***
Хаджимэ возвращается в его жизнь слишком неожиданно. Он ещё не успел подготовиться, перемолоть все чувства, сплести надёжный кокон из металла, который закрыл бы его дрянную сущность где-то глубоко внутри… Порой это слишком больно. Больно, когда Хаджимэ смеётся и неловко рассказывает, какими дорогами забрёл в этот скромный городок (наблюдать за его алеющими щеками и слышать добивающее «хотел повидаться с тобой» больнее в три раза), когда закатывает глаза, обрывая Комаэду от унижения самого себя и интересуется его жизнью за последние месяцы («Не было, не было у меня никакой жизни без тебя» остаётся закопанным прямо возле захоронения последних обрывков выдержки Нагито), когда не позволяет ему и дальше гнить в холодном доме и вытаскивает на улицу, попутно говоря о каких-то глупостях («Серьёзно, Комаэда, у тебя вообще работает отопление? Не мнись, пойдём, я покажу тебе красивое место. Давай, пошли, у тебя кожа бледнее мертвеца!»), когда обеспокоенно выдёргивает из мыслей, если Нагито зависает у пешеходного перехода, потерявшись в писке светофора и шуме машин («Ты в порядке? Не хочешь присесть или зайти в кафе?»), когда в молчаливом понимании аккуратно обхватывает его панически дрожащие руки своими, а протез держит так бережно, будто это хрупкий фарфор, а не обыкновенная железка. Комаэде ещё удаётся сохранять внешнюю невозмутимость, но вот внутри творится истинный хаос. Так не должно было быть, он не заслужил, это неправильно… И собственное сердце в ярости хочется ножом вырезать, а следом выкинуть в чёрный полиэтиленовый пакет для мусора, ведь там ему самое место. Но ещё на половине мысли он спотыкается, врезаясь в ослепительную улыбку Хинаты, которая постоянно была адресована ему. Глазницы тут же пронзает острая вспышка боли. Разумеется, Хаджимэ не мог увидеть его волнений и печалей, Нагито всё же не был так неосторожен, чтобы позволять себя читать. Как только он тонул слишком глубоко в своих размышлениях и страхах, а шанса выплыть наружу не оставалось, Хината необыкновенным образом успокаивал его любым незначительным жестом. Всегда остаётся возможность, что он использует один из своей многочисленных талантов, однако за плечами Абсолютной Надежды так чётко виднеется тяжёлый груз в виде вины и ненависти к тем обстоятельствам, что этот вариант сразу отпадает. Получается… Хаджимэ просто чувствовал это. Чужая душа – потёмки, а у Комаэды особые проблемы с пониманием чувств других людей. Нагито нередко мог часами неотрывно смотреть на чистое небо и пламенное солнце, не прикрыв век. Но стоило ему украдкой взглянуть на Хинату, и в этот же момент появлялось желание спрятаться за солнечными очками и скрыться где-нибудь как можно быстрее, чтобы ненароком не обжечься. Осознание всей ситуации приходит слишком медленно в сравнении со скоротечностью событий. Казалось бы, все пролетает мимо него: вакуум жизни обрывается слишком быстро, и вот он только-только моргнул, а перед ним уже стоит Хаджимэ и болтает про самые разные виды чая, при этом не забывая интересоваться предпочтениями беловолосого. Приучив себя к безвкусной жизни, Нагито определенно не был готов к тому, что Хината свалится на него горой острых специй. Он так отвык от разговоров и взаимодействий с кем-либо помимо бродячих кошек, что мысли его не успевали за разговором, а язык заплетался, не помня, как произносить какие-либо звуки. Его предположительный товарищ (Комаэда про себя бурчит, что это слово точно не описывает их отношения) только ухудшает ситуации своим безграничным терпением. Как чудесно, что он научился маскироваться. Хаджимэ приходит к нему по вечерам, каждый раз принося по оторванному кусочку Нагито, чтобы вернуть его на место, и напоминает не заваривать кофе слишком крепким. А у него ноги от страха подкашиваются, когда понимает, что так правда не должно быть. Он не мог просто прийти в его смешное подобие жизни и просто разговаривать, просто гулять, просто в тишине смотреть друг на друга. Будто все правильно. Будто беседы с Комаэдой не вызывают противную тошноту и желание смыть с себя все его взгляды. Такого никогда не могло случиться, и Нагито от отчаяния из-за отсутствия ответов рвет белоснежные волосы. Однако он не может закрыть глаза и сделать вид, что ничего не происходит. Затылок почти жжет из-за того, как нежно и старательно шатен помогает ему подняться с колен и вдохнуть полной грудью. Хуже становится на несколько сломанных ребер. Сначала Комаэда долго наблюдает, следит за Хинатой, чтобы понять его мотивы. Обманывать такого, как он, было бы невероятно весело, но лжец из Хаджимэ такой же плохой и сомнительный, как из Нагито человек. Тогда он начинает дольше и глубже всматриваться в его лицо, будто пытаясь снять кожу и заглянуть в голову, чтобы прочитать мысли и наконец увидеть картину полностью. Все его попытки тщетны. И на Нагито по-настоящему накатывает паника. Соображения и причины Хаджимэ отходят на второй план, и перед ним появляется проблема намного серьезнее. Всю осознанную жизнь его преследует спутанная череда удач и неудач. Он никогда не мог контролировать свое проклятье и лишь больше затягивал все, что его окружает, в безвылазную червоточину крушения и боли. Из-за этого погибли самые дорогие и близкие ему люди – родители. В тот момент Нагито впервые познал одиночество. И сейчас все эти бессмысленные ухаживания (он действительно благодарен и ценит действия Хинаты, но его уже слишком сильно утянуло в собственное болото – тени из-за шкафа с удовольствием поведали об этом, и у него нет права не верить) словно показывают, как все вот-вот разрушится прямо у Комаэды на глазах. А Хаджимэ завалит осколками. Он слишком долго жил в надежде на это, слишком долго страдал в пыточной, подготовленной судьбою лично для него. Теперь у него появился шанс на спасение, на крепкую крышу над головой и светлое будущее, но больше его этим не обмануть. Если… Если Нагито позволит ему остаться, Хината тоже захлебнется в этой безнадежности. Он не может этого позволить. Нагито слишком долго так отчаянно хотел увидеть его хотя бы раз, хотя бы раз вновь услышать его, хотя бы раз снова почувствовать это… Уже сейчас он ослабляет защиту, отдаваясь желанию отступить перед сладкими словами, уже сейчас цепи начали постепенно отпускать. Он уверенно может назвать себя эгоистом, признавая правду, но он так долго и пылко хотел Хаджимэ, поэтому знает наверняка, что терять его будет больнее всех прожитых мук. Возможно, это он пережить не сможет. Так что пока еще не слишком поздно… Пока еще палач не занес острое лезвие над его головой… Пока еще он может сохранять самообладание… Хаджимэ, пожалуйста, уходи.***
Но Хината не уходит. Именно поэтому они снова стоят друг на против друга на небольшом холмике в дальнем парке. Солнце оставляет горячие следы на открытых участках кожи, погода становится все жарче и жарче, но он по прежнему закутывается в кофту, игнорируя удивленные взгляды шатена. Комаэда часто выпадает из внешнего мира, концентрируя все внимание на звуках, как и в этот день. Он опускает глаза и прислушивается: слышно разнообразное щебетание птиц, но прохладные порывы ветра все еще играют с листвой; где-то неподалеку проносится велосипедист, сигналя гудком, а следом звенит детский смех и разносится топот маленьких ножек. Людям гораздо больше нравятся теплые времена, нежели холода, верно? Возможно, ему тоже. Хаджимэ отворачивается от зеленых просторов к нему и еще несколько минут просто расслабленно разглядывает, будто пытается сохранить в памяти все его черты. Нагито правда пытается вернуть себя в реальность, но в ушах белый шум гремит, а задний план размывается, и перед ним остается один-единственный силуэт. – А ты вырос, – наконец выдает Хината, слегка задирая голову вверх. За время их разлуки он действительно немного прибавил в росте, и если раньше их глаза были на одном уровне, то теперь разница уже виднеется. Однако изменений совсем немного, и от того факта, что Хаджимэ задумался об этом, все перед глазами на мгновение угасает. – Неужели Хинате-куну настолько нечем заняться, что он наблюдает за таким, как я? – Комаэда расплывается в идиотской улыбке, а зрачки его расширяются. – Какая удача! Может я и вырос, но вот тусклый огонек свечи, к которому я стремился, все еще так далек, как вершина Фудзиямы… Но его прерывают громким вздохом: – Да, а внутри ты все равно остался прежним, - парень хмурится и разглаживает переносицу. А ему остается только сменить свою улыбку на виновато-извиняющуюся. Что с него взять? Все эти годы он старался побороть самого себя, набраться сил и храбрости, но в итоге так и остался обычным трусом. Поэтому ему остается говорить обо всем завуалированными загадками, чтобы каменные стены вокруг не рухнули. Нагито – сумасшедший. У него есть четко сформированное мнение о строение этого мира и свои принципы, в которых моралью совсем не пахнет. Его внутренние устои дали корни так глубоко в разуме, что разрушить их никак не получится, а переубедить самого Комаэду – уже что-то из фантастики. Поэтому остается только принять. Но принимать его никто не захочет. Парень не имеет власти над самим собой, и все безумие, скопившееся на дне шкатулки, в которой хранится затухшая душа, полностью пропитало его. Он лучше других знает, что по сути своей несет лишь разрушение и неудачи. Это не простой выключатель, Нагито никогда не сможет отключить эту часть одним нажатием, сколько бы усилий ни приложил. И однажды Хаджимэ не выдержит, устанет, не сможет больше терпеть этих американских горок, когда не знаешь, куда тележка завернет в следующий момент и как резок будет спуск. Но Комаэда на его возмущения и знак «стоп» сможет только нервно пожать дрожащими плечами, мол, а черт знает, как прекратить этот цирк. Так что беги, Хината-кун, пока еще не поздно. – Знаешь, – Нагито отрывает уставшие глаза от книжки, в ожидании продолжения уставившись на того, кто прервал тишину в библиотеке, где они часто проводят время вместе. – Когда… Когда ты был в коме после симуляции, это затянулось на несколько месяцев, ты сам в курсе. И я много думал об этом, – он замялся, похоже, обдумывая свои следующие слова. Комаэда, явно не ожидавший такого резкого грома среди ясного неба, удивленно смотрел на него, вскинув брови. – Раньше я часто замечал, как на острове еще во время всего этого ты подолгу смотрел на цветы, видимо, о чем-то размышляя. И я… Решил, может, они успокаивают тебя, так что не придумал ничего получше и постоянно приносил несколько в твою палату, – заламывая пальцы, он оборвал себя на этом, и дальнейшего развития мысли не последовало. Нагито некоторое время с нечитаемым лицом пристально разглядывал Хаджимэ, пытаясь проявить скрытые строки, но потом, наконец, заговорил первым: – Что ты хочешь этим сказать, Хината-кун? – Я имел в виду, в те дни я не мог спросить тебя об этом, и вспоминая сейчас… – шатен сделал паузу и слегка повернул голову влево, будто ища место, где можно поскорее спрятаться от этого диалога. – Какие твои любимые цветы? Между ними опять повисло неприятное молчание. Комаэда приходил в себя, пытаясь осознать смысл вопроса, который казался здесь между ними очень не к месту. Хаджимэ будто пытался ухаживать за красивенькой старшеклассницей, а не гонялся за психически больным и эмоционально нестабильным человеком. Лучше бы он действительно выбрал первый вариант. – Разве у меня может быть свое мнение на этот счет? Цветы – это хрупкая красота, а такой, как я, не имеет права задумываться о любви к чему-то прекрасному… – рассмеялся он, прикрывая лицо протезом. – Нагито. Он вздрагивает, когда в который раз слышит этот тон. Нет, пожалуйста… – Нагито, послушай меня. Пожалуйста, не пытайся спасти меня. Второй рукой он крепко сжимает край деревянного стола, за которым они сейчас и сидят, не заботясь о том, что старая древесина уже не так прочна. – Я спрашиваю просто потому, что мне интересны твои вкусы в повседневных вещах. Я действительно желаю узнать тебя поближе, и ты такой же человек, как все мы, так что… – Хаджимэ выдерживает успокаивающий тон, медленно отводя железную руку от бледного лица. – Думаю, ты знаешь, какие люди порой сложные и как много в них прячется. Каждый индивидуален в своей повседневности, начиная тем, с какой стороны от себя он ставит кружку, а заканчивая философскими взглядами. И поэтому я просто хотел бы узнать твой мир и твои привычки. Наконец увидев свою речь со стороны, Хината тут же спохватился, отдернул ладонь и раскраснелся. – Эм, если ты не против, конечно… Пожалуйста, не говори, что это просто. Комаэда чувствует, как руки очередной тени сжимаются вокруг его шеи. Он сказал, что хочет узнать его, что хочет увидеть, как и чем он живет, хочет увидеть его чувства. Однако у Нагито жизнь залита звенящей пустотой, перепачканной грязью, и он точно знает, что Хаджимэ противно станет, и тот убежит. В конце концов, беловолосый просто отвернулся к окну, скользя взглядом к солнечным лучам. И Хината уже почти смирился с отсутствием ответа, вздыхая, но вдруг послышался тихий голос рядом. – В детстве… – он неуверенно начинает. – На территории дома, где я жил, был небольшой садик. Я часто выходил гулять туда с псом, правда, как только он начинал грызть какие-то растения, садовник нас сразу прогонял. У шатена глаза светятся нежно-заботливо, но в этот раз вместо обжигающей боли приходит раскрепощение и свобода. Перед ним начинает вырисовываться старая картина, когда все еще было почти хорошо, пение птиц казалось гениальной мелодией, а свежая трава – бесконечным ковром, что открывает все тропинки. – Там выращивались необыкновенные и редчайшие цветы, вот только моя мама всегда сохраняла преданность к определенным. Она просила работников срезать несколько, – он резко набирает кислород в легкие, вспоминая, что все еще необходимо дышать. Комаэда отпускает столик и сжимает вспотевшую руку. Это первый раз, когда он вот так прямо рассказывает что-то из своего прошлого. Первый раз, когда он словами немного приоткрывает Хаджимэ шторку, ведущую к пыльному складу его чувств. – И каждый день они обязательно стояли в гостиной в красивой вазе. Разумеется, однажды я ее разбил, но до этого вся комната была заполнена приятным ароматом, – Нагито коротко посмеялся. – Кажется, я до сих пор его помню. Это были белые лилии. Он замолчал, вспоминая, как его мать невесомо проводила по воздушным лепесткам и улыбалась. Для него это сложно, язык заплетается в протесте, и Комаэде очень нужно немного времени, прежде чем продолжить. И он безумно благодарен Хинате, что он с терпением дает ему это время. – Это, наверное, единственные дни, когда я чувствовал себя так безмятежно и счастливо, – он робко пожал плечами. – Поэтому, если ты спрашиваешь про любимые цветы… Да, это будут белые лилии. Хаджимэ широко и тепло улыбается, слабо кивая. Он накрывает бледную слабую руку своей немного загорелой и ласковой. – Хорошо, Нагито. Спасибо. Где-то в глубине серого иссохшего сада сквозь мертвую почву пробился маленький зеленый росток, но совершенно точно самый живой.***
Комаэда так отчаянно боялся, что его проклятая удача своими костлявыми руками точно утащит Хинату за ним в могилу, но не учел, что Хаджимэ по своей воле готов лечь рядом с ним в гроб. Всю свою осознанную жизнь он чувствовал, будто бесконечно летит с огромной высоты, но понятия не имел, когда и как приземлится. С каждым мгновением он осознавал, что падение будет еще более болезненным, и крепко жмурился от страха и предвкушения, даже не пытаясь за что-то ухватиться. Именно из-за этого приземление в надежные крепкие руки оказалось самым неожиданным исходом. Но, с другой стороны, к этому событию его и вели все эти секунды. По крайней мере, теперь Нагито точно уверен, что Хината больше не даст ему упасть. Но даже если подобное снова случится… Он без сомнений спрыгнет за ним. Сейчас он смотрит на экран ноутбука, задумчиво прикусив губу и выстукивая незамысловатый ритм по кофейному столику. Внезапно ему на плечо приземляется что-то мягкое и немного тяжелое, но Нагито больше не пугается – только прижимается щекой к макушке шатена. Теперь он просто льнет к прикосновению и даже не думает отстраняться. Да и зачем? – Ты что-то пишешь? – спросил Хаджимэ, отпивая чай (такой сладкий, какой сам Комаэда никогда не пил) из своей горячей кружки. В ответ он промычал что-то невнятное. – Верно, я… решил снова попробовать. – протянул он на поднятые в непонимании брови. В следующий миг щеки касается быстрый поцелуй, почти невесомый, но такой приятный и нужный сейчас. – Отлично. Поделишься идеей потом? – Хината улыбнулся. – Если ты хочешь, – он улыбается в ответ и приобнимает парня, чувствуя разливающееся по телу тепло. И дело не в том пледе, которым укрыты они оба. По комнате вдруг разносится тихий стук клавиатуры, и на экране появляются еще несколько предложений вдогонку к предыдущим. У Комаэды в шкафу рассыпающиеся скелеты прошлого, не самое лучшее здоровье и Абсолютный талант, который вечно преследует его в отражениях витрин, но Хаджимэ спокойно принимает его даже с глубокими мешками под глазами, ведь для него важно лишь то, что это Нагито. У Хинаты за спиной множество истерик и приступов ненависти к себе, а также все Абсолютные таланты, но Комаэда с теплыми объятиями приветствует именно его каждое утро, ведь для него важно лишь то, что это Хаджимэ. И в молчании они смогут прочитать все нерассказанное по ритму их сердец. В конце концов, даже спустя столько потухших дней счастье загорелось и у них.