Держись

Его бросили на холодный пол комнаты ожидания с силой, без жалости. Тяжёлая голова ударилась об пол, обжигая висок болью и холодом. Тилл еле мог дышать. Он вообще сейчас неизвестным для себя образом поддерживал жизнь. Ведь то, что произошло на сцене… Он не мог этого описать. Тилл через боль смог сесть, оперевшись на стену. В его теле не было сил, даже толики энергии, чтобы хотя бы вытереть выступившую на виске кровь. Его голова болела. Его тело болело. Его шея болела. Его губы… тоже. Тилл закрыл глаза и в ту же секунду вновь увидел его лицо. Бледное, в обрамлении чёрных волос, что всегда напоминали Тиллу о бескрайнем космосе, лицо смотрело на него и улыбалось. Пухлые губы были растянуты в улыбке и сквозь них просачивалась алая кровь. Она была на губах, белоснежном костюме, на самом Тилле. Но больше крови поражал только взгляд его космических глаз. Этот взгляд раздирал душу в клочья, заставляя пожалеть о всех совершённых ранее действиях, о всех сказанных когда-то словах. И несказанных тоже. Глубина чужой печали была непосильная для Тилла и он вынырнул из неё, открыв глаза. Тилл всё ещё был в комнате ожидания. До следующего раунда всё ещё оставалась неделя. И Иван всё ещё был мёртв. Был, есть и будет мёртв. Он тихо завыл, впиваясь ногтями в собственные плечи, стараясь остановить накатывающую истерику, что уже начинала содрагать всё тело. Тилл не хотел верить в то, что произошло буквально меньше часа назад. Не хотел осознавать, что тот, кто был с ним рядом долгие годы, ушёл. Это не было похоже на исчезновение Мизи. Нечто совсем иное. С уходом Мизи Тилл чувствовал опустошение, будто из жизни ушёл свет, который согревал его. Без Мизи жизнь казалась бессмысленной, поэтому он замолчал на сцене, потому что не видел в этом смысла. Но смерть Ивана жгла изнутри. Смерть этого эгоистичного, глупого, раздражающего, гадкого ублюдка заставляла сердце пылать от боли. Смерть этого тихого, безэмоционального, одинокого парня заставляла задыхаться. Смерть его близкого, верного, заботливого лучшего друга не давала и шанса на выживание. Если Мизи была светом в жизни, то Иван был самой его жизнью. Как и сам Тилл был жизнью Ивана. Правда, понял он это поздно. На его последнем вздохе. » — Тилл, а ты будешь грустить, если я умру на сцене? — Иван смотрит пронзительно, долго с не по мальчишески тяжёлой ношой во взгляде. Но голос его был, как всегда, тих и весел. — С чего бы мне грустить? — неожиданно для себя выпалил Тилл, не сумевший выдержать чужого взгляда. Если он чего-то не может, то злится. Оттого и слова его были злы и резки. — Я буду только рад, если такой приставучий придурок исчезнет! — Вот как… — Иван склонил голову на бок, наблюдая за краснеющим детским лицом перед собой. — А вот если ты умрёшь — я буду плакать. Даже не так. Я буду безутешно рыдать, биться о стены и просить тебя вернуться. Ведь без тебя… я больше не смогу улыбаться. Наверное, если такое случиться, то я умру вслед за тобой. — Дурак! — красный то ли от злости, то ли от смущения Тилл вскочил на ноги. — Да кто захочет, чтобы ты вслед за ним умирал? А что будет чувствовать тот человек? Он же будет винить себя и страдать. Ты сранный эгоист! Тилл убегал, громко топая ногами, а за спиной его разносился тихий шёпот: — Наверное, так и есть.» Тилл закусывал губы до крови, всё ещё отчётливо помня чужое прикосновение. Он как можно сильнее сжимал себя в объятьях, как делал на сцене Иван. Глаза щипало и практически ничего не было видно, кроме белого квадратика сложенной бумаги, что лежал недалеко от его ноги. Лист будто выпал из чьего-то кармана. Возможно, из его собственного. Тилл быстрым рывком подхватил бумажку, а сердце его пропустило удар, когда его мимолётная догадка подтвердилась. Его почерк и одна из самых любимых шалостей — во время перепалки засунуть в карман записку с уже готовыми извинениями, чтобы при следующей встречи глупо улыбнуться и вновь заключить в объятия. Только в этот раз это его последние извинения. Ведь больше они не встретятся. Пальцы Тилла тряслись пока он разворачивал и разглаживал лист исписанный мелким кривым почерком — несмотря на все усилия Иван так и не научился красиво писать. Начать читать Тилл смог только после того, как дрожь в руках поутихла и буквы перестали прыгать перед глазами. " Привет, Тилл. Раз ты читаешь это, значит ты выиграл, да? Это радует, значит у меня всё вышло. Знаешь, это, наверное, самое искренне и эгоистичное письмо в моей жизни. Поэтому, пожалуйста, прочти его внимательно и пойми всё, что я дальше скажу. Знаешь, изначально я не хотел тебе проигрывать. Я думал, что лучше нам сразиться в полную силу и попрощаться так ярко, чтобы весь зрительный зал ослеп. Мне хотелось стать самой яркой звездой для тебя в тот момент, чтобы ты мог видеть и думать только обо мне. Но я понял, что это невозможно в тот момент, когда Мизи исчезла. Ведь чтобы наш финал был лучшим мы оба должны блистать. Но ты потух как только её не стало рядом. Ты больше не злился, не плакал, не смеялся и даже толком не разговаривал. Поэтому я решил, что наш финал будет иным. Точнее мой. Тилл… Мне так много хочется тебе сказать, но в моменте в голове нет ни единой мысли. Так всегда, когда дело доходит до тебя. Я теряю рассудок. Веду себя как ненормальный, ведь твоё сияние сводит меня с ума. С первой нашей встречи и я уверен что на сцене всё будет также. Ты сожжёшь меня даже если будешь просто рядом. Интересно, что именно я сделал? Понимаешь, чёткого плана у меня нет, ведь я не знаю, как ты себя поведёшь. Но уверен, что это будет какая-то глупость из-за того, что у тебя не осталось сил. Наверное, ты просто замолчишь? Ты всегда молчишь, когда не знаешь, что тебе делать. Наверное, ты сейчас искренне ненавидишь меня. И я рад этому, ведь ты наконец-то хоть что-то чувствуешь по отношению ко мне. Знаешь, я скажу нечто гадкое, но сейчас то я могу не молчать, верно? Я всегда хотел, чтобы ты смотрел на меня. Искал меня взглядом в толпе, смотрел мне в след и не отводил взгляда, когда мы смотрим друг на друга. Поэтому я проиграю, чтобы ты наконец-то посмотрел в мою сторону. Хоть на мгновение, но я хочу почувствовать твой взгляд на себе. Наверное, это по-настоящему согреет мне сердце. Думаю, я могу сказать ещё нечто эгоистичное. Я очень хочу, чтобы тебе было больно после моей смерти. Чтобы ты рыдал, бился о стены и звал меня. Чтобы понял, что на самом деле я был дорог тебе. Также как ты мне. Ведь то, сколько я страдал из-за тебя просто невозможно вообразить. Я хочу, чтобы хотя бы после того как меня не станет, что-то да забилось в твоей груди. Даже если это будет ненависть, жалость или что-то подобное. Мне будет достаточно. Ведь эти твои чувства будут принадлежать мне. И ещё… Я уверен, что Мизи жива. Эта девчонка не из тех, кто погиб бы так глупо. Уверен, если она и умрёт, то будет в этот момент в центре внимания, сжимая в руках какую-нибудь бомбу, чтобы отомстить всем за свои страдания. Поэтому жди, ты точно встретишься с ней. Не пере… Ха… Как же я всё-таки жалок. Я решил, что это письмо моя исповедь и я не дам волю этой своей идиотской привычке успокаивать тебя. Я ведь хотел, чтобы ты хоть немного пострадал, а в итоге сам же вновь пытаюсь сделать тебе лучше. Наверное, я всё же безнадёжен. Ну раз уж я такой бесхребетный, то продолжу. Пожалуйста, живи дальше. Это будет тяжело, невыносимо больно и прочее. Но всё наладится. Я уверен, что у тебя всё будет хорошо. Вернётся Мизи, вы вместе сможете что-то придумать и, возможно, даже спастись. Я хочу верить, что оставшись в живых ты сможешь быть счастливее, чем умерев. Поэтому держись. Будь сильнее. Не умирай. С любовью, Иван.» Бумага пропиталась солёными слезами. Тилл прижимал письмо к груди так сильно, что оно вновь смялось и чернила смазались. Сдавленные всхлипы гулко разносились по комнате, оглушая и не давая больше собраться с мыслями. Да Тилл и не хотел ничего соображать. — Сволочь… — шептал Тилл, неспособный отпустить письма. — Ублюдок… Что мне теперь делать? Как мне держаться? Что я смогу один? На бумаге ярко выделялся кровавый поцелуй, когда её прятали во внутренний карман, подальше от чужих глаз. В зелёных глазах же загорелась искра.