       Тем временем Уильям начинает дышать учащённое, пока он не выплёвывает желчь на ковёр перед диваном, где сидит его друг с куртизанкой: последняя ахнула, отодвигаясь подальше.       — Уилли, ну ты чего, мой друг! — диву даётся Малкольм, наконец вставая с места и касается плеча полусогнутого Уильяма, который даже не в силах нормально проблеваться.       Лорд Голдфилд качает головой и закрывает глаза. Она до сих пор перед его глазами.       — Ковёр же! — восклицает девушка, указывая на небольшой, но явно дорогой ковёр, на котором мерзкая жидкость.       Малкольм переводит на неё взгляд с приподнятой бровью.       — Да, он на тебе.       — Что?!       — Убери его к чертям собачьим, — уточняет-приказывает лорд Блэквилл, усаживая слегка трясущегося Уильяма на диван. — Отпей.       Пока с недовольным лицом куртизанка начинает заворачивать ковер, Малкольм подаёт другу свой хрусталь с вином. Тот его принимает и бледные губы касаются края, дабы промыть тошнотворный курс во рту.       — Будь я проклят, — сиплым голосом проговаривает лорд Голдфилд. — Будь я, Мал. Я-я так… очень я переживал. Сам не знаю, что это такое…       Взгляд его покрасневших глаз падает на уже завёрнутый ковер.       — Я пью вино как воду, а от одного её вида… даже не так, её… о Боже, Мал, я влюблён настолько, что её неприязнь едва не заставила меня свалиться бревном в самом бальном зале!       Вирджиния была вежлива, но плоха как притворщица.       Как же падшие женщины хорошо это делают, однако.       — Это из-за Бромвелл тебя так…       Малкольм так же косится на ковер.       — Да, — стыдливо смотрит в сторону Уильям, неохотно признаваясь. — Я переволновался. Впрочем, надеяться было наивно: она даже не узнала меня, хотя утверждала обратное. Что же ей ещё остаётся говорить…       — Из-за Бромвелл?! — повторяет лорд Блэквилл, посмеиваясь. — Чёрт побери, если бы я знал, что она сегодня будет, я бы задержался там!       Из слов друга, Малкольм представляет фарфоровую красавицу. Теперь он раздражённо вздыхает: его дурацкая привычка не ждать окончания бала, а засиживаться где-то в гостевых комнатах с разрешения хозяев особняков, чтобы насладиться компанией какой-либо куртизанки, — заниматься прелюбодеянием в чужих домах доставляет ему какое-то извращённое удовольствие, однако постоянно пропускает что-то скандальное.       — Ах, да, — задумчиво протягивает Уильям. — Если бы, да… О, мне так дурно.       Лорд Голдфилд откидывается на спинку дивана с выражением лица человека, скорбящего о каждой бедной сиротке (ему плевать), пока за него пытается спрятать ковёр куртизанка.       — Кратко говоря, леди тобою не заинтересована? — слегка усмехается Малкольм.       Уильям слабо кивает, глазея на бокал.       — Я не так много усилий предложил, чтобы понравиться, — признаётся лорд Голдфилд и повторяет: — Я переволновался.       Кроме того, чтобы мечтать о Вирджинии и созерцать в своей голове, лорд Голдфилд ничего не предпринял, чтобы сблизиться с семьёй Бромвелл. Знает только, что живут далеко от его поместья… и всё. Два месяца самообмана, что дева уже в его руках.       — Усилия и не нужны. Наверняка ты ей просто не по душе, мой друг. Не принимай мои слова за оскорбления, однако ты далёк от идеала дев, особенно твои манеры. Не знаешь, что ли, какого мужчину она могла бы желать? Ей плевать, какой у тебя титул и как широки твои земли, пока твоё не слеплено руками самого Бога, — говорит Малкольм, похлопывая куртизанку по заднице. — Однако отец в этом плане может пойти тебе на встречу.       — Ты про что? — хмуро отзывается лорд Голдфилд, его лицо слегка скривилось после неприятной правды.       — Не говори, что мне придётся тебя и этому учить, — хохочет Малкольм. — Брак по расчёту. Знаешь, твоя карета, её особняк, твоё выгодное предложение, её довольный папенька — и довольный ты с леди-женой.       —А, ты об этом…       Несмотря на всё, по своей натуре Уильям Голдфилд романтик. Брак по расчёту — план лёгкий и, безусловно, поможет поскорее затащить в постель ту, которая так и манит его, пусть даже и неосознанно.       Однако…       — Желаю посетить бордель, — встаёт вдруг с места Уильям, наконец вспомнив о платке в брюках, которым он вытирает губы.       Женщины помогают позабыть все неприятности, пусть даже если это снова не Вирджиния Бромвелл.